Избранное - Татьяна Вольтская

«Пока сухие стебли улиц…»

Пока сухие стебли улицВнезапный полдень озарил,Пока из-под руки, прищурясь,На нас не смотрит Азраил,

Пока шевелит АмфитритаЗаплесневелой чешуей, —Еще не поздно – дверь открыта,Входи, – пока над головой

Не потемнело от отлетаЧугунных ангелов в лесуИсакьевском, – смахни заботу,Как тополиный пух в глазу.

Пока лучи вслепую шарятПо комнате, и головаПока не катится, как шарик,Под лапой каменного льва,

Пока на небе цвета сливыНалево родинка видна,И губы – солоней прилива,Слюна во рту – пьяней вина,

Покуда пламя только лижетДворы и косяки дверей, —Взгляни в глаза мне – ближе, ближе;Скорей, скорей, скорей, скорей.

«Я хочу в Венецию – как лицом в траву…»

Я хочу в Венецию – как лицом в траву,Посмотреть, как выглядит душа моя наяву.От нее закат, как камин, отгорожен цветным экраном,И часы расцвели на стебле четырехгранном:Стрелок тычинки; горьковатого звона завязьНикогда не созреет, подставленных губ касаясь.Там копье проросло, как в озере остролист,И герой, словно рыба, выловлен: запеклисьБронзовые чешуйки – он умер сразу.И дома поставлены в воду, как в зеленую вазу.Под ногой ступень качается, как листок,И пролеты мостов прерывисты, словно вздох,Словно в горле речь – не находя участья,Медлит – начаться ей или не начаться.Есть у счастья свои приметы и у несчастья тоже:Покрывается камень гусиной кожей,А спина волны каменеет; на водосточной трубеВыступает испарина, как на губе.То ли в любви, то ли в битве —                     сжав друг друга руками,Смертной дрожью объяты оба – вода и камень.

«Серый камень спит, коростель скрипит…»

Серый камень спит, коростель скрипит,Ходит облако на ногах дождя,Жгучий воздух крепок, как чистый спирт,Чиркни спичкой – и полыхнет, треща.

Роща кажется берегом, а лугаПроплывают медленно, на спинеПронося уснувшие два цветка,Словно белых всадников на коне.

Травяная бездна легка, под ней —Черной бездны стиснутые пласты,Где уснули под гул земляных червейЗерна мертвые, сжав в кулачках цветы.

За былинку цепляясь одной рукой,Век сочтя минутою, как в раю, —На краю – обнимая тебя другой,Губ твоих цикуту я залпом пью.

Прилив

Неслышно зарождается прилив:Вот губы тихо трогают, как волны,Песчаную ладонь, вот, плечи скрыв,Становятся упруги и упорны.Вот тело всё, подобное волне,Но не одной волне, а сразу многим,Уже вскипает вкруг меня, во мне,Окатывая голову и ноги,И, то на гребне, то на дне крутя,Уносит вглубь, как легонькую щепку, —И шум в ушах, и я тону, хотяЗа каждую волну цепляюсь крепко.И это чудо – выйти не на мысЧужих миров, неведомых америк,А, пересекши время, как Улисс,Лечь          возле тех же губ, на тот же берег.

«Мне двойное судьба изготовила лезвие…»

Мне двойное судьба изготовила лезвие,Шелковистой рукой мою шею пригнула:Подарила мне сердце сестры моей ЛесбииИ – в насмешку – напрасные слезы Катулла.Так вот кошку в мешок зашивают с собакою,Чтоб верней утопить. В этом теле зашитыДве души, два врага, что сильны одинаково, —Ни управы на них не найти, ни защиты.

О любимом забуду – свобода! – а мысли-то,Словно птицы в гнездо, возвращаются сами.Так охотник помчится за дичью и выследит —И опустит копье, и зальется слезами.

Голос – горше цикуты, сестра моя Лесбия, —Не живу и не сплю, не пою и не плачу,И, обычаем варварским местным не брезгуя,Вместе лавра и терна ищу, не иначе.

Капли от унынья

Радость померкла.Волшебный фонарь зрения помутился.Вынуты цветные стекла:Стала рекою река, стала травою трава,Как Золушка в полночь.Пеплом присыпан вечер,Будто его закоптили,И даже соседкино платьеБольше не отбивается от прищепок,Повисло, рукава растопырив.Видно, что-то я натворила,Раз никто со мной говорить не хочет —Ни ведро, ни калитка, ни тополь,А серый лягушонок спиной повернулсяИ кинулся в пруд (по-японски).

