«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война - Игорь Градов

— Сижу я как-то в окопе, а на меня русский танк прет. А у нас в роте — одни «колотушки», сами знаете, совершенно против него бесполезные. Долбанешь из них по Т-34, а ему — хоть бы хны, ни дырки, ни вмятины. Словно деревянным молотком по двери стучишь, звук есть, а толку — никакого. Думал я тогда — все, сейчас меня гусеницами в пыль разотрут. Хорошо, наши панцеры успели подойти, отбились, а то бы…

«Колотушками» немцы называли 37-мм противотанковые орудия, действительно, довольно слабенькие против грозных «тридцатьчетверок». Сослуживцы Макса часто рассказывали о своих военных подвигах, и особенно — о минувшей зимней кампании. Штабс-фельдфебель Отто Бауэр, например, очень гордился тем, что смог разглядеть в полевой бинокль звезды на кремлевских башнях. Он стоял на самых подступах к Москве, на Волоколамском шоссе, где, собственно, и закончилось его наступление — попал после сильного обморожения в госпиталь.

— «Генерал Мороз» убил больше наших солдат, чем русские, — уверенно говорил он. — Когда на градуснике минус тридцать пять, а на тебе — лишь одна летняя шинелишка без подкладки да тонкие штаны, какая к черту, служба? Не сдохнуть бы! А сапоги, сами знаете, с картонными подметками, отлетают за пару дней. На морозе же ноги — главное. Если снег случайно попадет в сапог или намочил ступни — все, считай, на следующее утро у тебя их уже нет. Просушиться, по сути, негде. В окопе огонь не разведешь — русские сразу замечают и стрельбу начинают, вот и сидишь, дрожишь, как заячий хвостик…

— Как же вы грелись? — поинтересовался Макс.

— Газетами сапоги набивали, — усмехнулся штабс-фельдфебель, — зимой — это первое дело. К счастью, «Фелькишен беобахтер» нам всегда привозили. Вот и шла на утепление… Еще некоторые снимали с пленных русских валенки и теплые носки. Конечно, это не по уставу, даже мародерство, но жить-то хочется! Вот и спасались, кто как мог. А русские валенки — самая лучшая зимняя обувь в мире, в любой мороз в них тепло.

Оберфельдфебель Юрген Хайн кивал и добавлял:

— Еще вши нас страшно заедали, спаса никакого не было. Слава богу, переняли у русских один способ — жаровню устраивали. Берешь железную бочку, ставишь на огонь, наливаешь на дно немного воды, а сверху закрываешь плотной крышкой. Внутри — деревянные полочки, на которые кладешь нижнее белье. И прожариваешь вместе со вшами. Да тщательно! А иначе никак не избавиться. Иногда мы баню русскую делали, парились, мылись. Но это когда совсем спокойно было, а во время боев, сами знаете, не помоешься и не прогреешься. Так и ходили по несколько недель — грязные, вонючие, завшивевшие. Самим было противно!

Слово «баня» Юрген Хайн, кстати, произносил по-русски и довольно засмеялся — вот как выучил чужой язык! «Интересно, — подумал Макс, — а я могу говорить по-русски, не исчезло ли знание родного языка? Надо бы проверить…»

— Мне за ту зиму «мороженое мясо» дали, — гордо и в то же время иронично произнес Хайн.

— Что? — не понял Макс.

— Медаль «За зимнюю кампанию на Востоке», — пояснил оберфельдфебель, — вот…

И показал на небольшой кругляш у себя на груди. Темно-красная лента с черно-белой полоской была небрежно продета через петлицу серо-зеленого кителя.

— Мы ее «мороженым мясом» потому называем, что лента по цвету очень похожа на замороженную говядину, — пояснил Юрген. — Или свинину… Хотя, говорят, красный цвет обозначает кровь, которую мы пролили на полях сражений…

Макс с интересом разглядел медаль. Эх, Костика бы сюда, вот он бы таким трофеям обрадовался…

— Эти две белые полоски, — продолжил объяснение оберфельдфебель, — символизируют русский снег под Москвой, а черная между ними — скорбь по нашим павшим товарищам.

— «Мороженым мясом» мы еще потому зовем, — перебил его Юрген Бауэр, — что ее давали за отмороженные задницы. И другие части тела…

И довольно захохотал. Смех подхватили и прочие участники разговора — все, кто находился в курилке. Макс снисходительно улыбнулся — пусть шутят… Он понимал: солдаты стараются скрыть за смехом свой страх, никому не хочется умирать в далекой России, каждый мечтает вернуться в свой дом. Живым и желательно — одним куском.

«Только не у всех это получится, — подумал Макс, — война еще долго продлится…»

Густой утренний туман заполнял траншеи. «Черт, ничего не видно, — выругался про себя Макс, — как сквозь парное молоко идешь».

