«Ли Ле Ло»: детки из клетки. Первое дело - Михаил Огарев

– А де ж воно сало и вареники?

Дядька неожиданно засуетился и со словами: «Туточки, туточки, обождите трохи…» заторопился к своему столу. Все дружно рассмеялись.

– Да он пошутил, почтеннейший Тарас Давыдович, – меланхолично произнёс горбоносый интеллектуал и, зевнув, добавил, указывая в сторону усача: – Это пан Нечитайло, фамилия его такая. Здешний рядовой работник. Самый исполнительный, между прочим. А я тоже Давидович, но – Канер. По имени Михаил, непризнанный гений и признанный неудачник. Прозябаю тут по стечению обстоятельств и наследственной лени…

Кисть его руки неожиданно оказалась сильной, да и вообще он производил впечатление жилистого, тренированного парня. Наверняка кроме «мышки» и гантели поднимает.

– Насчёт лени сказано удивительно самокритично, – заметила «бальзаковская» женщина и энергично задавила в пепельнице окурок. Затем она лёгкой походочкой вышла супротив меня, небрежно повела шикарными плечами и красивой, полной грудью, хорошо заметной в глубоком вырезе длинного облегающего платья, и не без иронии представилась: – Елизавета Леонидовна Лозанникова, заместитель главы сей фирмы, в меру процветавшей благодаря исключительно моим деловым качествам. Боюсь только, что недолго будет дёргаться старушка в высоковольтных погремушках…

– Неприятности? – на правах будущего сотрудника осторожно осведомился я. Мне не ответили, весьма подозрительно дружно отвернувшись.

– Давайте, наконец, отметим встречу! – с несколько фальшивым напором предложила Рената. – Не пропадать же водке, шампанскому и настоящей «Хванчкаре»!

– Натуральность вина, к сожалению, гарантировать не могу, – извиняюще сказал я, передавая ей один за другим названные спиртные напитки. – Вообще-то, цена вполне на уровне, да и этикетка с фрагментами картин Нико Пиросманишвили выглядит подлинной, но… Одним словом, необходима дегустация.

– О, за этим дело не станет!

Через пару минут мы уже все сидели вокруг стола госпожи Лозанниковой в полной готовности конкретно расслабиться по-русски – я даже пиджак снял. Закуска, как водится, была более чем скудной: сдобные плюшки, консервированные шпротные рыбёшки, твёрдые грушки и наливные яблочки с явственным нитратным ароматом. Разумеется, у женщин нашлось и домашнее варенье – из крыжовника. «Советское Игристое» решили негласно пока не трогать, и до откупоренного красного полусладкого дело тоже не дошло, несмотря на уверенное обещание отведать и распробовать – все дружно набросились на кристалловскую «Пшеничную» ёмкостью в три четверти литра. Вот тут шмат отменной нечитайловской ветчины пришёлся как нельзя кстати.

– А ничего, что мы устроили пирушку в разгар рабочего дня? – я вновь поднял мучивший меня вопрос. На этот раз после долгой, напряжённой паузы мне коротко ответил Тарас Давыдович. Вернее, проворчал:

– Боюсь, друже, шо ровнёхонько у осьмнадцать годын нуль-нуль хвилин наша здешняя трудовая жизня закончится навсегда…

Так. Приятное вступление, ничего не скажешь.

Обе женщины упорно играли в молчанку: Рената с притворным аппетитом старательно грызла тёмно-зелёную крохотную грушу, а Лизавета Леонидовна столь же увлечённо со всех сторон обкусывала булочку. Наконец, непризнанный гений Канер решил окончательно прояснить ситуацию.

– Дато, позволь мне начать издалека, хорошо? – предложил он. – «Посредник» этот существует уже лет девять, а то и побольше; начинал же он свою благородную деятельность ещё в те времена «теперь почти былинные…», когда благодаря Егору Гайдару, першему рыночнику и монетаристу, у российских предприятий с наличкой стало настолько туго, что хоть диким волком вой, хоть дрессированным медведем пляши – один, я извиняюсь, хрен. К примеру, заводик, производивший утюги, задолжал энную сумму фабрике, изготовлявшей туалетное мыло, а та, в свою очередь, не могла расплатиться уже за свои долги перед комбинатом стирального порошка – то есть, разный товар имелся у всех, а звонкой, ходовой монеты практически ни у кого. Наш Ольгов тут был как раз правилом, а не исключением. Кто из начальства допёр до создания при основном производстве малых дочерних коммерческих фирм, тот худо-бедно сводил концы с концами; основная же трудовая масса безнадёжно куковала в ожидании лучших времён, сидючи на своих утюгах, мыле и стиральном порошке. Так вот, именно мы эту промышленную, потребительскую и прочую лабуду и помогали успешно сбывать, находя покупателей и знатоков натурального обмена и по области, и кроме. Эдакий универсальный многопрофильный отдел реализации… Уже тогда в нашем распоряжении был недурной по тем меркам комп – конечно, не третий «пень», как нынче, – (Михаил указал затылком на свой персональный стол), – а первый, но с весьма качественными базами данных! А поскольку работёнка была почти исключительно телефонной, то это позволило нам избежать нежелательных наездов со стороны братков в малиновых пиджаках да при цепях на могутных выях…

