«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война - Игорь Градов

И врач начал рассказывать про какого-то гауптмана Хальце, который тоже потерял память и никого не узнавал. Даже имени своего не помнил. Три месяца мучился, бедняга, но потом, благодаря своевременной помощи и должному уходу, не только полностью восстановился, но продолжил службу и получил повышение — теперь командует батальоном…

Макс сделал вид, что ему плохо — закрыл глаза и слегка застонал. Врач тут же заботливо произнес:

— Не будем вам мешать, лейтенант Штауф, спите спокойно, это лучшее лекарство. Завтра утром я вас еще раз осмотрю, и тогда решим, что с вами делать. Надеюсь, что результаты окажутся более положительными.

Врач и майор удалились. Макс слегка приподнялся и осмотрел комнату. Крошечная палата, четыре железные койки. Слева лежал молодой белобрысый парень, у противоположной стены — еще двое раненых. Все спали. Комната слабо освещалась керосиновой лампой под темно-синим абажуром, окно было плотно зашторено. Противно пахло лекарствами, камфорой и мочой — обычными запахами больниц и госпиталей. За окном, судя по всему, стояла ночь.

К его кровати подошла та же пожилая медсестра, спросила, не хочет ли он чего. Макс, немного стесняясь, попросил утку. Металлическая посудина была тут же ему предоставлена. Макс подождал, пока сестра выйдет, и сделал свое дело. И без сил повалился на кровать — голова раскалывалась от боли. «Интересно, — подумал он, — есть ли у немцев анальгин или какое-нибудь другое обезболивающее средство? По идее, должно быть, но кто его знает. Надо бы завтра спросить…»

С этой мыслью он провалился в тяжелый, беспокойный сон. Снилась ему дочка — как они играли на даче в Брошках. Макс качал Машку на руках, а она весело смеялась и что-то ему рассказывала. Вот только что — он потом никак не мог вспомнить…

Проснулся Макс с дикой головной болью и шершавой сухостью во рту. Вдобавок его еще и тошнило — верный признак сотрясения мозга. Да, здорово его все-таки приложило… В палате было светло — шторы раздвинуты, в окне сияло яркое солнце. Из больничного сада доносилось веселое щебетанье птиц. Значит, пора вставать…

Некоторое время Макс лежал, закрыв глаза, пытаясь придумать, что же делать дальше. Понятно, что он каким-то образом провалился в прошлое и очутился на фронте. Причем с немецкой стороны. Но почему? Вопросов было больше, чем ответов.

И еще его очень интересно, почему его называют лейтенантом Штауфом. И тут внезапная догадка обожгла мозг. Точно, лейтенант Петер Штауф! Макс вспомнил все: и мальчишку у сельского магазина, и немецкий блиндаж, и часы. Так вот оно что!

Конечно, вчерашнее происшествие мало что объясняло, но хотя бы становилось понятно, откуда что взялось. Очевидно, это было как-то связано с погибшим немецким лейтенантом и его часами. А он, Максим Соколов, непонятным образом оказался в его теле.

В теле убитого семьдесят с лишним лет назад Петера Штауфа. Выходит, сейчас лето 1942 года и он находится в госпитале в Гжатске. Макс припомнил: во время войны в городе действительно располагался немецкий госпиталь, ему жена Маринка об этом рассказывала. А той говорил ее дед, Иван Белоусов.

Госпиталь находился на самой окраине Гжатска, в двухэтажном кирпичном особняке — кстати, неплохо сохранившимся до нашего времени. Маринка показала ему дом, когда они однажды проезжали мимо. Типичный купеческий особняк, вокруг — большой заросший сад, в котором немцы хоронили своих погибших и умерших от ран. После войны гитлеровское кладбище уничтожили, чтобы ничто не напоминало об оккупации, найти его теперь довольно трудно. В здании долгое время работал физкультурный диспансер, а потом его закрыли. Когда физкультура стала ненужной. Нынче она не в моде…

Нынче… Макс усмехнулся: странное это понятие — «нынче», если подумать. Что это такое для него? Настоящее, в котором он находится, или будущее, откуда провалился? И куда, возможно, никогда не вернется? Что же это такое — прошлое, настоящее или будущее? От этих мыслей голова заболела еще сильнее, и Макс решил отложить эти вопросы на потом. А пока имелись более насущные проблемы. Например, очень хотелось пить…

Он оглянулся — медсестры нигде не было видно, зато на соседней койке сидел молодой парень с забинтованным правым плечом и доброжелательно ему улыбался.

— Доброе утро, Петер! — произнес парень. — Как ты себя чувствуешь? Полегче стало?

Макс ничего не ответил. Лучше делать вид, что ничего не помнишь. Амнезия — очень полезная штука. Иногда.

