Блудные братья - Евгений Филенко

— А скажи-ка мне, — сощурился Кратов, — зачем тебе понадобился именно единорог?

— Уж не потому, что я начиталась сказок! — фыркнула Рисса, небрежно отбрасывая косу. — Во-первых, единорог — это красиво. Во-вторых, я хотела рассеять все эти враки.

— Какие враки?

— Ну… насчет девственниц. Что единорог покоряется только им, а всех прочих топчет и ест. На самом деле он покоряется красоте и светлым мыслям.

— Твой единорог мог бы воспринимать эмо-фон? — сочувственно осведомился Кратов.

— Эмо-фон?! А… да, он должен был читать мысли.

— А как он должен был поступать с теми, кого бог обидел внешностью и… мыслями? Все-таки топтать и кушать?

— Вовсе нет! — засмеялась Рисса. — Просто не даваться в руки. Этого достаточно. Что может быть обиднее, чем когда такой прекрасный зверь не подпускает к себе?

— Я бы заплакал и удалился в отшельничество — работать над собой, — серьезно сказал Кратов.

— Вас бы он принял, — сказала она уверенно.

— Кажется, я не самый красивый сеньор, — усмехнулся Кратов. — Или я чего-то не понимаю?

— Конечно, — подтвердила Рисса. — Чистые мысли меняют внешность. Хотя бы для единорога. А ведь вы честно предупредили и сразу отвернулись.

— Последний научный вопрос, — сказал Кратов. — Если он покажется тебе дурацким или нетактичным, можешь скорчить брезгливую рожицу. Как ты намеревалась обеспечить чистоту эксперимента? Уверен, что тебя единорог принял бы безусловно. Ты довольно симпатичная девочка, и мысли у тебя, полагаю, соответствуют внешнему облику… — Рисса молча изучала его, и по лицу ее блуждала ироническая улыбка. — Я чего-то не понимаю? — спросил он обреченно.

— Угу, — кивнула она. — Не принимайте меня за тринадцатилетнюю дурочку. Мне уже четырнадцать. Как сказала бы Мерседес: я довольно большая сеньорита.

— А я и впрямь немолодой сеньор, — вздохнул Кратов, — который безнадежен не только для прогулок на гравискейте.

— Жаль, что вы не видели моего единорога, — сказала Рисса. — Он был замечательный. Но он скоро умер…

— А тебя уволили, чтобы не мешала выращивать шерстистого носорога.

— Вы все знаете. Этот болтун Майрон…

— Он был первым, кто встретился мне на острове. Вернее сказать, его бубос.

— Глупое животное, — проронила Рисса. Нелегко было понять, к кому относилось это определение: к быку или его хозяину.

— Наверное, было нелегко похоронить то, что было создано собственными руками, — сочувственно произнес Кратов.

Рисса коротко вздохнула. Ее носик заметно покраснел даже под густым загаром, глазки заблестели.

— Единорог был маленький, — сказала она. — Не успел подрасти. Майрон хоронит своих зверей десятками. Он и моего похоронил. Для него одним больше, одним меньше…

Кратов удивленно вскинул брови. Услышанное плохо вязалось со вполне детским обликом его провожатого. И уж совсем не укладывалось в его представления о детских играх.

— Все же, ты не отчаивайся, — пробормотал он. — Не опускай рук. Только постарайся, чтобы никто больше не умирал. И — спасибо за скейт… дочка. — Рисса проказливо надула щеки и вытаращила глаза, теперь в которых отчетливо читалось: «Ну, попадешься ты мне лет через несколько!..» — Увидимся.

Итак, одну ногу — точно посередине. Знать бы еще, какую именно… Поскольку толчковой всю жизнь была левая, ее и употребим. (Скейт норовисто вздрогнул.). А правую, как учили, сзади на носок. И не перепутать, где скорость, а где направление. Навыки драйвера здесь не годятся, они распространяются на две руки и десять пальцев. Никогда не думал, что придется управлять ногами. Великое дело — врожденная координация всех конечностей. Как у шимпанзе… Где там у нас набор высоты? (Нервически дрожа, скейт всплыл над землей и метрах в трех в задумчивости остановился.) А сейчас легонечко, в одно касание, подадим его вперед… У— ух!

Он не сверзился, и это было чудом. Больше того: он летел, и летел уверенно и быстро. По крайней мере, так ему казалось.

Описав широкую дугу, Кратов совершил над лужайкой нечто вроде круга почета. Сверху ему видно было, для чего понадобилось строить изгородь: за ней паслись коровы, целое стадо огромных молочных коров, черно-пестрых, с трехметровыми, не меньше, рогами. Странные звуки, в свое время озадачившие Кратова своим происхождением, были мычанием. Разумеется, если бы какому-то из этих животных захотелось простора и свободы, хлипкие жерди серьезного препятствия не составили бы. Но ни одна из буренок излишним своеволием не страдала. С дальней стороны выпас вплотную примыкал к реке с глинистым, растоптанным вдрызг берегом. Несколько коров недвижно стояли, погрузившись по брюхо в осязаемо прохладные струи, — не то утоляли жажду, не то просто забыли выйти из воды.

