Новый Мир ( № 7 2010) - Новый Мир Новый Мир

— Ты-то как?

— Ничего, — сказал с досадой друг, — винда упала, работа стоит.

А сдавать надо завтра. Вернее, вчера. Слушай, я сейчас не могу, а вообще надо бы увидеться. Давай в выходные встретимся? Ты приезжай.

Мокрая темнота вновь начала смыкать кольцо. В сущности, Митька ничем не мог помочь — даже если бы захотел, потому что ни названия переулка, ни расположения местности Артемий Михайлович не знал. Удивительно — ведь даже ничего страшного не произошло, а просить помощи не у кого и некак. Никто не мог помочь, никакое МЧС, никакие Чип и Дейл, оказывается, есть такие ситуации, когда помочь невозможно, и жизнь сплошь и рядом состоит именно из этих ситуаций, как бы мы ни убеждали себя в обратном.

— Ага, — согласился он, — обязательно увидимся.

И отключился. Экранчик был в нежной водяной пыли, и он протер его рукой, прежде чем захлопнуть крышечку.

— Надо просто идти, — сказал себе Артемий Михайлович, — просто идти.

Что за ерунда, в конце концов? Стоит только остановить любую проезжающую мимо машину — и водитель если и не подберет его, то по крайней мере объяснит, куда двигаться.

Машин, однако, поблизости не было — хотя в воздухе стоял сплошной чуть подрагивающий, как бы размазанный гул, как это всегда бывает в больших городах с неумолкающей жизнью. Но он наверняка вот-вот выйдет туда, где они есть. Уж что-что, но машины тут всегда есть. Даже когда нет людей.

Ботинки пропускали воду, и ноги отсырели, он пошевелил пальцами внутри мокрых носков, пальцы почувствовали друг друга, они были холодными и мокрыми. Пальто налилось тяжестью, плечи заболели, заныла и начала жечь кожа над выступающим шейным позвонком: остеохондроз, обычное недомогание, которое почти не проявляло себя дома или на работе, где он инстинктивно старался устроить себя поудобней. Он попытался расправить плечи — так тяжесть пальто распределялась равномерней, а заодно почувствовал себя как-то уверенней.

Он шел, из-под подошв выдавливалась пузыристая водяная пленка, безоконные дома угловато чернели, как детские кубики-переростки, из-за них выглядывали, потирая руки, черные мокрые деревья…

Переулок вывернулся почти под прямым углом: он едва не уперся в еще одни запертые ворота, ржавые и мокрые, на которых было выведено белой краской “База № 2”. Краска была такая свежая, что казалось, светилась в темноте.

Он покорно повернул вслед за тротуаром, вода шуршала, уходя в водосток, забитый палой листвой, ну и чего я испугался, подумал он, тут по крайней мере нет никаких гопников, приличный район, то есть вообще нежилой район.

И услышал далеко за спиной дробный топоток и клацанье, словно подковками по асфальту.

Он резко обернулся — по мостовой бежала черная собака, показавшаяся Артемию Михайловичу огромной. Это ее когти издавали такой звук, что вообще-то было странно, потому что у бродячих собак когти обычно сточены почти до основания.

Артемий Михайлович растерянно топтался на месте. Он знал, что собаки всегда чуют, если человек боится, и еще — что бежать ни в коем случае нельзя. Он так и стоял у неровной кромки тротуара, тем временем собака, миновав его и обдав густым запахом мокрой псины, подбежала к воротам и втиснулась в черную щель под ними. Для этого ей пришлось почти распластаться, зад и короткий хвост на миг оттопырились, потом рывком втянулись под забор.

На Артемия Михайловича собака не обратила никакого внимания, что окончательно заставило его усомниться в своем существовании. Получается так, что человек есть, пока его видят другие, а стоит лишь остаться одному, как он постепенно истончается и в конце концов растворяется в воздухе. Может, привычная обстановка служит для людей чем-то вроде формы, в которую отлита их непрочная сущность?

Артемий Михайлович, продолжая стоять, прижал ладонь к груди. В последние годы все его чувства словно бы подернулись масляной пленкой, отчего потеряли остроту и четкость, теперь же он, дыша неровно и часто, вдруг вдохнул с водяной пылью запах прелой листвы, дегтя, ржавого железа и мокрой земли. Он был беззащитен и одинок, как в детстве, и окружающий его мир, как в детстве, был огромен и непонятен.

