Чего же ты хочешь? - Всеволод Кочетов

– Когда это решалось, когда это происходило, никто – ни родители Леры, ни сама Лера, возможно, даже ни ее Бенито – толком не вдумался в то, что придет и иной день, день, когда жене итальянца надо будет отправляться к нему – туда, в Италию. Через два года так и получилось. У Леры уже был ребенок, сын, бамбино, на руках с которым, под горький плач матери, при полнейшей растерянности отца, расстававшегося с единственной дочерью, Лера Спада, в документах, правда, сохранившая и фамилию родителей и свое советское гражданство, отбыла из Москвы прямым вагоном на Милан.

В Милане молодых встретили родители и многочисленные родственики Бенито. Полтора десятка автомобилей помчали крикливую толпу мужчин и женщин по шикарной фиатовской автостраде в Турин.

Первые дни, первые недели Лера жила как во сне. На нее, скромную московскую студенточку, пусть даже положившую уже в карман диплом историка, но все равно по-прежнему молоденькую, воспитанную в строгом трудовом духе семьи, во всем своем сверкающем вооружении обрушилась заграница. Все было не так, как в Москве, все было по-другому. Магазины переполнены всем, чего только ты способен захотеть. В них было даже такое, чего ты не хочешь, что тебе совершенно не нужно, а все равно ты его купишь, не удержишься не купить: уж больно оно ярко, привлекательно, само просится в руки. В магазинах тихо, спокойно, никакой толкучки, продавцы и продавщицы вежливы, улыбаются, благодарят за то, что ты зашла к ним, посмотрела на их товары. А на улицах! Хочешь поехать куда-либо – подними руку, и к тебе, откуда ни возьмись, подкатит такси. Надоело нести покупки в руках – позови мальчика, дай ему сотню-другую лир (а это очень немного– цена плохонького иллюстрированного журнальчика), и он отнесет пакеты к тебе домой. На каждом шагу роскошные рестораны с ослепительными, кинематографическими красавицами за столиками, изысканные кафе, ночные клубы, театры.

Да, так, именно так воспринимала Лера новую для нее действительность поначалу – по блеску, по сверканию, по удобствам, по возможностям. Затем, когда Бенито был устроен своими родителями на службу и семьи, а следовательно, и бюджеты семей разделились, наступило иное – трудовое, будничное – существование. Бенито снял недорогую квартиру за мостом Умберто, перекинутым через реку По, близ монастыря капуцинов, под горой, которая называется Монте Капучини. Собственно, это уже была окраина Турина. Но очень приятная окраина – зеленая, со свежим воздухом, далекая от заводов; к центру города отсюда вела прямая, без единого изгиба улица, или, точнее, проспект Corso, Виктора-Эммануила II. Вопрос средств сообщения решался еще и тем, что родители Бенито подарили ему новенький западногерманский «фольксваген», как самый дешевый в эксплуатации и неприхотливый современный массовый автомобиль. Оба они, Бенито и Лера, дней за пятнадцать – двадцать выучились водить эту действительно не знавшую капризов машину.

Праздник есть праздник. А будни, они так и остаются буднями. Праздник скоро, очень скоро кончился. Уже без всякого энтузиазма проходила Лера мимо зовущих, кричащих магазинных витрин, не восхищалась больше приветливыми улыбками старательных продавщиц; в рестораны они с Бенито попадали редко: это было слишком дорого; в ночные клубы ее тем более не тянуло: там все одно и то же и главным образом для мужчин. Значит, остаются дом, ребенок, соседи… Вечером появляется отслуживший в конторе Бенито, оживленный, суетящийся. Рассказывает о том, как его за что-то похвалил шеф, о том, как их фирма перехитрила другую фирму. Совсем как в старых романах Драйзера или Золя. Того, что ее муж состоит в партии итальянских коммунистов, Лера не ощущала. Ей до крайности странным казались его старания на пользу капиталистической фирме. Однажды она ему оказала об этом. Он удивился. Их фирма, начал объяснять, в общем-то прогрессивная, и хозяева фирмы весьма положительного мнения о служащих-коммунистах, особенно сейчас, когда устанавливаются контакты с советскими торговыми фирмами.

– Да, я понимаю,– осторожно сказала Лера,– но ведь от коммунистов, от членов партии, могут потребоваться такие действия, которые не совпадут с интересами хозяев фирмы. Как же тогда?

– В Италии это не совсем так. У нас, Лерочка, другая демократия, чем в Советском Союзе.

– Ты хочешь сказать, надеюсь, что в Италии ее нет. Что это показная, буржуазная, фальшивая демократия.

