Откровения знаменитостей - Наталья Дардыкина

— Чего уж нет — того нет.

— Родион Константинович, в 43-м году, в свои 11 лет, вы убежали из дома — на фронт…

— Было такое. Бегал два раза. И не один, а с приятелем Мишей Готлибом. Хотелось доблести. Бежали спасать Отечество. Но первый раз недалеко ушли. Вокзал строго охранялся войсками, и нас поймали. На следующий день опять решили попробовать. Переспали на какой-то лестнице. Было холодно и неприятно… Добрался я даже до Кронштадта.

— Родителей вы сильно переполошили?

— Со мной им никакого сладу не было. И они рискнули отправить мои документы в Нахимовское училище. Меня уже готовились туда зачислить, но, на мое счастье, видно, Господь помог, на Большой Грузинской открыли хоровое училище под руководством Свешникова. Интернат соответствовал Нахимовскому. Воспитатели — все военные. Дисциплина железная. Но что мне пришлось особенно по душе — на концертах мы выступали в мундирчиках с золотыми пуговичками. И казалось, что ты уже защищаешь Родину. Так, без уговоров папы и мамы, я увлекся музыкой.

— Расскажите про свою маму.

— Что теперь рассказывать? Мама моя, Конкордия Ивановна, недавно умерла. Она была, слава Богу, долгожительницей. Умерла в 92. Когда она жаловалась на самочувствие, я говорил ей: «Мама, надо дотянуть до XXI века. Держись!» — «Держусь!» — уверяла она. Но 5 декабря 1999 года мама умерла. Вчера, в трехлетие ее кончины, мы вспоминали ее… Пирожки она пекла замечательные, холодец отличный варила. На дни рождения, на Рождество, на Пасху она особенно старалась угостить нас повкуснее. Мама была чрезвычайно верующей. Ведь мой дед, ее отец Иван Герасимович, был священником. Она соблюдала все православные праздники. А мой отец Константин Михайлович тоже воспитывался в духовной семинарии и обучился всем премудростям, но он был более свободным в вере.

— Ваши озорные частушки, с народного языка слетевшие, придают вашим сочинениям перченую остроту. Наверное, вы сами в молодости могли лихую частушку отмочить?

— У меня жизнь так сложилась: родился в Москве, а лето проводил на Оке. Отец мой был сыном священника в Тульской губернии. Усердие и просвещенность деда отметили и направили его в город Алексин священником — это 200 верст от Москвы. Дом, где его поселили, стоит до сих пор. Там до недавнего времени жила моя тетка — Дина Алексеевна. Сейчас-то она у нас. Мы договорились с местной властью, чтобы на этом доме установили мемориальную доску. Мы оплатим…

История моего отца прелюбопытная. Алексин стоит на Оке. Место прелестное. Но советская власть изгадила город, замусорила. Построенный химкомбинат все отравил. Когда ветер повернет с той стороны — хоть противогаз надевай… Когда я последний раз там побывал — боль перехватила грудь. До революции интеллигенция туда приезжала на отдых. Году в 1910-м, летом, пожаловали артисты Малого театра. А отец и два его брата были от природы очень музыкальны. Всего-то их было семеро братьев. И все имели духовное образование. А эти трое стали профессиональными музыкантами. Один мой дядя, профессор, виолончелист, всю жизнь играл в оркестре. Второй был хормейстером. Отец играл на скрипке. Мог играть на всех инструментах. Его одаренность и феноменальную музыкальную память заметила знаменитая актриса Вера Николаевна Пашенная. Великого сердца женщина на свои деньги привезла его в Москву. А ведь на лошадях надо было ехать до Серпухова, оттуда на поезде. Или на пароходе плыть от Алексина в столицу. Показала она Костю Щедрина ректору Московской консерватории — знаменитому композитору Ипполитову-Иванову. У доброй женщины на все нашлось время. Композитора поразила одаренность мальчика, и его приняли на подготовительный курс. Пашенная два года содержала талантливого студента на свои деньги. В 1917 году Константин Щедрин закончил консерваторию, вернулся в Алексин и основал там музыкальную школу.

— Знаю, что два его брата при Сталине погибли.

— Репрессированные не были музыкантами. Но над всеми братьями висела смертельная опасность.

— Вы, московский мальчик, любили бывать в Алексине?

— Летом меня всегда привозили. Ехали на лошадях. Я там еще застал подлинный народный музыкальный дух. Звонили колокола, и под этот звон народ выпивал, а потом веселился. Частушки я слышал не по радио — своими ушами. До сих пор помню эти чудные пьяные песни. Я бы мог их спеть, но они такие, что меня за них сразу арестуют.

— Мальчик Родька часто влюблялся в девчонок?

— Конечно, в девочек влюблялся. Моя сексуальная ориентация совершенно определенная. (Смеется.) Я с большинством — не с меньшинством. Много влюблялся — и в Алексине, и всюду.

— В молодые свои композиторские годы с одной вечеринки вы увезли красавицу Майю. Заранее разработали сценарий увода?

— И так и не так. Познакомились мы с ней в доме у Лили Брик, куда меня привела любовь к раннему Маяковскому. Все у него наизусть знаю, гениальные стихи. Литератор Александр Липовский, видя мою помешанность на Маяковском, познакомил меня с Володей Котовым, уже приходившим на Лилины вечеринки. Кстати, это с ним мы сочинили известную песню «Не кочегары мы, не плотники…» Я написал к фильму «Высота» музыку, а Володя потом подтекстовал к песне слова. Песня жива до сих пор. Даже рокеры иногда кончают ею свой выход. Так вот. Привел меня Володя к Лиле Брик с Катаняном. К тому времени я написал нечто по Маяковскому. И долбанул им «Левый марш», а потом знаменитую «По морям, играя, носится с миноносцем миноносица…»

— «Как взревет медноголосина: «Растакая миноносина!»

— Литературная богема заставляла меня играть «Левый марш» в каждый мой визит, а при нашем уходе ночью Лиля Юрьевна и Василий Абгарович совали нам деньги на такси. Конечно, на такси мы не ездили — чаще шли пешком… Потом я написал музыку к пьесе «Они знали Маяковского». Она шла в Александринке, а Черкасов играл поэта. Представьте, художником спектакля был сам Александр Григорьевич Тышлер! Потом в Большом он тоже оформил мою оперу «Не только любовь». С великим Тышлером я работал три раза в жизни. С ним делал «Мистерию-Буфф», когда Маяковского стали возрождать. Плучек ставил «Мистерию», но не в здании Сатиры, а на Малой Бронной. Замечательная постановка! Тышлера я очень люблю. Однажды в Питсбурге мне сказали, что у одной тамошней коллекционерши 18 или 20 Тышлеров.

— Но вдова его, Флора Яковлевна, старалась ничего не продавать.

— Я тоже не поверил! И сказал: «Отведите меня к ней. Я хочу видеть своими глазами: а вдруг это не Тышлер». Мы приехали, и я увидел гениальные рисунки Тышлера. Эта понимающая особа хранила их со всей скрупулезной тщательностью.