Рапорт Пилата - Януш Гловацкий

Выглядело все это так, будто кроме НЕГО в бараке никого не было, но луч сержантского фонарика высветил еще кое–что. Прислонившийся к стене и сжимавший в руке железную цепь парень глазом не моргнул, когда мы его окрикнули. Сержант, не сдержавшись, что можно понять, но не оправдать, сшиб его со скамьи, на которой он сидел, ударом кулака в челюсть. Парень рухнул, даже не пытаясь открыть губы, рассеченные костяшками сержантского кулака. Мне пришлось удержать сержанта, который, войдя в раж, принялся бить его ногами. Сержант стащил с головы шлем, повторяя сквозь зубы: «Ах ты, сукин сын!» Убедившись в том, что у парня нет оружия, водитель и второй полицейский попытались освободить ЕГО. Хуже всего было с этой проволокой на лбу. Поскольку ОН пребывал в сознании, я, в соответствии с уставными правилами, задал ЕМУ обязательные вопросы, хотя находился рядом с начальником полиции, когда тот производил допрос. Ответа я не услышал. В то же время этот второй, у которого также не нашли никаких документов, даже водительских прав, начал говорить.

Сержант включил магнитофон. Водитель, окончивший курсы полевой санитарии, осмотрел ЕГО раны. Тем временем ОН все–таки потерял сознание, и мы ждали, когда ОН придет в себя, надеясь, что ЕМУ удастся собраться с силами и мы сможем ЕГО увезти оттуда.

Фрагменты записанных на магнитофонную ленту признаний задержанного в бараке мужчины, без постоянного места жительства, отказавшегося назвать фамилию и имя, возраст 20 – 21 год.

… Ничего не скажет. Я тоже хотел с НИМ поговорить. Узнать кое о чем. Я не хотел ЕГО убивать теперь. Раньше – да, хотел. Когда ОН появился в городе. Я видел, как ОН въезжал. Весь этот цирк. Держал ЕГО на мушке. Но не выстрелил. Хотел кое–что проверить. Разузнать. Как и вы, только для себя. Да. И знаете, я хотел, чтобы это был ОН. Глупо, правда? Это я стрелял. Ну да. И тогда, три дня назад, это я убил вашего полицейского и одного из тех щенков. Да, когда вы окружили тот блок, в котором ОН прятался. Эти ЕГО агитаторы натаскали колючей проволоки, забаррикадировали окна и двери. Вот тогда–то вы и примчались. Весь день и всю ночь уговаривали их выйти. Это же надо, день и ночь. И как у вас терпения хватило. Я тоже терпел. Пробрался к ним незадолго до того, как вы объявились. Позже тоже проявил терпеливость. Во время этой нашей прогулки, которая вот тут завершилась. Думаю, что ни на миг я не верил, что это – ОН. Хотя видел своими глазами это якобы чудо. В самом начале, сразу после того, как проскользнул вслед за ними в тот дом. Мы прошли через гараж. Все другие двери были заколочены. ОН уселся в этом гараже. Я стоял в тесной толпе. Смердел вместе с ними. И содрогался от омерзения, глядя на них. Они курили коноплю, блевали друг на друга. Часть из них разошлась по дому, многие легли на пол. Они ждали неведомо чего, и я ждал с ними. Я вглядывался в НЕГО. На какой–то миг мне показалось, что ОН ответил взглядом. В этой тесноте и вони мне было не по себе. Боялся даже, что начнется приступ. Стукнул сам себя пару раз кулаком по морде. Иногда это помогает. И тут увидел ее – эту мою суку. Она глаз не сводила с ЕГО лица. Отвратительно выглядела. Прижималась головой к ЕГО ладони. Ластилась. Они пили и ждали. Глазели и ждали. ОН принялся бормотать что–то, раскачиваясь. Молитву, что ли? Нечто бесконечное. Транс – так, вроде, это называется? И вот она поднимает голову – она на полу лежала, а тут вижу – поднимает голову и хрипит что–то. Затем откашливается и уже громче повторяет то же самое: «Вина бы». И все замолкают. Все глядят на нее во все глаза. А она морщится, тужится – вены на висках набухают, кажется, вот–вот рожать начнет. Подскакивает к красной противопожарной бочке с водой. Той, на которой написано «Feuer» – «Огонь» стало быть. Перла прямо по лежащим. Сует голову в бочку и тут же орет: «Вино!» И лакает, как истомленная жаждой собака. Все лицо мокрое, с подбородка льется. Ну, тут и началось. Вой, вопли, все к бочке рвутся. А те, которые дорвались, тоже орут: «Вино! Вино!» Я до бочки так и не дотронулся. А эти, вокруг, вижу, уже чувствуют себя святыми. Сволочи. Гам такой стоял, что я, по правде говоря, затрудняюсь сказать – не орал ли я что–нибудь вместе с ними. Меня оттеснили в угол, я так отпихивался кулаками от бетонной стенки, что кожу содрал на костяшках пальцев. Не мог повернуться, стоял прижатый мордой к стенке. А когда повернулся, ЕГО уже не увидел. Стало чуть свободнее, многие поволоклись за НИМ. Переступив через валявшиеся на полу тела, я направился в коридор, помню – расталкивал локтями, переступал через лежащих. ЕГО нигде не было. На одном из этажей я не успел увернуться, она крепко прижалась ко мне, и я почувствовал, как ее брюхо сминает мое тело. Она все прижималась и прижималось, а ее живот, казалось, увеличивался. Меня чуть не вырвало. А она принялась гладить мое лицо, шептать что–то ласковое. И вдруг отшатнулась. «Зачем ты это сюда принес?» Почувствовала оружие под плащом. Умело обыскала, держа в материнских объятиях. А я и сопли развесил. Бормотала, что меня к НЕМУ не пустит. Цеплялась за меня, колотила кулаками и кричала, что ОН пришел, чтобы ее спасти. Я отшвырнул ее к стенке, она взвыла: «Убийца!» Я услышал чьи–то шаги в коридоре и поспешил убраться подальше от нее. Она царапала ногтями стену, извивалась в приступе болезни. Вот уж что мне было, спасибо ей, хорошо знакомо. Это единственное, чем она меня щедро одарила.

