Пандемия - Евгений Ермаков

Пошатываясь, он кое-как поднялся на ноги. Бойцы поднимали женщин и детей, уводя их в башню. Женщины вырывались, бежали обратно на лужайку. Антон вглядывался в их плачущие лица, перекошенные от боли и страдания лица, и внезапно ему показалось, что еще немного, и у него самого начнется нервный срыв. Он почувствовал чуть щекочущее ощущение внутри и ему показалось, что так и сходят с ума…

– Собор рухнул! Последний рубеж, твою мать… Толи сами взорвали, чтоб шатунов побольше положить. А может… – Комбат разглядывал полыхающий Заячий остров. Он принялся материться вполголоса, наворачивая трехэтажные заковыристые выражения, глядя на дрожащее марево пожаров. Матерился так, как умел только он, с душой, азартно, с видимым удовольствием, метко и точно.

Гарнизона на Заячьем Острове больше не было. Антон, стоя рядом, смотрел то на Комбата, то на полыхающий Заячий Остров, стараясь запомнить его хотя бы таким…

Караульные всю ночь до рассвета водили растерянными лучами прожекторов по волнам Невы, выискивая случайных пловцов, спасавшихся вплавь. Но больше никого не было. Клокочущая, бурлящая Нева несла смертельную опасность любому пловцу…

Несмотря на поздний час, штаб был набит людьми. Все ждали, по-прежнему слушали молчавший радиоэфир, надеясь на какое-то чудо, но его так и не случилось. Переодевшиеся в сухое солдаты сидели за длинным столом, цедили дрянной трофейный чай, дымили папиросами, стараясь не встречаться глазами друг с другом. Почти не говорили.

Щурясь от плавающих сизых полос табачного дыма, евшего глаза и затемнявшего болезненный желтушный свет вольфрамовых лампочек, Антон держал в руках горячую кружку и обводил взглядом всех собравшихся в радиоузле. Дым ел глаза, горько першило в горле, но окон не открывали – косой ливень хлестал прямо в ставни. Туберкулезный свет медленно стекал с потолка вниз, мягко обволакивая плечи и головы людей, капал вниз, на стол, на руки, неодолимо сочился на пол, вызывая фантомные угловатые тени. Словно стая призраков собралась глубокой ночью на острове смерти…

На стене, выкрашенной в убогий салатовый цвет, все еще висел портрет в рамке последнего российского Президента. Никто не знал наверняка, жив ли он или нет. Это был лишь символ, признак некоей стабильности. Человек глядел на собравшихся в комнате с ощутимым укором в чуть прищуренных глазах. Не помогли петропавловцам, бойцы называется… Я б вас всех под военный трибунал, трусы…

Гарнизон на Заячьем острове категорически отвергал предложения о помощи от васильевцев, однако теперь от этого легче не было .

Подробности сражения рассказали эвакуированные женщины. Сначала петропавловцы передали сообщение, что шатунов перебралось по бревнам на остров всего несколько десятков, их быстро перебили. Затем немедля принялись разбирать затор между островом и Кронверкской набережной, и именно в этот момент огромная волна инфицированных хлынула на людей. Буквально из ниоткуда, никто не успел заметить, откуда именно они взялись. Начали отстреливаться, но понесли первые потери; бойцы видели, как их товарищей с нечеловеческой силой и жестокостью рвут голыми руками обезумевшие шатуны, и ничем не могли помочь. Начали отступать к Собору, где и укрепились.

На Васильевскую Стрелку ребята передавали лишь оптимистичные сообщения – дескать, держим ситуацию под контролем, помощь не нужна, справимся. Безумие храбрых. Не хотели лишних жертв. Безусловно, Комбата с Барином это не остановило бы. Однако, они вернулись на остров лишь сегодня вечером – совершали вылазку на север, и прибыли всего за час до начала эвакуации с Заячьего Острова. Без них высылать помощь гарнизону не решились, и теперь бойцов мучил стыд. Несмотря на радиосообщения, нужно было помочь людям, или хотя бы постараться эвакуировать побольше людей с Петропавловки, послать к ним свой катер…

Петропавловская крепость выказала беспримерный героизм. Восемнадцать бойцов против бесчисленных полчищ шатунов… Мертвяки, которых можно было остановить лишь разнеся голову на части, зачастую их не останавливали даже прицельные попадания из крупнокалиберных пулеметов.

Женщин и детей решили эвакуировать через южные ворота, выходившие на Неву и Дворцовую набережную – восемь мужчин прикрывали отход беженцев к катеру – отчаянное предприятие, чуть не стоившее жизни все его участникам, но задуманное все-таки удалось осуществить . После того, как беженцы отчалили на катере, все защитники острова отступили в Собор, перестав защищать южную оконечность острова.

