Северная Аврора - Николай Никитин

– Черт с ним! Беру! – Он решительно хлопнул ладонью по столу: – А дальше посмотрим.

4

Драницын был искренне рад перемене в своей жизни. Прежде всего он избавлялся, наконец, от этого самовлюбленного «штафирки», как он называл Семенковского. Но еще радостнее для него было возвращение к старому, привычному делу.

Драницын думал об этом, шагая по Невскому проспекту вместе с Фроловым и Андреем. Фролов также шел молча и только изредка, словно невзначай, посматривал на своего военспеца, который был выше его на целую голову.

– Странный человек ваш бывший начальник, – усмехнувшись, сказал Фролов Драницыну. – Как же он мог так быстро вас отпустить? Ведь все дела в ваших руках…

– Во-первых, я только дежурный адъютант, – ответил Драницын. – А во-вторых, Семенковский усвоил себе такую манеру. Раз, два – и готово. Ему кажется, что это-стиль истинного военного.

На Аничковом мосту, возле вздыбленных бронзовых коней, которых удерживают нагие стройные юноши, комиссар остановился.

– Сегодня ночью мы выступаем, – сказал он Драницыну. – Вот вам первая боевая задача. Я вернусь через три часа. К этому времени все должно быть готово.

– Слушаюсь! – ответил Драницын.

Фролов простился со своими спутниками и пешком (тогда все в городе ходили пешком) направился к Смольному.

Некоторое время Драницын и Андрей шли молча.

– Что за человек комиссар? – наконец спросил Драницын. – Кажется, не из разговорчивых.

– Право, не знаю, – ответил Андрей. – Я ведь сам только второй день в отряде. Насколько я могу судить, довольно замкнутый человек. Но в общем и целом как будто симпатичный…

– В общем и целом? – Драницын засмеялся. – Да… Другие люди пришли, – задумчиво проговорил он. – Мне сначала казалось, что все большевики одинаковые, и только теперь я начинаю понимать, до чего они разные. Вы, конечно, непартийный?

– Нет, – ответил Андрей.

– Я так и думал. Но, очевидно, сочувствуете большевикам, раз пошли к ним в армию?

– Да, во многом сочувствую. Во всяком случае, большевики мне гораздо ближе, чем Керенский. Керенщину я просто презираю. Я уже не говорю о царизме…

Драницын вскинул глаза на Андрея и сейчас же опустил их. Он остановился, свернул папиросу и протянул Андрею жестянку с табаком.

– Что же вы меня не спросите: почему я в большевистской армии? Ведь вы думаете сейчас об этом?

– Думаю, – смущенно признался Андрей.

– Только что я исповедывался, – не замечая его смущения, продолжал Драницын. – Комиссар ваш допрашивал меня: «како верую». Боятся нашего брата, офицера. – Он покачал головой. – Но и офицеры бывают разные.

Снова наступило молчание.

– А чем я лучше пролетария? – вдруг сказал Драницын. – Также гол, как сокол. Вся моя собственность – только шпага! Я сказал об этом комиссару, но до него, по всей вероятности, не дошло. Вряд ли он понял меня.

– Не думаю, – возразил Андрей. – Он, по-моему, человек сообразительный.

Драницын пожал плечами.

5

В середине ночи отряд был поднят.

Когда Фролов вернулся из Смольного, повозки с имуществом уже стояли на набережной Фонтанки. Комиссар принял от Драницына первый рапорт.

– Замучились, товарищ комиссар? – по-домашнему спросил Драницын, закончив официальную часть разговора.

– Пустяки, – холодно ответил Фролов. Он понял, что военспец хочет держаться с ним запросто. «Не торопись, братец. Сначала покажи, на что ты способен», – подумал он.

Отряд в полтораста человек, одетых по-разному, но снабженных винтовками и пулеметами, промаршировал по городу. Выйдя на грязную Полтавскую улицу, люди столпились у ворот товарной станции. Несколько спекулянтов, опасаясь облавы, дожидались именно здесь, а не у вокзала приезда мешочников с продуктами, мешочники пробирались в город как бы с «черного хода».

Цены стояли неимоверные.

Бойцы расселись на ступеньках подъезда здания товарной конторы. Некоторые прилегли на земле у забора, за которым находились пакгаузы. Одни подремывали, другие балагурили. Тут же пристроились и пулеметчики с тупорылыми пулеметами системы Лебедева или Максима.

Фролов – с карабином за плечом, в потертой солдатской шинели, в черной морской фуражке с белым кантом – по внешнему виду ничем не отличался от своих подчиненных.

Один из спекулянтов – бородатый мужичонка с бегающими по сторонам глазками – подошел к бойцам.

– Опять на фронт, служивые? – ухмыляясь, спросил он Фролова. – Что и говорить, «мир да мир»… А теперь снова кровь проливать. Вот оно, вранье комиссарское.