– Согласен, согласен. Ты права: «Хороша страна Италия, а Россия лучше всех». Но факт есть факт. У вас человек, исключенный из партии, уже как бы забракован не только для партии, но и для всего иного. А у нас, прости, ничего с ним особенного не случится. Хозяева еще, пожалуй, и денег ему прибавят.

Лера слушала его, смотрела на него и с огорчением думала о том, как, оказавшись в своей родной Италии, Бенито переменился. В Москве он был не таким. Он восхищался там советской действительностью, масштабами строек, массовостью образования, открытым, дружелюбным характером советских людей. От мелочей быта – он сам называл их мелочами – Спада отмахивался, говорил, что со временем все наладится, все образуется. «Унитазов-то наштамповать,– не раз слышала Лера.– несравнимо легче и проще, чем сознание людей перестроить. Россия сумела сделать это. Люди, люди – ее богатство, люди новой морали, люди нового образа жизни». И вот сегодня он совсем иной. Неужели и тут сказывается непреложная марксова формула: бытие определяет сознание? Но он же состоит в партии. Как же все это?

Лера выросла не в обывательской среде. Родители ее были коммунистами не только по документам. Они были действительно передовыми людьми. Отец – депутат Моссовета многих созывов, мать постоянно избиралась в партийное бюро в своей поликлинике, была активисткой, непременно участвовала в общественных движениях. Не отставала от родителей и Лера – была комсомолкой до самого отъезда в Италию и, не покинь она Советский Союз, наверно, тоже вступила бы теперь в партию. О жизни и деятельности коммунистов за рубежом, в капиталистических странах представление у нее было определенное. Борьба за то, чтобы в конце концов власть в этих странах взяли в свои руки рабочие и крестьяне,– для нее это не было только лозунгом первомайских демонстраций. Нет. Отец ее был сыном рабочего и сам начинал свой жизненный путь как рабочий. А мать до института была крестьянкой и дочерью крестьян-колхозников. Бенито, ей казалось, путал все. Хотя он и состоял в партии и учился в Советском Союзе, но подлинному пониманию смысла борьбы коммунистов не научился. Она относила это к тому, что происходил он из мелкобуржуазной среды, что его сознание формировалось буржуазной школой, что в детстве он ходил исповедоваться к своим католическим попам, и то и дело пыталась разъяснить ему те положения марксизма, какие, по ее мнению, Бенито не очень понимал; делала она это осторожно, дружески, очень тактично.

– Ох уж вы, советские! – смеялся он в ответ так, что за его смехом нельзя было не ощущать раздражения. – Все до одного вы пропагандисты. Пропаганда же это, Лерочка, и больше ничего. Нельзя не видеть различия наших путей. Вы шли одним путем. Мы избрали другой, более подходящий для такой страны, как Италия.

– Может быть, может быть…– Лера неуверенно пожимала плечами.

Понемногу она осваивала итальянский язык и уже могла довольно сносно объясняться в городской толпе или с соседями. Однажды ей представилась одна из соседок по двору.

– Милая синьора, что вы так робки? Не бойтесь нас, мы все тут ваши искренние друзья. Что касается меня, то я и вообще на треть русская. Меня зовут Мария. Мария Антониони. Моя мама…– И синьора Мария в течение двух или трех часов преподробнейше рассказывала Лере о своей жизни, о том, как она родилась в Одессе, как и почему покинула Россию; успела даже рассказать о своем ходившем в партизаны Сальваторе. По том она подперла крепким пальцем пухлую щеку и спросила: – А как вам нравится у нас в Италии?

– Очень нравится. Хорошая страна. Красивая.

– Значит, вы уже отказались от коммунизма?

– Не понимаю вопроса. Почему я должна от него отказаться?

– Видите ли, Италия вам нравится… Россия осталась позади…

– Ну и что?

– Как что, милая синьора! Когда у нас был дуче, все были фашистами, хотя до того все были социалистами. Вам, может быть, неизвестно, но родители вашего мужа назвали так своего первенца, вашего Бенито, именно в честь Муссолини. А вы, я вижу, этого не знали! Так знайте, милая синьора, знайте! Да, у нас так. Был Муссолини – все были фашистами. Пал его режим – все стали демократами. А у вас разве иначе, в нашей дорогой, милой моему сердцу России? Вы были у себя коммунисткой?

– Нет, я еще не была коммунисткой. То есть, я хочу сказать, что не состояла в партии.

– А у нас?

– У вас я, может быть, вступлю в Итальянскую компартию. Если примут, конечно. Я подданная все-таки советская.