Собрание стихотворений - Георгий Шенгели
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1918
КРЕПОСТЬ ФАНАГОРИЯ
Из мягких рвов туманом возникая,Поднялся вечер млечно-голубой.Прибой примолк, и в ясной тишинеОтчетлив выкрик запоздалой чайки.Округлым выступом старинный валНадвинулся на впалую долину,Некошеной отросшею травоюИграя с мимолетным ветерком.Я расстилаю парусинный плащ, –И так отрадно повалиться навзничь,Руками распростертыми касаясьСлегка овлажненной травы.Суворовская спит Фанагория…Ключ к отдаленным, к вольным океанам…Последние оржавевшие пушкиВаляются у церкви в городке.И только я сейчас припоминаюСтремленья, что давно перегорели, –И предо мною тихо возникаетПевец заброшенной Тамани.И облака, что убежали к югу,На миг слагаются в печальный профиль,И млеет нежным отдаленным звономКоротенькое имя: Бэла…
1918
НАДПИСЬ НА ТОМИКЕ ПУШКИНА
Теперь навек он мой: вот этот старый, скромныйИ как молитвенник переплетенный том.С любовью тихою, с тревогой неуемнойК нему задумчивым склоняюсь я челом.И первые листы: сияет лоб высокий,И кудри буйствуют, — а утомленный взорИ слабым почерком начертанные строкиНеуловляемый бросают мне укор.Томлюсь раскаяньем. Прости, что не умеюВесь мой тебе отдать пустой и шумный день.Прости, что робок я и перейти не смеюТуда, где носится твоя святая тень.
1918
«Гляди: сияя свежей чесучей…»
Гляди: сияя свежей чесучей,Стал на припеке старичок прелестныйИ сводит лупой луч отвесныйНа край сигары золотой.Пойдем за ним. И видишь: домик тот,Где к жалюзи акация прильнула:Мой старичок там сорок лет живетВдали от городского гула.Взгляни в окно: ряды массивных книг;А на столе четыре фолианта,И вот уж он к ним вдумчиво приник,И так всегда — он изучает Канта.Он изучает Канта сорок лет,Два божества он в мире славит:Закон добра, что нашим духом правит,И звезд величественный свет.Пусть жизнь идет. Зачем томиться страхомТого, что нас за гробом ждет,Когда возможно вознестись над прахом,Как милый киммерийский звездочет?
1919
«Январским вечером, раскрывши том тяжелый…»
Январским вечером, раскрывши том тяжелый,С дикарской радостью их созерцать я мог, –Лесной геральдики суровые символы:Кабанью голову, рогатину и рог.И сыпал снег в окно, взвивался, сух и мелок,И мнились чадные охотничьи пиры:Глухая стукотня ореховых тарелок,И в жарком пламени скворчащие дары.Коптится окорок медвежий, туша козьяТемно румянится, янтарный жир течет;А у ворот скрипят всё вновь и вновь полозья,И победителей встречает старый мед.Январским вечером меня тоска томила.Леса литовские! Увижу ли я вас?И — эхо слабое — в сенях борзая выла,Старинной жалобой встречая волчий час.
1919
«…Никитские ворота»
…Никитские ворота.Я вышел к ним, медлительный прохожий.Ломило обмороженные ноги,И до обеда было далеко.И вижу вдруг: в февральскую лазурьВозносится осеребренный купол,И тонкая, как нитка, балюстрадаОвалом узким ограждает крест.И понял я: мне уходить нельзяИ некуда уйти от этой церкви;Я разгадаю здесь то, что томило,Невыразимо нежило меня.Здесь и забвенный разгадаю сон,Что мальчиком я многократно видел:Простые линии в лазури, церковь,И радость, и предчувствие беды.И я стоял. И солнце отклонилось.Газетчик на углу ларек свой запер, –А тайна непрестанно наплывалаИ отлетала снова… А потомВсё это рассказал я другу. Он жеВ ответ: «А знаешь, в этой самой церквиВенчался Пушкин». Тут лишь понял я,Что значила тех линий простота,И свет, и крест, и тихое томленье,И радость, и предчувствие беды.
