Деньги за путину - Владимир Христофоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они попытались ножовкой спилить раздавленный трактором левый открылок, но расщепленные доски прочно держались на поперечных брусьях. Пришлось вначале отрывать их. Открылок шатался, пружинил — пилить было крайне неудобно. И тогда Гена, распаренный и злой, со всего маху бухнул топором по открылку. Брызнули искры. Оттопырив нижнюю губу, он ударил еще раз, еще…
— Э-э-э! — предостерегающе протянул к нему руку Савелий. — Не дрова ведь… — У ног среди прочей щепы уже валялись проклятые брусья открылка.
Гена ошалело посмотрел на море, вытер шапкой лицо и впервые замысловато выругался. Они не заметили, как рядом возникла фигура старика Нноко. Он внимательно разглядывал развороченную корму кунгаса.
— Какомэй![1] — он обошел ребят, наклонился ко второму целому открылку. — Этот теперь — он чиркнул пальцем поперек спаренных досок. — А то лево-лево будет ходить.
Гена вопросительно глянул на Савелия, точно спрашивая разрешения.
— А дед, по-моему, прав. Валяй.
Гена поплевал на ладони, снова зачем-то посмотрел на море, а уж потом со всего маху шваркнул по целому открылку. Удар пришелся точно между досками. Вдвоем они налегли на ломик, раздвинули щель, и Гена еще раз хватил топором, а потом снова внимательно и кратко посмотрел на море.
— О-о! — Нноко удовлетворенно сунул мундштук в рот и отправился в «шкуродерку», где собирались опробовать новый барабан.
Хрястнув еще пару раз, Гена посмотрел на развороченную корму кунгаса. Печальное зрелище. Савелий тоже сник.
— Что делать будем? — спросил он и опасливо оглянулся по сторонам.
— Ищи пилу. Спилим — и дело в шляпе.
В столярке Савелию выдали пилу. Этот инструмент он держал последний раз в далеком детстве, помогая отцу заготавливать дрова на зиму. И вообще из пилящих инструментов более-менее был знаком лишь с лобзиком. Поэтому им вначале никак не удавалось сделать даже надпил. Зубья прыгали в разные стороны.
— Держи ровней!
— Куда дергаешь? На себя тяги!
— Да ты сам не туда тянешь…
— Я-то туда, а вот ты куда?
Савелий доверчиво приложил руку к зубьям, как это делают с ножовкой.
— Давай!
В то же мгновение он вскрикнул и сунул палец в рот. И вот тогда он впервые с удивлением и печалью открыл для себя: ничего он еще за эти два дня не сделал такого, что вышло бы сразу и ладно. А ведь смешно подумать, всего-навсего дряхлый кунгас ремонтируется. Это было очень важное для него открытие. Но вслух он только и заметил грустно:
— Аптечку бы…
— Не говори, врача тоже бы не мешало. Дай перевяжу.
Когда открылки оказались спиленными, оба согласились, что корма даже стала выглядеть симпатичнее.
— Чисто сработано! — Савелий протер курткой очки и впервые почувствовал облегчение — доведут они эту посудину до ума, доведут!
— У меня идея. — Гена поднял указательный палец. — Давай к краям кормы приварим смолой пожарный шланг. Для герметизации, а? Вон у склада полно обрывков.
— Умно, — согласился Савелий.
Утром они попробовали отверткой толкать шпаклевку в придонную щель, но не понравилось — шпаклевка неровно выступала снаружи.
Савелий поднял с земли кусок капроновой веревки.
— Давай забьем ее в щель. Лучше не придумаешь — аккуратно, красиво, а главное — полнейшая герметизация. Как на космическом корабле.
Гена удовлетворенно кивнул — их торопило время.
Веревка влезала в щель с трудом, приходилось заколачивать топором. Савелий потрогал рубчатую округлость придуманной шпаклевки и радостно почувствовал ее почти каменную твердость. Когда был окантован один борт, появился Нноко.
— Етти![2] — старик приветливо улыбался.
Его взгляд упал на торчащий с кормы кусок шнура. Савелий собирался его отрезать. Улыбка медленно таяла на лице старика. Он придержал полу кухлянки, наклонился:
— О-о! — Нноко сложил ладони вместе, поднес их ребром к краю днища и энергично раздвинул. — Так совсем худо!
Гена обошел кунгас, нагнулся к правому борту, потом вернулся и уставился в законопаченную щель левого борта. Его лицо выражало отчаяние:
— С твоей веревкой днище отошло.
— Эту, — Нноко ткнул пальцем в веревку, — дергай! Потом, — он хлопнул ладонью по днищу, — опять, тук-тук, забивай.
С трудом выдернулась капроновая веревка — действительно, — щель с одного бока увеличилась сантиметра на полтора. Хорошо, еще никто не видел. Савелий побежал в гараж выпрашивать кувалду.
