Список для выживания - Кортни Шейнмел

– Тогда иди к ней, – согласилась Талли. – Ты ей нужнее. Ей в жизни непросто пришлось.

– Купер козел. Джуно еще этого не поняла, но без него ей будет лучше.

– Я про ее проблемы со слухом, – сказала Талли.

Она была просто помешана на глухоте Джуно. Ее всегда особенно интересовали люди, пережившие какую-нибудь беду, как в статьях или книжках, которые она читала.

– Честно говоря, думаю, она сейчас больше расстроена из-за разрыва с Купером, – заметила я. – Увидимся вечером, ладно?

– Пока, – попрощалась Талли, и я ушла.

Я оставила ее одну.

За мной заехала Джуно. Буквально через пару минут у меня зазвонил телефон. Звонила Талли. Хотела рассказать мне новые подробности о шведских беженцах или о новой трагедии из газет? Или она передумала насчет того, что я нужнее Джуно, и хотела, чтобы я вернулась домой?

Я отправила звонок на бесшумный режим и убрала телефон в сумку. Так что, когда я сказала, что пропустила ее последний звонок, это была неправда. Я его не пропустила. Я его видела, но решила, что не хочу с ней разговаривать. Потом она умерла, и сквозь густой туман скорби и бреда я все же понимала, что в смерти Талли я виновата ровно настолько же, насколько она сама.

Когда доктор ушла, нам принесли одежду Талли и украшения, которые были на ней в тот день. «Личные вещи вашей дочери», – сказал мужчина и отдал все папе. Потом пришел полицейский, которого назначили на это дело, – в штате Миннесота самоубийство считается преступлением, и им занимается полиция. Папа попросил меня выйти.

– Ты не должна во всем этом участвовать, Слоун, – сказал он тихо.

– Я не хочу уходить.

– Пожалуйста, Слоун.

– Нет, папа. Я хочу остаться.

Он разрешил мне остаться. Мы вместе с трудом отвечали на вопросы полицейского. Да, у Талли была депрессия. Нет, склонности к самоубийству не замечали. Она пару недель провалялась в постели, может, больше. У нее был тяжелый период, но такое случалось и раньше. Полицейский поднял брови.

– Недель? – удивился он.

Я знала, о чем он думает: если бы Талли была его дочерью, жила под его крышей, он бы не пропустил такие знаки. Он бы такого не допустил. Меня захлестнул стыд. Это я допустила. Я оказалась худшей сестрой в мире.

Это была чистая формальность. Состав преступления не обнаружен. Полицейский что-то записал в блокнот, закрыл его и убрал в карман. Дал нам свою визитку, если у нас появятся вопросы. Как будто он мог ответить хоть на один наш вопрос.

Пришла пора прощаться. Медсестра проводила нас до палаты Талли, но вошли мы туда без нее. Было очень тихо. Ни один аппарат, измеряющий показатели жизненно важных функций, не работал. У Талли больше не было жизненно важных функций. Она была накрыта простыней до самого подбородка.

– Как будто просто спит, – сказал папа.

Только это было неправдой. Талли никогда не спала на спине. Она спала на животе, а рукой всегда обнимала подушку. Правда, когда я была маленькой, я забиралась к ней под одеяло. И тогда она обнимала рукой меня. Она была моей старшей сестрой, но в тот момент я вдруг поняла, какая она маленькая, увидела ее параметры – чуть меньше полутора метров, чуть меньше сорока пяти килограммов. Параметры ее тела. Но внутри этого маленького тела еще недавно роилось бесконечное количество мыслей.

Через несколько дней ее тело закопают в землю. Но все эти мысли, бесконечные мысли, куда они делись? Как может быть, что они были и вдруг их не стало? Я зарыдала. Папа тоже заплакал. Он рухнул на стул в углу, но я подошла поближе, держась за край кровати, чтобы не упасть. Трясущейся рукой я подняла простыню и нашла руку Талли. Не знаю, кто был с ней в момент смерти, но руки ей согнули в локтях, а кисти положили на бедра. Я погладила пальцами ее пальцы, такие холодные, подняла ее руку и ахнула.

– Что? – спросил папа.

– Ничего, – ответила я и вернула простыню на место.

Но я соврала. Там была татуировка. На правом бедре у Талли сияла синяя бабочка размером с шарик для пинг-понга. Еще одна деталь, которую я пропустила, когда она вернулась домой. Много лет назад Талли объяснила мне эффект бабочки: даже самое маленькое событие может привести к серьезным последствиям – например, бабочка взмахнет крылом и запустит целую лавину эффектов, которые приведут к урагану на другом конце света. Или кто-нибудь не ответит на звонок сестры, и в итоге она лежит без признаков жизни на больничной койке.

Я знала, что Талли была очарована эффектом бабочки, но никак не ожидала увидеть у нее татуировку. Однажды ее парень Дин предложил ей набить татуировки с инициалами друг друга, но она заявила, что категорически против татуировок, потому что во время холокоста нацисты набивали на руки еврейским заключенным номера – так они лишали их индивидуальности; среди узников была и бабушка Нелли, в честь которой ее назвали. «Представляешь себя на их месте? – спросила Талли. – У Нелли была целая жизнь, друзья и любимые занятия. А потом немцы вторглись в Польшу, и все это перестало иметь значение. Важно было только то, что она еврейка. Остальное отпало, и главной целью ее жизни стало поскорее выбраться оттуда. Такие трагедии, даже зверства, обезличивают человека. Так что я сказала Дину, что не хочу татуировку».

Когда они с Дином расстались, я решила, что сестра правильно пошла на принцип, потому что с чего бы ей носить на своем теле инициалы бывшего парня всю оставшуюся жизнь? Всю оставшуюся жизнь. Не думала, что она продлится так недолго. Я вдруг почувствовала, как в углу палаты папа собирается с силами, чтобы сказать мне, что пора уходить. Но я была не готова. Я никогда не буду готова. Пока мы в палате, нас все еще трое. Но как только мы выйдем, нас останется двое.

– Слоун, – сказал папа. – Им скоро понадобится палата.

– Ну и что? – откликнулась я.

– Лучше мы уйдем сами, чем нас выгонят, – сказал папа. – Согласна?

Я понимала, о чем он: уйти сейчас, по собственной воле, будет лучше, чем если медсестра или какой-нибудь другой сотрудник придут и скажут, что нам пора. Я кивнула. Папа встал и подошел к кровати. Он наклонился и поцеловал мою сестру в лоб. Его слезы капали ей на щеку, и я разрыдалась еще сильнее. Я в последний раз сжала руку Талли под простыней.

«Прощайте, руки Талли, – подумала я, и голос у меня