Как ни крути, нынчеДля отшельников тяжелое время.Во-первых, подорожали дачи,Во-вторых, перевелись акриды —Остались одни искушенья.Не то чтобы морковка на грядкеПринимала непристойные формы(Чаще всего никаких не принимает),Но бес полуденный блазнит:Не вари, – говорит, – обеда,Куда лучше прыгнуть в колодец;В знойном мареве кувыркается, голый,Глаза ледяные,На кудрях – венок из лютиков и кашки.Как вспомню тебя – зашипит и растворится.Но не надолго:Зачерпну ведро – брызнет оттуда,Выжимаю белье – выскользнет полотенцем.Бывало, гнала его постом и молитвойО твоей любви – о хлебе насущном,А теперь не смею:Большой грех просить о невозможном,Бог таких капризов не любит;Как ребенка, бьющего ногамиПо полу, – стороной обходит.А полуденному бесу того и надо —Замолчу – он и стукнет по лбу копытом.

Я проиграла.Но ты не жди афоризма вроде«Поражение – и есть победа».Нет, я совсем проиграла.Ну, попал в меня некий луч, как в линзу,Ты-то от него не загорелся,Разве что потеплел немножко.Видно, ты от меня дальше,Чем я думала, – как снежная вершина, —Лезешь, лезешь – и упадешь, понимая:Трудней всего дотянутьсяДо того, что кажется рядом.Протяну ладонь к щеке – о! версты и версты!Но зато, проиграв, я узналаВажную вещь: это не победивших,А побежденных не судят —Потому что просто не замечают.

Раз в неделю я приезжаю в городКупить продуктов и повидаться с тобою.Так глубоководная рыбаВсплывает глотнуть воздух – и снова ныряет.Сегодня асфальтировали площадь,Она дымилась, укрытая чем-то белым, пухлым:Тополь отдал ей последнюю рубашку.Тускло блестели шпилиИ лица разомлевших нищих.Жара. Все деревья, все реки,Все Книги Царств, все звери и птицы,Бесы, ангелы, псалмы, розы,И даже Песнь ПеснейНе в силах дать мне хоть каплюТвоей любви.

Заходя подальше от домаВ синие заросли мышиного горошка,Я думаю: отчего нам дорожеНе те, кто приносят радость,А те, из-за кого мы плачем?Вот и эта земля привязывает не лаской,А сыростью и коварством.Видно, таков закон всемирного тяготенья,Настигающий даже тех, кто бежит в пустыню.Если бы ты знал, как здесь тихо!Сидят златоглазые лягушки,Ветер приносит слоеный пирог тумана.Здесь, в пустыне, мне очевидно:Только боль – повод для речи.Ну, а голос —К кому обращен, к тому и привяжетКрепче веревки.

Все по-прежнему, только нещадно печет солнце,Раскаленный песок простыни обжигает кожу,Ветер пьет из окна вишневый сироп занавески,А я – из блестящей ямкиНа твоей груди – воду, пролитую из стакана. —Видно, ангел стоит в головах, поит меня с ложки,Потакая причудам,Видя, что хворь моя неизлечима.Все по-прежнему – так же губы скользят вдоль тела,Натыкаясь на те же преграды,Только вот говорят с тобоюБессмысленно и беззвучно:Как после взрыва.

Близок кастальский ключ – это просто слезы.Даже слишком близок – как наша речка,Падающая с плотины,Крутя траву, мусор и камни.Близок ключ, отворяющий вскрики, встречи,Слухи, сны, объятья,Омывающий острова глаз, покудаЯ лежу на песке и, обгорев на солнце,Меняю по-змеиному кожу.Близок ключ, да выскользнет – об одно лишьСлово твое запнусь, полечу в обиду,Как в погреб, где в наказанье(Впредь, мол, лучше гляди под ноги!)Тесно, сыро и ничего не слышно, —Потому что Бог не любит унынья.Только выбравшись и пойму, что из иных потоковНи напиться, ни выбраться невозможно.

Слоистая пагода лопуха, буддийскийГолубой колокольчик,Шаманский бубен ромашки,Ель, увешанная четками шишек, —Все они громко славят Бога,Хоть имени Его не знают.Даже маленький серый лягушонок,Живущий в пожарном водоеме,Носит на спинке одну Его букву —И страшно этим гордится.Только я своей хвалою недовольна,Только мне она в кровь раздирает губы.Видно, вместе с неюС плачем рвутся наружуНерожденные слова, что я тебе не сказала, —И не скажу, не бойся.