Он чуть было не налетел на своего караульного — Йозефа Ранке, укрывшегося от сырости под серой плащ-палаткой. Ефрейтора била мелкая дрожь — несмотря на лето по утрам было довольно холодно. Река Гжатка протекала близко, и от нее наползал клочковатый, липкий, противный туман, из-за которого нельзя было ничего разобрать далее двух-трех шагов.

Макс обходил свои позиции. Сегодня ожидалась очередная атака, и надо было к ней подготовиться. Главной его заботой были пулеметы — чтобы работали как часы. Иначе не отбиться…

Во взводе их было четыре — два легких и два тяжелых, на треногах. Собственно говоря, только благодаря им удавалось удерживать эти позиции. Десятизарядный немецкий карабин — конечно, вещь хорошая (хотя против «калаша» не тянет, решил Макс), но пулемет лучше. Безотказная немецкая машинка выкашивала наступающих, как траву. Целыми рядами…

Макс невесело усмехнулся: надо же, называет русских солдат «противником». И сражается, по сути, против своих дедов-прадедов. Причем хорошо сражается, грамотно, деловито, как и положено образцовому немецкому офицеру. Макс плотно втянулся в армейскую службу и старательно тянул лямку. Что было для него довольно странно. Он — и вдруг армия? Несовместимые понятия. Он избегал военной службы и вообще всего армейского. Но вот пришлось же. Как говорится, зарекалась ворона…

Если бы кто-нибудь сказал, что он будет носить лейтенантскую форму, да еще немецкую… Ни за что бы не поверил! Но факт остается фактом — он в армии, да еще в вермахте. И никуда от этого не деться. Приходится служить, причем старательно. Как заметил оберфельдфебель Хайн, война — лучший в мире учитель, быстро всему учишься. Наказание за ошибки одно — смерть.

А быть убитым в планы Макса не входило. В душе он очень наделся вернуться. И навсегда забыть о военном кошмаре! Какого черта он купил эти проклятые часы? Каждое утро, заводя их, Макс ругался про себя: если бы не эта глупость, ничего бы не случилось. Жил бы сейчас счастливо, рыбачил, загорал, купался, ждал Маринку с Машкой…

Интересно, как они там? Наверняка Маринка сильно удивится, когда вернется и не застанет его дома. Начнет обзванивать друзей, знакомых, расспрашивать всех… Может, полицию на ноги поднимет. Будет искать…

А он в это время находится всего в нескольких километрах от нее, по другую сторону Гжатки. Только на семьдесят с лишним лет до того, в 1942 году. И никакой знак не подашь, не скажешь, что живой и здоровый. Оставалось одно — надеяться. Надеяться и ждать.

Отпуск по ранению Макс так и не получил — ситуация на фронте резко обострилась, русские пошли в очередное наступление. Всех, кто мог держать оружие, погнали на передовую. Прежде всего — офицеров, так как за последние месяцы убыль среди них образовалась весьма значительная. А пополнение почти не поступало…

Так Макс и оказался вновь в «родном» взводе. К месту службы вернулись все его знакомые — Генрих Ремер, Юрген Хайн, Отто Бауэр. Тоже служили рядом с ним, в соседних ротах. Макс иногда навещал их, когда выпадала недолгая минутка затишья.

Фельдфебель Курт Загель очень обрадовался ему: наконец-то прибыл любимый командир! Так и засиял от счастья и начал всем повторять: «Вот погодите, герр лейтенант наведет порядок, научит вас, как родину любить!»

К ним, к счастью, все же пришло небольшое пополнение, но какое… Молодые, необстрелянные ребята, только что из пехотных школ. Конечно, за шесть месяцев их кое-чему научили: оружие они знали, стрелять умели, даже гранаты неплохо метали, но одно дело — учебка, и совсем другое — реальная война. После первых же обстрелов большинство, по образному выражению Загеля, наделало в штаны. Испугались, растерялись, долго не могли прийти в себя и взять в руки оружие. А за обстрелами следовали русские атаки, и надо было их как-то отбивать…

Противник наступал, как правило, рано утром, по одной и той же схеме: сначала мощный артобстрел, потом сама атака. Красноармейцы незаметно подбирались к окопам и разом, по команде, вскакивали и бросались в бой. Почти не пригибаясь, с громким «ура». И их срезали длинными пулеметными очередями и залпами из карабинов. Вносили свою лепту и минометчики с артиллеристами — основательно перепахивали поле боя. Потом оно все было усеяно трупами, и долго еще слышались крики раненых и тяжелые стоны умирающих… Но никто им не помогал.

Максу иногда хотелось крикнуть наступающим красноармейцам: «Кто же так в атаку идет?» Надо же короткими перебежками, пригибаясь, используя рельеф местности и естественные укрытия. Как учили на военных сборах. А лучше — подобраться ночью, в темноте, и ударить внезапно. Молча, без шума… Вырезать караульных, закидать гранатами пулеметные гнезда, захватить блиндажи. Вот как надо воевать!