«Вспомни!» - Глеб Голубев

Он открыл книжку на заложенной странице:

— Подробное и весьма точное описание таких «гаданий» сделал еще в средние века арабский ученый Ибн-Халдун и дал им совершенно правильное объяснение. Вот, пожалуйста, выдержка из его трудов, чтобы вы, наконец, поверили: «Сосредоточивая свой взгляд на предметах с гладкой поверхностью, они внимательно созерцают их, пока не увидят того, что им нужно возвестить…» — очень тонко подмечено: именно «что им нужно возвестить»!

«Некоторые полагают, что видимый при этом образ вырисовывается на поверхности зеркала, но это неверно, — продолжал он читать, назидательно подняв палец. — Прорицатель пристально глядит на поверхность зеркала, пока она не исчезнет и пока между ним и зеркалом не явится как бы завеса из тумана. На этой завесе выступают образы, которые он желает видеть… Прорицатели в этом состоянии не видят того, что можно действительно видеть в зеркале, у них является совершенно особый род восприятия…»

Очень верно и точно все объяснено, — сказал Морис, закрывая книжку. — Именно так: «совершенно особый род восприятия» — воспоминания в самогипнозе. Молодец Ибн-Халдун!

Ганс, не отрывавшийся от потайного окна, вдруг вскрикнул приглушенно:

— Он заглядывает в зеркало. Он в самом деле в нем что-то видит!

Томас действительно, вцепившись в подлокотники кресла, весь подался к зеркалу, словно пытаясь что-то рассмотреть в нем получше.

— Отлично! — потирая руки, сказал Морис. — Кажется, получается. И без всяких моих расспросов, которые могли бы его толкнуть на путь ложных воспоминаний. Он видит лишь то, что в самом деле таится где-то в глубинах его памяти.

Я слушала Мориса, а сама не отрывалась от окна: что видит Томас в «магическом» зеркале? Не терпелось узнать…

Вскоре Томас начал вертеть головой, поводить плечами, ерзать в кресле.

— Устал. Надо кончать, — сказал Морис и пошел к нему в лабораторию. — Ну, видели что-нибудь? — спросил он у Томаса.

— Видел, профессор, видел, — радостно ответил тот. — Жалко, не очень отчетливо…

— А что вы видели?

— Жену, — услышали мы с Гансом и переглянулись. — Она была в той самой голубой кофточке, что я ей подарил на рождество.

— Да? — несколько обескураженно сказал Морис и покосился на потайное окно, зная, что мы все слышим и видим. — А больше ничего не видели?

— Больше — нет.

— Хорошо, на сегодня хватит. Вы и так устали, взволнованы. Приходите завтра…

— Завтра я не смогу, профессор. Заболел мой сменщик, приходится работать и за него. Если можно, послезавтра? Хозяин обещал отпустить меня.

— Пожалуйста.

Проводив Томаса, Морис, затягиваясь сигареткой, вошел к нам в комнату.

— Успехи невелики, но я и не ждал большего, — с довольно наигранной бодростью сказал он, опережая наши насмешки. — Он, видно, так любил сбежавшую жену, что она до сих пор заслоняет от него все прежние воспоминания. Ничего, мне гораздо важнее психологический выигрыш.

— Какой? — спросил Ганс.

— Я затеял этот фокус с зеркалом больше для Томаса. Он довольно склонен к суевериям, хотя и стыдится признаться: бережет татуировку как талисман, верит в предчувствия и приметы. Вот я и подумал, что «гадание» по зеркалу должно поразить его, вызвать суеверное почтение ко мне. И кажется, не ошибся. Благодаря такому «гаданию» мне удалось завоевать его доверие.

Но больше колдовать с зеркалом Морис все-таки не стал, небрежно заметив на следующий день за завтраком:

— Метод слишком древний, кустарный, малопроизводительный. Надо расшатать психологический барьер в его памяти более сильными средствами. Попробуем пробиться к воспоминаниям о детстве с помощью химии.

— Все-таки «таблетки памяти»?

— Не только. Есть немало новейших средств, позволяющих провести так называемый наркоанализ.

— А в чем он заключается?

— Ну, пациент начинает как бы бредить, испытывая склонность к откровенности. Надо только умело задавать вопросы. Правда, он станет произносить довольно бессвязные фразы. Включим магнитофон, а Ганс для контроля станет все запоминать и потом запишет: таким образом я убью сразу двух зайцев — и память Ганса лишний раз проверю, и постараюсь пробудить давние детские воспоминания у Томаса.

— А поговорку о двух зайцах ты не забыл? — спросила я.

Но муж сделал вид, будто погрузился в свои ученые думы и меня уже не слышит…

— Ну, каковы успехи? — спросила я его вечером.

Морис поморщился:

— Опять пока не блестяще. Почему-то он отнесся к таблеткам весьма настороженно и даже испуганно. Я стал успокаивать, что они совершенно безвредны. Спрашиваю: «Вам какие-нибудь таблетки давали раньше?» — «Нет, — отвечает. — Не помню. По-моему, не давали». — «Так почему же вы их боитесь?» — «Вообще не люблю принимать лекарства», — отвечает, но, по-моему, он что-то скрывает, кривит душой. Совершенно непонятно, почему его так напугали эти таблетки? Все-таки я его уговорил, и он принял их. Стал расспрашивать, когда уснул. Он говорил много, но разобраться в этом «потоке сознания» нелегко. Воспоминания сравнительно недавние, связанные все больше с тем, как его обманула и бросила жена…

— Представляю, что он наговорил. Хорошо, что меня не было.

— Да, мы с Гансом чувствовали себя довольно неловко, слушая его признания. Я даже не решился дать ему прослушать запись. Видно, уход жены оставил в его памяти очень прочный и болезненный след…

— Еще бы!

— Получился своего рода шоковый барьер, и, как через него теперь пробиться к его детским воспоминаниям, просто не знаю.

Нечасто приходится слышать от Мориса такие признания.

Значит, орешек ему попался действительно крепкий.

— Понимаешь, — продолжал он, — получается стрельба вслепую, наугад. Даже повторений воспоминаний не получаем, хотя бы как в опытах Пенфилда…

— А что это за опыты?

— Разве ты не знаешь? Стыдно.

— Но ведь я недавно замужем за психологом.

— Неважно. Это одно из важнейших открытий последнего времени. Профессор Пенфилд — известный канадский нейрохирург, пожалуй, даже крупнейший сейчас в мире. Несколько лет назад, делая операции на мозге, он натолкнулся на очень важные и интересные явления. При таких операциях исследователи стараются воспользоваться представившейся редкой возможностью и, разумеется с согласия пациента, проводят некоторые исследования, скажем, вживляют в кору головного мозга тончайшие электроды и…

— Ну уж я бы не разрешила, чтобы копались в моих мозгах.

— Напрасно. Это совершенно безопасно и безболезненно. Мозговая ткань — единственная в нашем организме, полностью лишенная болевой чувствительности. Вскрыв черепную коробку под местным наркозом, можно потом вести операцию и при этом беседовать с пациентом на любые темы — он ничего не чувствует.