В просторной комнате стоял у стены крест, сбитый из клепок той самой бочки. Толпа равномерно колыхалась, повторяя за одним из вожаков: «ТЫ – жизнь, ТЫ – вера, ТЫ – надежда. ТЫ – любовь, ТЫ – доброта». И все такое прочее в том же духе. Многие держали в руках такие же клепки. А я уже изрядно устал, блуждая по этажам. На самом верху, в пустой комнате, я наткнулся на НЕГО. ОН расхаживал, прихрамывая, из угла в угол. Голый по пояс. Спина вся в шрамах. Вроде как от ударов кнутом. Что–то бормотал вполголоса. Похоже, боялся. Может быть того, чем вы оттуда, снизу, нас через мегафон накачивали. Я расстегнул плащ, достал винтовку, собрал ее. ОН, несомненно, услышал, что я вошел в комнату, но не повернулся ко мне. Только сказал: «Ну вот. Это ты стрелял в тех людей». ОН не спрашивал – утверждал, чем меня, признаюсь, удивил. Но, в конце концов, должен же ОН был хоть чем–то отличаться от простых смертных, если сумел заварить такую кашу. «Хочешь узнать – зачем?» ОН покачал головой. Я почувствовал соленый вкус пота на губах. «Из ненависти. Ты стреляешь из ненависти». «А ТЫ? ТЫ считаешь, что только из любви можно убивать?» «Я не хочу убивать». А я ЕМУ: «Придется». И прицелился в НЕГО из винтовки. Как я уже говорил, убивать ЕГО тогда я не собирался. И сразу после этого сунул ЕМУ винтовку в руку, потому что через эту штуковину, прицел, все выглядит иначе. ОН взвесил на руках винтовку. Я думал – сейчас выстрелит. А ОН протянул винтовку мне. «Что тебе надо? Чего ты здесь ищешь? Зачем тебе все эти штучки?» В ЕГО голосе звучала брезгливость. Я обрадовался тому, что ОН мною брезгует. «А ведь я у ТЕБЯ вызываю отвращение»,– сказал я ЕМУ. «Ты во МНЕ нуждаешься»,– ответил ОН. Но у меня мелькнуло в голове, что это не я в НЕМ, а ОН во мне испытывает нужду. «Мне кажется, я понимаю, чего ТЫ хочешь»,– сказал я, а затем вскинул винтовку к плечу и выстрелил. Внизу рухнул наземь один из тех, что в НЕГО верили. Я выстрелил снова. Это были меткие выстрелы. Я подстрелил фараона, попал ему, похоже, в живот. Он свалился прямо на колючую проволоку.