Чего же ты хочешь? - Всеволод Кочетов

Словом, черный мундир с молниями в петлицах долгое время нисколько не стеснял Петра Сабурова, как тем более он не стеснял, конечно, и Уве Клауберга. Война по-разному изменила их отношение к этому мундиру. Клауберг еще больше им возгордился, а он, Сабуров, не выстоял перед тем, что называется общественным мнением. В эмигрантских кругах пошли горячие споры о том, как относиться к немцам, напавшим на Россию, и в той обстановке русскому человеку ходить в эсэсовцах было по меньшей мере не совсем ловко. Сабуров вышел из СС, но судьба его уже прочно была связана с немцами, и в частности с Уве Клаубергом. В группу, осуществлявшую «операцию Линц», первым взяли Клауберга. Еще в сороковом году. Вот тогда-то он впервые и побывал в Италии. А позже, когда гитлеровцы пошли на Восток, на Россию, в «операции», покинув ведомство Розенберга, стал участвовать ион, Сабуров. В составе эйнзацштаба они прошли с зондеркомандами доктора Ганса Поссе всю Польшу, тщательно обшаривая ее панские поместья, полные драгоценных произведений искусств, прошагали всю Прибалтику, с чудесными городами Вильнюсом, Каунасом, Ригой, Таллином, весь Северо-Западный край оккупированной России и почти два года просидели под Ленинградом в ожидании вступления немецких войск в Ленинград. Если с кем и приходилось схватываться чуть ли не в рукопашную, то с такими же, поистине вездесущими зондеркомандами хорошо знакомого Сабурову рейхслейтера Розенберга, состав которых рядился не в черную, а в коричневую форму, с командой господина Риббентропа, во главе которой стоял штурмбанфюрер СС барон фон Кюнсберг, с отрядом рейхсмаршала Геринга, возглавлявшимся статс-секретарем Каем Мюльманом. Но то были сражения особого рода, рукопашные тут были символическими, а делалось все очень просто: кто кого опередит, кто кого обманет, кто у кого вырвет из лап.

Что ж Уве? Сабуров искоса посматривал на своего спутника. Ему была известна только одна смерть, в которой прямо и непосредственно был повинен Клауберг. Это, было в селении Чудово под Ленинградом. В руки солдат зондеркоманды попался русский парень, пытавшийся поджечь школу, в которой расположилось на ночлег подразделение Клауберга. Клаубергу взбрело в голову, что парень подослан партизанами, и Клауберг решил во что бы то ни стало добиться от парня признаний в этом. Трудно сказать, зачем ему понадобилось соваться не в свое дело, но вот сунулся. Парень, конечно, говорить ничего не стал, его принялись мучить, и кончилось все весьма прискорбно: русский плюнул в лицо Клаубергу, а взбешенный Клауберг не нашел ничего лучшего, как выхватить «вальтер» и застрелить парня. Вежливый и просвещенный эсэсовский генерал – группенфюрер Гиммельхебер говорил потом Клаубергу: «Это хорошо, это замечательно, герр штурмбанфюрер, русских свиней надо уничтожать, стрелять их, вешать, топить в колодцах – как угодно и где угодно, никто вам мешать не будет. Но нельзя допускать, герр штурмбанфюрер, чтобы немецкому офицеру плевали в лицо. Немецкий офицер с оплеванным лицом – это, это… не нахожу слов, герр штурмбанфюрер. Все требует умения. Даже убивать, и особенно – убивать, тоже уметь надо. Это надлежит делать изящно, красиво, артистично. Я не доволен вами, прошу прощения».

Потом, когда их шеф доктор Поссе умер, кажется, в декабре 1942 года, и на его место пришел доктор Фосс, комиссар картинной галереи в Дрездене, Клауберга из-под Ленинграда вскоре перевели: это стало тем более возможным, что к тому времени борьба групп и отрядов разных ведомств из-за ценной добычи прекратилась, так как рейхслейтер Розенберг создал единый общий центр ограбления культурных ценностей России и нужда в столь энергичных исполнителях, каким был Клауберг, ослабла. Во главе всего дела был поставлен рейхсамтлейтер Герхард Утикаль. Он считал, что людей на оккупированных территориях надо как можно чаще перебрасывать с места на место, чтобы они не сживались с определенным узким мирком и не утрачивали бы общих перспектив. Что делал Клауберг после 1942 года, Сабуров не знал. Но до того времени вот только одна смерть могла быть поставлена ему в вину непосредственно. Это тоже не столь уж мало – убить хотя бы и одного человека. Но ведь война же, столкновения двух народов, двух армий, – что поделаешь.