Он вспомнил, что раньше, когда он был маленький, его охватывало ощущение непременного будущего чуда, — обычно под Новый год, когда он подходил к окну и смотрел, как с белого неба медленно опускаются крупные сероватые снежинки, а фонари наливаются постепенно теплым светом и делаются похожи на большие золотистые мандарины.

Когда это закончилось? А он и не заметил.

Но теперь, стоя в темноте под огромным небом, которое стало медленно меркнуть, поскольку многие уже выключили свет в квартирах, он запрокинул лицо и, слизнув осевшую на губу влагу, что-то прошептал, невнятное даже себе самому.

И вновь услышал острый цокот по асфальту.

Сердце бухнуло, а потом забилось веселей — его нагонял кто-то легкий и быстрый, в светлой куртке и узких джинсах, туго заправленных в облегающие сапоги.

Увидев его, она заколебалась на миг; он словно смотрел на себя ее глазами — темная, неподвижная и даже угрожающая фигура в совершенно пустом переулке.

Что ей сказать, чтобы не напугать?

Но первая заговорила она:

— Вы собаку не видели? Черную такую…

— Видел. — Ему пришлось откашляться, чтобы голос звучал нормально. Почти нормально. — Она вон туда залезла. Под ворота.

— Вот зараза, — честно сказала женщина.

Она присела на корточки и, смешно оттопырив обтянутый джинсами зад и пригнувшись, постаралась заглянуть в щель между землей и ржавым краем ворот.

— Буся, — позвала она тоненьким жалобным голосом, — Буся!

Вокруг пояса у нее был обмотан брезентовый истрепанный поводок.

Буся вылезать не хотел.

Артемий Михайлович топтался сзади.

— Против любви не попрешь, — печально сказала женщина и выпрямилась, отряхнув коленки…

— А если через забор перелезть? — храбро предложил Артемий Михайлович.

— Там колючая проволока по гребню, — сказала женщина, — но я знаю дырку в заборе. Вы постойте тут, ладно? А то мне одной страшновато как-то.

— Я тоже пойду, — сказал Артемий Михайлович решительно, страхи его ушли, и он теперь удивлялся только тому, что совсем посторонняя молодая женщина его не боится. — А что там, на территории?

— Железки всякие. И собаки. Там вообще-то свадьба собачья. Я его спустила побегать немножко, а он убежал. Третий раз уже убегает.

Она деловито пошла вдоль забора, он поспешил за ней, радуясь в глубине души, что так все хорошо получилось: люди с собаками знают местность. Чуть дальше в сером бугорчатом заборе действительно обнаружился пролом, достаточно широкий, чтобы туда мог боком втиснуться взрослый человек. Что она и сделала, не боясь испачкать белую куртку, наверное, это была старая куртка, специально для таких прогулок. Он полез за ней — разбухшее пальто за что-то зацепилось, и он услышал треск, а когда ощупал себя, понял, что надорвал карман.

Дождь перестал. Багровые тучи порвались в нескольких местах, и в прорехах оказались чистые холодные звезды.

Территория была заставлена какими-то длинными темными ангарами, вверх к небу торчали бетонные столбы и расходящаяся веером арматура. Торопясь за женщиной, Артемий Михайлович оскользнулся и попал ногой в ямку, полную воды, отчего в одном ботинке стало совсем уж мокро. Женщина деловито сновала между куч строительного мусора, ее куртка белела в темноте.

Чтобы не отстать, он прибавил шагу, отчего под ложечкой закололо, но зато холод он теперь ощущал меньше.

— Буся! — Женщина время от времени звала собаку и посвистывала каким-то особенным свистом, он никогда так не умел свистеть.

Внезапно из сухого бурьяна на него выкатился темный рычащий комок, он от неожиданности отскочил в сторону, женщина, напротив, нырнула вперед, ухватив что-то в этой куче, и попятилась, одной рукой держа за ошейник разгневанного, огрызающегося Бусю. Другой она торопливо размотала обвернутый вокруг пояса поводок, защелкнула карабин и выпрямилась. Комок распался на несколько отдельных мохнатых пятен, собаки прыгали вокруг и отчаянно лаяли, в темноте сверкали белые зубы, Буся хрипел и пытался вывернуться из ошейника, Артемий Михайлович стоял неподвижно, боясь пошевелиться.