Сколь любезна сердцу моя пустыня!В ней благословенны жара и холодИ не тягостно послушанье:Целый день я стираю, поливаю,Варю, кормлю и таскаю воду.Правда, бесы вьются комарами,Всё хотят, чтоб я на тебя рассердилась.Но я вспоминаю твои губыИ завешиваю окно марлей.Иногда мне кажется, что вокруг так тихо,Словно что-то стряслось —           то ли поезд сошел с рельсов,То ли какие-то враги всех завоевалиИ ушли… Я сама зарастаю бурьяном,Как положено после крушенья.И когда мы в последние дни говорим с тобою,Он шуршит от ветра – неужели не слышишь?

Надо же, какая насмешка:Я готова быть твоей тенью,Ты же тени отбрасывать не хочешь.Или я мало старалась,Или тот, кто тени своей из-за меня лишился,Слишком много слез пролил —И они заслонили мне солнце,Словно эти облака над покатым полемВстали после грозы – как морские волны —Поглотить фараоновы колесницы.Когда Бог сидел на пустой земле Робинзоном,Трепеща от любви и разгораясь,Всё вокруг он склеил, сшил, замесил на страсти,На страстях, вернее.Ты же сам повторял мне часто,Что сильнейшая из них – это жалость.

Утром, стоя в траве, побитой градом,Я гадала, отчего это боль и ревностьСо временем становятся печалью. —Так вот наши соседи-погорельцыКоторый год живут во времянке,По безденежью сделавшейся вечной.Когда ты целуешь меня вот так устало,Вытянувшись рядом,Но не смешиваясь, как ртуть с водою,Я смотрю на острое плечо, на живот темный и                                          впалый,И одна мне отрада:Так я мало для тебя значу,Что тебе-то уж не причиню горя.Хотя согласись, что это —Слишком терпкие капли от унынья.

Отче наш, иже еси, – а значит,Был и будешь, – на небесех, конечно,А не на небе, – да святитсяИмя Твоё, которого я не знаю,Как любая трава, стоящая пред Тобою,Да приидет – пусть даже меня сжигая —Царствие Твое, в которомЛишь любовь и не сгорит, – да будетВоля Твоя, становясь и моею,Яко на небеси, где стрижи несутся,И на земли, пропахшей грозой и мятой, —Потому что я боюсь мрака.Хлеб наш насущный,Любви нашей хлеб – с полыньюИ лебедой – дай нам днесь, голодным,И мне тоже – хоть крошку,И остави нам долги наши,Не попомни зла, которое причиняем —Даже целуя – друг другу,А я, верно, побольше прочих,И прости нас, яко же и мы, измучасьОт попыток забрать назад, что отдали сами,Оставляем, вздохнув, должником нашим.И не введи нас, легких, как сухие листья,Во искушение, не отпускай надолгоОт Себя – но избави… избави… избави…

После дождя в небе – виолончелиДолго звучат. В радугу шириноюПромежуток между грозой и грозой, —                     встречей и встречей.Скоро ты уедешь – и радуги мне не хватит.Не то чтобы три неделиБез тебя не прожить, но маленькая разлука —Восковая куколка настоящей.Ты ведь не в первый раз уезжаешь;Погляди на меня – есть ли дальше страны?Скажи, вот так, без одежд и вёсел,Стиснув до боли запястья,Зажмурясь от страха,Прижавшись губами,Качаясь, как после крушения, на обломках, —Есть ли опасней плаванье, чем друг в друге?

Ночью в грозу, как всегда, в поселкеСвет погас. Хорошо, отыскалась свечка,Привезенная тобой прошлым летом.Я ее посадила в консервную банку,И она расцвела. Молнии к ней слеталисьБабочками, а внизу, в картошке,Серый лягушонок блестел глазами.Я боюсь темноты (лучше треск и вспышки),Хотя знаю – кто долго глядит на солнце,Увидит его черным.Недаром мудрецы говорили:Слишком яркий свет грозит тьмою.Может, и к лучшему, что ты меня не любишь, —Зато свечка твоя не гаснет,И я при ней все яснее вижу:Ни о чем на свете говорить не стоит,Кроме любви и смерти.

Искушение