1919
«Худенькие пальцы нижут бисер…»
Худенькие пальцы нижут бисер, –Голубой, серебряный, лимонный;И на желтой замше возникаютЛилии, кораблик и турчанка.Отвердел и веским стал мешочек,Английская вдернута бечевка;Загорелым табаком наполнить, –И какой ласкающий подарок!Но вручен он никому не будет:Друга нет у старой институтки;И в глазах, от напряженья красных,Тихие слезинки набегают.И кисет хоронится в шкатулку,Где другие дремлют вышиванья,Где отцовский орден и гравюра:Кудри, плащ и тонкий росчерк: Байрон.
1919
«Ты помнишь день: замерзла ртуть…»
Ты помнишь день: замерзла ртуть; и солнцеЕдва всплыло в карминном небосклоне,Отяжелевшее; и снег звенел;И плотный лед растрескался звездами;И коршун, упредивши нашу пулю,Свалился вдруг. Ты выхватил кинжалИ пальцем по клинку провел, и вскрикнул:На сизой стали заалела кожа,Отхваченная ледяным ожогом.Не говори о холоде моем.
1919
«Сижу, окутан влажной простынею…»
Сижу, окутан влажной простынею.Лицо покрыто пеной снеговою.И тоненьким стальным сверчком стрекочетВдоль щек моих источенная бритва.А за дверьми шумит базар старинный,Неспешный ветер шевелит солому,Алеют фески, точно перец красный,И ослик с коробами спелой сливыПоник, и тут же старичок-торговецЛенивое веретено вращает.Какая глушь! Какая старь! КоторыйНад нами век проносится? УжелиВ своем движении повторном времяВсё теми же путями пробегает?И вдруг цирульник подает мне тазик,Свинцовый тазик с выемчатым краем,Точь-в-точь такой, как Дон-Кихот когда-тоВзял вместо шлема в площадной цирульне.О нет! Себя не повторяет время.Пусть всё как встарь, но сердце внове немо:Носильщиком влачит сухое бремя,Не обретя мечтательного шлема.
1919
«Вон парус виден. Ветер дует с юга…»
Вон парус виден. Ветер дует с юга.И, значит, правда: к нам плыветВысокогрудая турецкая фелюгаИ золотой тяжелый хлеб везет.И к пристани спешим, друг друга обгоняя:Так сладко вскрыть мешок тугой,Отборное зерно перебираяИзголодавшейся рукой.И опьяненные сказанья возникаютВ Тавриде нищей — о стране,Где злаки тучные блистают,Где гроздья рдяный сок роняют,Где апельсины отвисают,Где оседает золото в руне.Придет поэт. И снова Арго старыйЗвон подвига в упругий стих вольет,И правнук наш, одеян смутной чарой,О нашем времени томительно вздохнет.
1919
«Полночь. Ветер…»
Полночь. Ветер. Лодка покачнулась,Задержалась на валу прибоя;Виноградною волной плеснулоПрямо в парус, в полотно литое.Узкий луч по волна простирая,Там на взморье сторожит нас катер;Ветер плещет в дуло митральезы.Луч мы видим, слышим пенье ветра.Проскользнули! Прямо руль! По ветру!Ах как звонок бег наш полнокрылый!Ах как пахнет сеном и свободойБерег тот, куда наш путь направлен!В море кинут островок песчаный.Здесь ночуем, здесь мы солнце встретим.И, спугнувши уток, мы выходимНа песок, уступчивый и теплый.Спать… Не спим. Сидим и курим трубки,И молчим, глядя на берег черный,Где ревут паровики и в небеВинной розой взвешен дым пожара.
1919
22 ЯНВ. 1793 Г
Мороз острел. Мучительно иззяблиСведенные в каре гвардейцы; парОт их дыханья на штыки и саблиСел инеем звездистым. ПросочившисьСквозь тучи, снегом взбухнувшие, всталоСлепое утро. В ледяном кольцеШтыков и сабель, синих губ и глазСлезящихся — два хобота дубовыхВ графитное взносили небо нож, –Косой пятипудовый сгусток блеска.Французы ждали, стыли… Вдалеке,Запряженное в черную карету,Подъемы преодолевало время,Скользя и падая. Вдруг крик: «Везут!»Хлестнул по воздуху. И увидалиФранцузы, как король, без парика,В ночном камзоле всходит по ступеням.Сыпнули крупным градом барабаны,Метнулись палачи, и эшафот,Как бы кадильница, пурпурным жаромДохнул, — и в небо серый клуб взвилсяОт стывшей на морозе крови… ПушкаНемедля отозвалась топору.Париж стонал, рычал. А королева,Зовя дофина к похоронной мессе,Уже его именовала: Сир.
1919