Границу Австрии с ФРГ пересекли возле Зальцбурга. Тут только Сабуров понял, как хитроумно составил маршрут их поездки Клауберг. За окнами вагона стали мелькать покрытые ухоженными лесами холмы, меж ними – светлые луга и долины, реки и речки Баварии, так знакомой, так памятной им обоим. По сути дела, здесь начиналась не только родина Клауберга, но и те места, где вырос и он сам-то, Сабуров. Это были незаурядные места. К северу от Зальцбурга простиралась Верхняя Австрия, там, в местечке Браунау, родился Гитлер: к югу от Зальцбурга, рукой подать, был известный всем Берхтесгаден – «орлиное гнездо» Гитлера; рядом и Линц, где немецкий фюрер предполагал создать свой мировой музей сокровищ искусства.

Детство, юность, молодые годы вставали перед Сабуровым при виде баварских лесистых холмов и долин, оживали времена наивных мечтаний, надежд, глупых планов возвращения на родину под охраной немецких пехотных дивизий и тяжелых артиллерийских батарей. С приходом Гитлера к власти русские эмигранты массами уезжали из Германии во Францию, из Берлина и других немецких городов в Париж, в Париж. Но отец Сабурова, связавший свою судьбу с генералом Красновым, с подобными Краснову сторонниками германской ориентации, не стронулся с места. «Да, они, немцы, всегда были врагами России,– говорил он упрямо.– Но в мире, как видите, все перемешалось. Сегодня главные враги русского народа – большевики. И уже то со стороны немцев будет их дружеским актом в отношении России, если они помогут русскому народу избавиться от большевиков». Отец презирал и Керенского с его малочисленным эсеровским окружением и Милюкова, который и в эмиграции воевал против монархистов, возненавидел он и Деникина, на старости лет принявшегося призывать русских эмигрантов к обороне отечества от немцев. «Все это болтуны, словолеи»,– ворчал он, сухонький, желчный, ежась в старом кожаном кресле перед камином в давно не ремонтированной, запущенной кобургской квартире. Он так и умер в этом кресле, не дождавшись похода немцев на Россию, возвращения в свой петербургский дом на Английском проспекте.

Бежали, неслись за вагонными окнами картины, обеспокоившие сердце Сабурова. Поезд подходил к Мюнхену. На одном из участков ремонтировали железнодорожный путь, и состав пустили по другой линии, в обход. Замелькали предместья баварской столицы, ее пригороды, окраины. Указывая на группу строений в густой, темной зелени, Клауберг сказал:

– Пуллах!

Для Сабурова это был звук пустой. Он пожал плечом.

– Чудак! – пояснил Клауберг. – Здесь центр разведывательной службы ФРГ. Бундеснахрихтендинст! До выхода генерала Гелена в от ставку ты мог бы встретить его в одном из этих зданий. Вон, видишь, крыши?

– А сейчас кого бы встретил?

– Генерала Герхарда Весселя. Старые боевые силы Германии! -

Клауберг сделал такой жест, будто поправляет рукой невидимую портупею и кобуру с пистолетом на поясе.

Они вместе принялись вспоминать детство, молодость, расчувствовались, пошли в вагон-ресторан, заказали бутылку рейнского, и в конце концов Клауберг предложил:

– Петер… тьфу, черт побери!… Умберто! Давай-ка сойдем в Нюрнберге да скатаем автомобилем в Кобург?! Сотня километров. Пустяк.

А то, кто знает, будет ли еще подходящий случай.

Сабуров согласился. Они сняли две комнаты в ближайшей от вокзала нюрнбергской гостинице, наняли автомобиль с шофером и менее чем через два часа были в Кобурге.

Никогда Сабурову не думалось, что его так взволнует встреча с местами детства, с теми местами, где покоятся его родители, где все чужое, немецкое и вместе с тем навечно связанное с его жизнью. Город вырос, изменился. Когда родители привезли сюда его, Петю, прозванного соседскими мальчишками Петером, здесь было двадцать с чем-то тысяч жителей; сейчас, как сказал Клауберг, успевший осведомиться у портье в нюрнбергской гостинице, уже за шестьдесят или даже, все семьдесят. Новые улицы, новые дома, новые магазины… И все же черты былого не стерлись с лица маленькой столички герцогства Саксен-Кобург-Готского. По-прежнему вокруг Дворцовой и Рыночной площадей стоят чудесные средневековые здания. Да, да, здесь носились они с Уве, оба с голыми коленками, в коротких штанах, вокруг статуи Альберта, мужа английской королевы Виктории, немки, рожденной в этих краях, родственницы русских цариц; отсюда бегали они к набережной реки Ицы, совсем недалеко впадающей в Майн, или отправлялись на холм к старому замку графов Ханнебергов и герцогов Саксонских, в котором существовал интереснейший музей, полный старинного оружия, старых экипажей, коллекций зеркал и еще всякой занимательной всячины. Кстати, в одной из комнат этого замка почти четыре сотни лет назад жил Мартин Лютер.