— Не узнаешь? — огорчился парень. — Доктор Миллер мне сказал, что у тебя амнезия… Ладно, давай знакомиться заново: я лейтенант Генрих Ремер, командир первого взвода второй роты. Твой товарищ по службе, а сейчас — сосед по палате. Видишь, меня тоже зацепило…

И показал на свое плечо. Макс протянул руку:

— Лейтенант Штауф. Петер Штауф…

— Ну, ты даешь! — весело рассмеялся Генрих. — Я отлично помню, кто ты такой, у меня, слава богу, амнезии нет. Плечо только болит… Доктор Миллер вчера из него русскую пулю вырезал, мне на память оставил. Хочешь, покажу?

И, не дожидаясь ответа, полез в тумбочку, откуда достал длинную винтовочную пулю. Макс покачал ее на ладони:

— Тяжелая…

— Да, — усмехнулся Ремер, — стукнула меня так, что на пару метров назад отлетел. Хорошо еще, что кость не задета, а то бы пришлось всю руку резать. А так вроде должна скоро зажить… Когда буду в отпуске, обязательно покажу эту пулю матери и сестрам. Трофей!

Генрих весело рассмеялся, обнажив отличные белые зубы. Макс тоже улыбнулся и решил поддержать разговор — вдруг что-нибудь интересное узнает? Надо в первую очередь уточнить, какое сегодня число и какое положение на фронте…

— Я похвастался бы чем-нибудь, — сказал он с видимым сожалением, — но пока нечем…

— Да ты у нас герой! — горячо возразил Генрих. — Майор Хопман рассказал, что ты фельдфебеля Загеля спас…

— Майор, который у нас вчера был? — уточнил Макс.

— Да, он самый. Клаус Хопман, наш батальонный командир. Так вот, он говорил, что ты совершил подвиг. Что, впрочем, меня нисколько не удивило — ты же у нас настоящий офицер, храбрый, твердый, уверенный в себе. Прекрасный командир и отличный товарищ. Твой взвод считается лучшим у нас в батальоне…

Макс отмахнулся — ты, наверное, преувеличиваешь!

— Нет, точно, — продолжил Генрих, — ты хороший взводный, и солдаты у тебя умелые, отважные. Жаль, погибли вчера многие…

— Кстати, а чем закончилась атака? — поинтересовался Макс. — Я же почти ничего не помню…

— Отбились кое-как, — вздохнул Генрих. — И слава богу, а то бы нас с тобой здесь не было. Валялись бы мертвыми где-нибудь в овраге или еще где-то… Еще бы минута, и русские нас смяли. До рукопашной дело дошло, а в этом они большие мастера, силы и умения им не занимать. Дрались, как черти! К счастью, обер-лейтенант Нейман со своими людьми подоспел…

Макс кивнул — помню этот момент. Перед глазами вновь возник здоровый красноармеец с безумными глазами и длинным штыком. Макс невольно поежился: да, правду говорят о войне — у нее неженское лицо. Скорее мужское — жестокое, страшное. И еще одна мысль пришла ему в голову — он убил человека! Вот ужас-то! Впрочем, немедленно нашлось и оправдание — другого выхода не было. Или ты, или тебя. Война, мать родна…

Генрих между тем все говорил:

— У нас тоже жарко было, но не так, как у тебя, потери — треть личного состава. Много раненых, они, кстати, здесь лежат, на первом этаже. Из твоего взвода тоже кое-кто… А нас с тобой сюда поместили — считается, что это офицерская палата, с особыми удобствами.

Он улыбнулся, Макс тоже — удобства явно особые: голые желтовато-зеленые стены, тощий полосатый матрас на скрипучей, продавленной сетке и серое белье. Хорошо, что форточка открыта — не так противно пахнет. Точнее, не воняет — запахами страданий и смерти…

Палата была рассчитана на четырех человек, но две соседние кровати в данный момент пустовали — очевидно, их хозяева пошли на перевязку или просто вышли покурить. Макс подумал: «Надо бы тоже поболтать с ними, выведать кое-что… Информация лишней никогда не бывает».

Он облизнул сухие губы — ужасно хотелось пить, а еще — курить. Генрих заметил, спросил:

— Хочешь попить?

Макс кивнул. Генрих слез с кровати, прямо в носках протопал к металлическому баку в коридоре, зачерпнул металлической кружкой воду, принес. Макс выпил до дна. Генрих сходил еще раз. Наконец Макс утолил жажду и почувствовал себя немного легче. Теперь бы еще покурить …

Он точно знал, что у него (вернее, у Петера Штауфа) имеются сигареты — остались в брюках, но где они сейчас? И вообще — где все его вещи? Он лежал на кровати в одном нижнем белье. Придется, видимо, подождать, пока принесут форму. В самом деле, не может же офицер вермахта разгуливать по госпиталю в одних кальсонах? Неприлично как-то…