– Однако ты живописуешь наше существование слишком уж приятными красками, – подала голос Лозанникова и отложила варварски истерзанный остаток булки. – Были и визиты. Кожанки, широченные штаны, жвачка во рту и омерзительно-гнусавое: «Ну ты, чё в натуре, не по-о-онял?!» Тьфу!

– Тоже дела давно минувших дней, – бодро ответствовал Канер. – Шеф очень скоро скорешился с самим Овалом, и нас оставили в покое. К тому же на тот момент мы начали заниматься сделками с такой недвижимостью, которая больших прибылей ну никак не сулила – продажа частных домишек в городской черте и за чертой, частенько весьма хлипких. Крайне интересный сектор рынка: строения даже без удобств владельцы предлагали очень дорого, а брать их покупатели желали очень дёшево. Диспропорция была вопиющая! Правы, безусловно, хозяева: частный домик с землёй в полновесные шесть соток должен стоить никак не меньше двухкомнатной квартиры. Вот тут мы и нашли свою жилу – пускай ни с какого боку не золотую и не серебряную, но… Короче, существование она обеспечивала вполне пристойное по здешним понятиям. И если бы не один свой же гад – не ползучий, а очень даже прямоходящий, то…

– Кто же мог предвидеть, Мишенька? – лицемерно проворковала Рената, метко запулив грушевидный огрызок в отдалённую урну. – Несчастное стечение вредных обстоятельств…

От возмущения Канер чуть было не расплескал налитую водку.

– А вот я мог, представьте себе! – вскричал он. – Не месяц и не два убеждал этих двух беспечных дамочек, что наш доморощенный бул-гах-тер безбожно мухлюет с финансовой отчётностью! Просил дать добро на негласную проверку – я хоть и не Абрамович, но денюжки тоже считать умею. Так нет же!

– Но, Миша, дорогой, ведь везде и всюду директор и главбух повязаны намертво, – не без вины в голосе негромко молвила Елизавета Леонидовна. – Как же можно было даже заикнуться о подобном предложении? Выплыло бы наружу – нас обоих немедленно выставили бы на улицу. И, как сам ты понимаешь, без выходного пособия.

– Нет, что ни говори, а русский человек способен мыслить нестандартно лишь тогда, когда во всю мочь рядышком грянет гром, – сообщил Канер и безнадёжным жестом опрокинул стаканчик. Выудил из банки шпротинку, положил её на язык и, причмокнув, сжевал. – Ладно, вернёмся к трагическим итогам. Итак, сегодня ранним, безоблачным утречком вваливается сюда наш сюзерен Матвей Тихонович Грубиянов, – не делай такие глаза, Дато, патрона на самом деле так зовут (он, кстати, по характеру больше своему отчеству соответствует), – и ласково преподносит подчинённым ему милордам и миледям пренеприятнейшее известие: этот самый сволочной бухгалтер исчез бесследно; квартира, которую он снимал, банально пуста, равно как и наша касса. В точности по сюжету популярной комедии: ничего не украдено, поскольку всё уже давным-давно расхищено!

– В общем, наши платёжные балансы поють грустные романсы, – пробасил Нечитайло и положил в рот целую плюшку. – И в довесок на фирме ещё и должок повис тыщ в тридцать «деревянных»…

– Двадцать восемь с половиной, – буркнула Рена. – И скоро предстоит платить за аренду помещения.

– А долг Грубиян возвращать не хочет, – устало вздохнула Лозанникова. – Без особых последствий для себя, но с роковыми для нас.

Я молчал. Забытая всеми «Хванчкара» выдыхалась, теряя букет, но кроме «очищенной» мне уже ничего не хотелось. Да и её тоже.

Самый раз было вспомнить о соломинке, легко ломающей хребет выносливому верблюду, но тут на меня обрушилось целое доброе бревно.

Нет, работу я и сам бы нашёл, комнатку тоже, только вот не было теперь в этом никакого смысла. С невероятной отчетливостью я вдруг осознал, что достиг предела своего гордого одиночества, и что с абсолютного ноля моя новая жизнь начаться никак не может. В активе непременно должна находиться хотя бы одна-единственная несчастная единичка со знаком «плюс». А таковой больше не существовало.