Перпетуя, или Привычка к несчастью - Монго Бети

Надо сказать, что в таком состоянии, в каком находился незнакомец, в лагерь обычно доставляли новичков; их отделывали так где-нибудь на Юге, чаще всего в столице, надеясь вырвать у них признание или заставить подписать протокол. После этого их передавали военному трибуналу, который располагался где-нибудь по соседству с камерой пыток и терпеливо ждал, когда палачи доставят осужденного. А уж потом их переправляли самолетом на Север — подальше от любопытных глаз, где они и отбывали наказание. Глядя на незнакомца, сразу можно было сказать, что он из политических, а возможно, какой-нибудь высокопоставленный чиновник, имевший в свое время доступ к государственным делам. Если бы он был руководителем повстанцев или подпольщиком, его казнили бы еще до того, как он добрался до лагеря: сейчас это все делается без промедления, с членами НПП расправляются тут же, не то что в прежние времена.

Когда узник открыл глаза и увидел меня, он явно растерялся и, хотя малейшее движение причиняло ему нестерпимую боль, судорожно схватил мою руку: «Я прошу верить мне, каждому моему слову: я хорошо знал твою сестру Перпетую. Она умерла недавно в Ойоло, во время родов. И я знаю, что тебе ничего не известно о ее судьбе. Так вот, сразу после того, как тебя отправили в ссылку, Перпетую выдали замуж. Это случилось шесть лет назад. У нее уже было двое детей, и она должна была родить третьего, и вдруг три недели назад объявили, что она умерла. Сам я из Нгва-Экелё — из соседнего с твоим племени. Отца моего зовут Онана, он сын М’Барга и внук Онаны, а я, так же как и ты, — М’Барг, сын Онаны и внук М’Барга. Если тебе удастся выйти отсюда раньше меня, расскажи моему отцу, что встретил меня здесь, что я жив, хотя и в ужасном состоянии. Если бы мои родные знали, где я нахожусь, моя судьба была бы не такой печальной. Страдания наших родных доставляют радость тирану. Я знал, что ты здесь, но не спрашивай меня, откуда мне это стало известно!» Какое это имело значение! Я засыпал его вопросами о Перпетуе, просил рассказать, при каких обстоятельствах она умерла. Арестованный был не слишком-то разговорчив, но, уходя от него, я уже знал точно: Перпетуя и в самом деле умерла. По воле случая через два дня я очутился на свободе. Однако у меня не было ни гроша, и, прежде чем приехать сюда, чтобы поговорить с матерью, нужно было заработать хоть немного денег. Так что я действительно вышел из лагеря полгода назад.

Эссола умолчал о том, что ему пришлось стать членом единой партии и даже взять на себя обязанности ответственного представителя организации Баба Туры — иначе говоря, он согласился на те условия, которые прежде, до получения печального известия о смерти сестры, упорно отвергал. Вот какой ценой он добился свободы и права преподавать в Мимбо — городе на востоке страны.

— А что сталось с тем человеком?

— Не знаю, я же сказал тебе, что вышел из лагеря через два дня после того, как встретился с ним.

— М’Барг Онана! — воскликнул вдруг Амугу, хлопнув себя по лбу. — Мне знакомо это имя, братец. Скажи-ка, а может, это бывший главный комиссар Ойоло? Старик Онана так гордился своим сыном! Представляешь себе, главный комиссар, да еще в таком большом городе, как Ойоло! Конечно, он должен был знать Перпетую. Его семья живет в Нгва-Экелё, всего в нескольких десятках метров от того дома, где приютили Перпетую, когда она училась в школе при католической миссии, да ты знаешь, это недалеко от города, в двух километрах от дороги. Кстати, в семействе, где жила Перпетуя, была красивая девушка, ее звали Кресченция, они с Перпегуей были ровесницами. Поговаривали о том, что хорошо бы женить тебя на ней. Но ты так редко приезжал сюда, даже во время каникул, тебе, видно, больше нравилось жить в городе. Ты почему не пьешь? Выпей! А еще рассказывали, что ты был вместе с Рубеном.

— Ну, не совсем так, я его видел вблизи не больше двух-трех раз.