Двери и окна заколотили досками, однако, шатуны пробили дубовые толстые доски голыми руками и хлынули через образовавшиеся бреши внутрь Собора. Мертвяки взяли количеством; беспощадной ордой они смели защитников. Радиостанция гарнизона замолчала, едва успев передать сообщение о прорыве обороны. Больше вестей от петропавловцев не поступало.

Васильевцы так и не решились оказать огневую поддержку петропавловцам, и теперь , мучимые совестью, не решались смотреть друг другу в глаза…

Практически все обитатели Базы сидели за длинным столом штабной комнаты.

С края притулился молчаливый, суровый Комбат, казалось, с головой ушедший в себя. Рядом с ним сидел Барин; житель Васильевки, он был раньше начальником штаба гражданской обороны острова. Помогал в начале пандемии эвакуировать здоровых людей с острова. Доносил до населения сведения о заболевании, о том, какие профилактические меры нужно предпринимать, чтобы не заразиться. Бесполезная и бессмысленная работа. Этим он занимался уже в сентябре, хотя кем-то было доказано, что вирус облетел весь земной шар всего лишь месяца за три, и к середине лета заразились практически все люди на планете. Барин беспрерывно курил сигарету за сигаретой, щурил и без того узкие монголоидные глаза и стряхивал пепел в задумчивости мимо пепельницы.

Павлуша Афанасьев, успевший до эпидемии пойти в школу, но не получивший даже начального образования. Учился потом самостоятельно, по книжкам, которые ему посчастливилось достать. Вечно робкий, забитый, пугающийся всего, смертельно боящийся ужасов, подстерегающий людей за пределами Васильевской Стрелки.

Хмельницкий, бывший десантник. Кажется, старый друг Барина, тоже коренной васильевец.

Титов, бывший сержант. Когда-то работал ликвидатором последствий пандемии, как называли это официальные лица. Работа у его полка была несложная, но приятного в ней не было ничего. Солдаты ходили по квартирам – пытались пресечь мародерство, запирали открытые двери квартир, или взламывали, если требовалось выключить открытые краны и перекрыть воду, чтобы не затопило квартиры ниже этажом. Стреляли кошек и собак, опасаясь, что они переносят вирус, первое время даже начали вывозить особо ценные вещи для передачи жильцам. Тогда еще надеялись, что ситуацию удастся взять под контроль и вернуться к прежней устроенной жизни.

Горячев, мрачный рослый детина баскетбольного роста с вечно красными воспаленными от недосыпа глазами.

Остапенко, нескладный белобрысый парень лет восемнадцати, с оттопыренными ушами и впалой грудной клеткой; он напоминал чем-то пиджак, повешенный на вешалку и с приделанной головой чучела. В прошлой жизни жил на проспекте Луначарского. Кто-то у него из родственников жил на Васильевке, вот и решил к ним перебраться. Однако, Остапенко попал на остров слишком поздно, никого из родни уже не застал живыми, и примкнул к солдатам Базы.

Гамов, разбитной коренастый мужик средних лет, обожающий нецензурные анекдоты, еще один "комбатовец". Настоящий бонвиван.

Братья-близнецы Савельевы, с рождения заикающиеся, и потому мало говорившие. Всю жизнь жили на Васильевке. Забаррикадировались, когда стало опасно выходить на улицу; на их счастье, мимо проходили солдаты, увидели махавших из окна братьев, подобрали…

Штерн и Борисов, друзья детства, служили вместе, но не под начальством Комбата, а подчинялись раньше командованию Кронштадтского штаба, которого уже и в помине не было.

Русинов с Индустриального проспекта, пухленький лысеющий блондин неопределенного возраста. Раньше работал в ФСБ аналитиком, приплыл на остров на весельной лодке, заслышав, что на Стрелке существует военная база, принимающая выживших.

Шаповалов, коренной житель Стрелки; до пандемии у него было несколько детей. Большая семья, которой он в одночасье лишился.

Прохоров, плюгавый мужичонка со ртом, полным золотых коронок, которые любил демонстрировать собеседникам. Нелегкая занесла его сюда с Кронштадта.

Нечипоренко, страдающий язвой мужик предпенсионного возраста, из гражданских.

Платонов, мужик с иссеченным мелкими шрамами от осколков гранаты лицом, продолжавший носить капитанские звезды на куртке – словно бы продолжал служить в российской армии.

Данишевич, патологоанатом, работал на Васильевке в морге, теперь был единственным медиком Васильевской базы.