Глаза Фролова сузились от гнева; мужичонка попятился и побежал к воротам.

– Ах ты гидра!.. Контрик! – заговорили бойцы. – Кто производит голод? Они, товарищ комиссар, такие элементы.

Несколько человек кинулись вслед бежавшему. Спекулянт был пойман. Комиссар приказал отправить его в комендатуру.

– Пришить его на месте, мародера, – сказал чей-то спокойный голос. – Всего и делов! Чтоб не распространялся!

Андрей Латкин, сидевший поодаль, обернулся и узнал Жарнильского. Он хотел с ним заговорить, но тут пронзительно засвистел паровоз и сразу все пришло в движение. Толпа бойцов, стоящая в проезде возле конторы, зашумела. Взводные командиры направили людей в ворота, к станционным платформам с деревянными навесами. Эшелон, состоявший из теплушек, был уже подан. Началась погрузка.

Ровно в полдень маршрут срочного назначения тронулся и под перестукивание вагонных колес, скрипенье осей, звуки гармошки стал набирать скорость.

Миновав Обухово, поезд свернул на Северную линию. Навстречу потянулись чахлые рощи, унылые полустанки, болота. После задыхающегося от жары огромного пыльного Петрограда люди радовались даже этой бедной природе и скудной зелени пригородов. В одной из теплушек стройно запели «Вихри враждебные веют над нами…» В середине эшелона к стенке одного из вагонов была прибита гвоздями полоска кумача с надписью: «Прочь, гады, от Красного Питера!»

6

В тот же день, только пассажирским поездом, покинули Петроград и товарищи из Архангельска – Павлин Виноградов и Андрей Зенькович, – с которыми комиссар Фролов столкнулся в приемной Семенковского.

В вагоне было тесно и очень душно, несмотря на открытые окна. Поезд подолгу стоял на полустанках и разъездах, уступая дорогу воинским эшелонам. На узловых станциях было особенно оживленно. Военная тревога ощущалась и в разговорах пассажиров.

На станции Мга Павлин Виноградов с трудом достал кипятку. Зенькович вытащил скудный паек, полученный на двоих, и они поужинали. Наступал вечер, в вагоне стало темно. Сидевший напротив Павлина Зенькович задремал, а Павлин, примостившись у окна, глядел на бесконечно бегущие мимо телеграфные столбы. Ему не спалось. В голове мелькали обрывки питерских встреч и разговоров; напряженно и тревожно думалось о том, что еще совсем недавно было пережито в Архангельске.

Павлин Виноградов приехал в Архангельск из Петрограда только четыре месяца назад. Но как-то сразу и люди, и бледное северное небо, и леса, и болота, и тундра – все показалось ему давно знакомым и близким. Великолепие широкой и полноводной Северной Двины, мощный размах ее необозримого устья покорили его с первого взгляда. Теперь, попав в Петроград на короткое время, Павлин скучал и по Двине и по деревянному городу, стройные кварталы которого на много верст свободно и привольно раскинулись по правому берегу реки. Тогда Павлин уезжал из Питера ненадолго: предполагалось, что он пробудет в Архангельске несколько недель. Но все сложилось иначе. В июне переизбирался Архангельский совет, надо было очистить его от меньшевиков и эсеров. Павлин выступал на митингах в Соломбале и беспощадно громил тех и других как яростных врагов советской власти. Рабочие Соломбалы избрали его своим депутатом. На первом же заседании Совета он был избран заместителем председателя. Все это произошло так быстро, что Павлин даже не успел удивиться резкой перемене, происшедшей в его судьбе «Нет, он не жалел, что ради Архангельска покинул родной Питер.

Павлин родился под Питером, в городе Сестрорецке, знаменитом своим оружейным заводом. Отец его работал на Сестрорецкой табачной фабрике. После смерти отца, двенадцатилетним мальчиком, Павлин поступил на оружейный завод. Надо было как-то жить и кормить семью. «Да видел ли я детство? Ну, конечно, видел! А лодки? А купанье в Финском заливе? А Корабельная роща? А деревня Дубки?»

Павлин невольно усмехнулся. Все-таки детство его было слишком коротким…

А затем юность… Питер, Васильевский остров, гвоздильный завод, Семянниковский завод за Невской заставой, Смоленские вечерние классы, революционные сходки, столкновения с полицией на заводском дворе и, наконец, 9 января…

Да, 9 января. Он шел тогда к Зимнему дворцу вместе с рабочими своего завода. Царские войска стреляли. Конные жандармы и казаки топтали людей. Кровь на снегу увидел тогда Павлин, алые пятна крови своих друзей и товарищей. «Нет, этот день не забудется никогда. Быть может, он и определил всю мою жизнь», – думал Павлин, прислушиваясь к стуку вагонных колес.