— Я имел в виду твою принадлежность к НПП. Так вот, Кресченция не дождалась тебя и гоже вышла замуж. Хочешь, вернемся в деревню? Нсимален, верно, проголодался. Так вот, Кресченция стала женой какого-то чиновника или служащего — одним словом, какого-то горожанина, у нее уже дети. Но, насколько мне известно, в семье у них не все ладно, и она часто уходит к своим родным. Погляди-ка на моего сына, сразу видно, что он хочет есть. Катри ушла сегодня рано утром в Нтермелен, если бы ты заглянул на рынок, ты бы ее встретил там. Она решила продать остатки ямса. Надеюсь, она принесет хоть немного соли и мыла, если, конечно, наемники Баба Туры не отберут, ведь у нас это часто случается: стоит только крестьянам разложить свои товары — наемники тут как тут. Уж не знаю, что вы там натворили вместе с вашим Рубеном, все вы, те, кто знает «воок»[1], только сомневаться не приходится: теперь стало хуже, чем до независимости, и даже хуже, чем во время войны, когда наемники забирали в деревнях всех жителей поголовно и отправляли в лагеря на принудительные работы. Правда, в то время ты еще мало что смыслил. Тогда по крайней мере наемники не отбирали у честных женщин их товаров. Подумай только, оплатить дорогу, проехать тридцать километров с таким грузом, а потом вдруг потерять все, так что даже на обратный билет денег не останется! Представляешь, им приходится идти пешком под палящим солнцем по раскаленному шоссе. А дома их ждут не дождутся, и вот они являются и объявляют своему семейству: У нас все отобрали, я ничего не принесла…»

— А почему они так поступают?

— Я думал, братишка, ты мне это объяснишь. Ведь я не учился, как ты. Верно, хотят поживиться за наш счет. Вроде денег у них не хватает.

— Может, им мало платят?

— Ну да, конечно! А нашим женщинам кто платит?

Они вышли из леса.

— А теперь, братец, рот на замок! Того и гляди, появится Норбер на своем джине вместе с наемниками. Если он дознается, что ты говоришь о политике, он тут же сцапает тебя.

— А кто такой Норбер?

— Жандармский бригадир, назначенный в наш район. Иногда вместо него приезжает кто-нибудь из его помощников, но люди все равно говорят: Норбер.

— Не беспокойся, у меня есть такие документы, которые помогут мне выйти сухим из воды.

— Как же тебе удалось их достать?

— Секрет. Я пойду сосну немного, братишка, а то от усталости с ног валюсь.

— Ладно. Отдыхай хорошенько, я разбужу тебя.

Когда он проснулся, все окружающее было так похоже на сон, что ему почудилось, будто он грезит наяву. В большой комнате раздавался гул голосов, мужских и женских, он вслушивался в интонации и в произносимые слова и без труда узнавал своих дядюшек, тетушек, двоюродных братьев, словно расстался с ними только вчера. Когда он, отворив узенькую дверь, предстал перед ними, шум голосов мигом умолк, точно при появлении какого-нибудь всеми почитаемого человека. Эссола пожал руки нескольким мужчинам и протянул руку одной из женщин. Она рассердилась не на шутку и сначала обругала его, но потом обхватила обеими руками и, прижав к своей груди, проговорила рыдая:

— Мальчик ты мой! Мальчик мой! Что случилось? Почему тебя так долго не было? Отчего ты покинул нас? Почему не подавал о себе вестей? А знаешь, что сказала Перпетуя, умирая? Она прошептала: «Я не хочу умереть, не увидев Ванделина, я не хочу умереть…»

— Гнусная обманщица! — воскликнул верзила, обритый наголо. — Откуда ты знаешь это? Ведь ты была здесь, а Перпетуя умерла в Ойоло! Уж эти женщины! Любят плести небылицы, когда человеку и без того тошно. Послушай, сынок, я знаю свою сестру: она страсть как любит выдумывать всякую всячину, причем старается сочинить что-нибудь пострашнее. Никто не видел, как умирала Перпетуя, даже ее собственная мать. Так откуда же стали известны ее последние слова?

Женщина, на которую он обрушился, принялась причитать потом испустила горестный вопль, похожий на крик совы, и тут же, словно по мановению волшебной палочки, по щекам ее полились слезы. Тут и остальные женщины, следуя примеру плакальщицы, кинулись обнимать Эссолу. Вскоре все они, стеная и протягивая вперед руки, собрались под навесом, где к их ритуальному плачу присоединила свой голос и хозяйка дома, Мария, которая давно уже вернулась, но решила не будить сына.

— Ну вот! — усмехнулся верзила. — Теперь пиши пропало. — Его слова мужчины встретили одобрительными возгласами. — Если ты надеялся рассказать нам о своих злоключениях, сынок, — продолжал он, — то ничего из этого не выйдет. Немало времени пройдет, прежде чем они кончат эту катавасию.

Вскоре весь дом наполнился дымом — перед тем как предаться плачу, Мария развела под навесом сильный огонь, собираясь приготовить еду. Эссола задыхался, кашлял, глаза у него слезились, но у остальных мужчин они оставались сухими, а взгляд — твердым. Некоторое время Эссола обдумывал, каким образом приладить к потолку трубу, чтобы вытягивало дым. Ведь это совсем просто. И почему никто до сих пор не додумался до этого? Вот только нужно постараться убедить мать не трогать трубу во время его отсутствия, не то она вырвет ее и растопчет. Она терпеть не может никаких новшеств и упрямо твердит, что у нее нет необходимости менять что-либо в привычном образе жизни, провидение и так достаточно позаботилось о ней.