Впереди громоздился лес — буйное переплетение деревьев и лиан. А уже за ним до самого горизонта лежало спокойное зеркало океана.

Крохотная девичья фигурка, ломкая, длинноногая, не торопясь двигалась по направлению к оставшейся далеко позади Ферме. Руки едва приметно двигались в такт неслышной мелодии. А в мыслях наверняка танцевали единороги.

«Следи-ка лучше за равновесием!» — пробрюзжал про себя Кратов.

Где-то над лесом он вдруг сообразил, что именно у Риссы он и слямзил гравискейт.

* * *

По этой тропинке давно не ходили. Во всяком случае, это было бы затруднительно. Лианы, разительно напоминавшие собой упитанных змей, — кабы не зеленые лохмы лишайника, а то и паутины, — внаглую свисали до самой земли. В рытвинах стояла черная неживая вода. Тонкие плети какого-то бесцеремонного и чрезвычайно колючего кустарника так и норовили если не выхлестать глаза, то хотя бы расцарапать физиономию. Следов не было — ни старых, ни новых. Чертыхаясь, Кратов притормозил и спрыгнул со скейта. Недалеко же он на нем добрался… Пригибаясь и пробуя почву носком, он сделал несколько шагов. Прислушался.

Прислушаться было к чему.

Собственно, он услышал это еще утром, когда вместе с Майроном конвоировал бубоса. Хитрый мальчишка то ли тоже все прекрасно слышал, то ли просто знал, что имеющий предрасположенность к эмо-фону да услышит, и сразу же попытался сбить его со следа. «Нет, нам прямо!..» И сбить-то он толком не сбил, и любопытство неуемное разбудил, да и насторожил, впрочем. Что еще за тайные тропы, когда кругом дети?! Хотя, если поглядеть на все рассудительно и хладнокровно, как раз там, где бродят стада непуганых детей, и должны быть тайные тропы. Широкие и узкие, в ласкающем сердце изобилии. Кратову бы в его детстве не барханы и такыр, а вот такие джунгли под бок, уж он бы со товарищи вытоптал в самых дебрях не один десяток самых что ни на есть засекреченных, только ему ведомых троп…

Но два простых обстоятельства никак не давали ему ожидаемого покоя.

Обстоятельство первое: не детские ноги протоптали эти стежки-дорожки, что выходят невесть откуда и невесть где исчезают. И уж тем паче не взрослые. Ни единого следа босых ступней, а также сандалий, кирзовых сапог и бальных туфелек.

Обстоятельство второе: он просто стоял и разглядывал сырую землю, раздумывая, не пойти ли ему выяснить, куда заведет его нелегкая, и что в конце пути его ожидает,.. а все это время из непролазной чащобы за ним наблюдали чужие глаза. Глаз была не одна пара, и даже не десяток. Наблюдали без большой злобы, но и без искреннего радушия, впрочем. А за этими взглядами наплывали вполне отчетливые мысли. Так что взгляды принадлежать ни птичкам, ни обезьянам (что здесь, вне всякого сомнения, водились, но вели себя удивительно тихо) никак не могли.

Мысли были, если сопоставить их с известными Кратову способами толкования эмо-фона, примерно такие: не доверяем мы тебе, друг-пришелец. Непонятны нам твои намерения, неясно нам, чего ты тут разнюхиваешь и чего желаешь. Так что, братец, убрался бы ты отсюда восвояси, да поскорее…

И что-то в эмоциональном спектре было необычное. Такое, чего он на своем опыте общения с людьми прежде, кажется, не встречал и оттого интерпретировать толком не мог. Но в то же время определенно знакомое, возникавшее в иной обстановке и крепко подзабытое.

Кратов медленно выпрямился. Не совершая резких движений, огляделся — в слабой надежде обнаружить хоть кого-то из хозяев этих негостеприимных мыслей. Лес молчал, наглухо укрывшись зелеными занавесями от посторонних глаз.

Кратов сосредоточился. Ему нужно было совладать со своими эмоциями. И заодно придать им окраску, подходящую для контакта. На случай, если кто-то там, в непроницаемой зелени, так же, как и Он, способен читать эмо-фон… Это было нелегко, но попытаться следовало.

Итак: покой и душевная гармония. Достоинство. Уверенность. Доброжелательность.

«Я никому не нанесу обиды».

«Мы не верим, — едва слышно откликнулся лес. — Мы никому не верим».