Пожилой бульдозерист очень серьезно спросил:
— Чего вы там второй день мучаетесь? Вчера рубили, сегодня заколачиваете… На дрова, что ли, велено разобрать? Так бы и сказали — я в один миг ваше корыто превращу в груду щепок.
Днище встало на свое место. Они снова принялись толкать шпаклевочную вату в щель. Нноко порылся в щепках, что-то обтесал топором.
— На, — сказал он Савелию и протянул чурбачок, затесанный с одного конца лопаткой.
— Забивка! — вслух сообразил Гена. — А мы с отверткой мучаемся. Молодец, батя! — Он приставил лопатку и стукнул молотком — вата ровно и плотно вошла в щель. — Век живи, век учись…
Вторую забивку старик смастерил для Савелия. Дело пошло быстро. Теперь надо было искать для окантовки днища два бруса. Возле коптильни нашлись две сосновые доски шириною с ладонь. Долго мучались, как их согнуть вдоль борта. Опять помог Нноко. Оказывается, надо с внутренней стороны доски сделать надпилы.
Когда был забит последний гвоздь, стешены вровень с днищем все края, у обоих враз возникло радостное ощущение сделанного. Они отступили на шаг, довольно посмотрели на свое творение. На красном Генином лице выступили капельки пота. Очки Савелия сползли на кончик носа.
— А?
— Ну так! Теперь достать паяльные лампы. Поработаем вечером.
— Я могу в пожарке взять, — сказал Савелий.
— А я у соседа. Да, а ты где ужинаешь?
— В столовке, где же.
— Пошли ко мне. У нас сегодня картошка в мундирах, сало и свежий лук.
Савелий сглотнул слюну, но вежливо отказался.
Антонишин крутнул шеей:
— Идем, говорю. Третий раз не повторяю.
— Идем, идем, — поспешно согласился Савелий.
Их встретила русоволосая худенькая женщина. На ней был старенький фартук. Она улыбнулась мужу, и тепло ее улыбки передалось Савелию. Он, не знавший с младенчества материнской ласки, был очень чуток к радушию, и враз ему стало хорошо. Сердце его немедленно откликнулось благодарностью. Для себя Савелий тут же записал их в друзья.
С паяльными лампами они вернулись на берег поздновато. Солнце палило с прежней силой, и если бы не часы, никто никогда бы не догадался, что уже вечер.
— Сначала снимем старый слой, а уж тогда начнем жарить.
Лампы загудели ровно и мощно, как спаренные реактивные моторы. Оттого, что кунгас долго пролежал на днище, в смолу впечатался слой песчинок и маленьких камешков. Под огненной струей они раскалялись до малинового цвета и казались зернышками неведомого драгоценного минерала. В иных местах доски настолько пропитались сыростью, что надо было много раз водить лампой, пока не испарялась, брызгая и шипя, вся влага. Первым вскрикнул и выронил лампу Савелий. Она покатилась к куче щепок. Гена одним махом настиг ее, откинул в сторону и затоптал начавшееся пламя.
— Чего ты?
— Да смола проклятая. — Савелий показал на тыльной стороне левой руки черное пятно величиною с копеечную монету.
— Поосторожней! — сердито пробурчал Гена и почему-то представил древних славян с бадьями горящей смолы на крепостных стенах. — Попробуй сковырнуть, говорят, в смоле есть канцерогенные вещества. Как бы рак не схватить…
Савелий притронулся к пятну и сморщился.
— Эх ты, опоздал. Надо сразу отколупывать. Смотри, — он протянул руку и показал на красные точечки. — Мне как попадет, я сразу — чик! Правда, отдирается, проклятая, вместе с кожей.
Прежде чем начать смолить, они подошли к ребятам со второго кунгаса. Кудлатый парень, похожий на цыгана, помешивал кипящую смолу в бочке.
— Смолите?
— Нет, танцуем, — отозвался кудлатый.
— А где смолу берете?
— А вот в бочке. Берите, всем хватит. Только гудрон это — не смола. Обращаться как, знаете?
— А чего тут знать? — обиделся за «танцы» Гена. — Разведем такой же костер и — поливай!
— Ну-ну! — усмехнулся кудлатый. — Поливай.
Нехорошо так усмехнулся, не по-доброму. А может, показалось?
Часам к восьми вечера, когда на берегу уже никого не осталось, днище кунгаса засверкало, будто отлитое из вороненой стали.
Савелий и Гена не могли просто вот так встать и разойтись по домам. Они еще долго сидели на теплом бревне, курили, устало поглядывая на свой кунгас.
Утром Гена развел костер, Савелий приготовил «паялки». Борта кунгаса были сделаны из широченных досок внакладку, так что по всей длине тянулись выступы с палец шириной. Гена предложил вначале сделать шпаклевочные жгутики и разложить их по всей длине «ступенек» борта. Потом только знай действуй забивкой и лампой. Своего рода конвейер.