Открытие колбасы «карри» - Уве Тимм

Сытное местечко, заметил он. Нет. Лишь изредка случаются дополнительные выдачи или что-нибудь перепадает от столовских обедов. На здоровье. Есть ли у нее радио?

Есть, конечно. Вот только в нем лампа перегорела. Новую она не сумела достать. К тому же оно крайне редко работает — когда дают электричество, да и тогда вещает один только господин Валерьяновый Корень. Валерьяновый Корень? Нуда, госсекретарь Аренс. Этот господин по радио сообщает населению неприятные новости, как-то: сократится квота потребления газа. Британские бандитские бомбардировщики разбомбили газовый завод. Соотечественники изыскивают иные способы, на чем готовить еду. На печке бабы-яги. Маленькая самодельная печка. Валерьяновый Корень говорит медленно, спокойным, тусклым голосом, нет, скорее мягким, убаюкивающим. Отсюда и прозвище: Валерьяновый Корень. Без тока не действует сигнал воздушной тревоги. Вместо этого пять раз стреляет наша пушка, вот тебе и сигнал. Но мы не огорчаемся. Нет электричества — значит, лишний раз не услышим, как Валерьяновый Корень вещает о героических боях у ворот нашего города.

Они выпили кофе и еще по стаканчику грушевого шнапса. Он голоден? Конечно, голоден. Она может предложить ему что-то вроде ракового супчика. По ее собственному рецепту. Блюдо наподобие фальшивого зайца, сказала она и надела передник. У нее есть морковь и кусочек сельдерея. А еще немного томатной пасты, которую как раз завезли в столовую. Целый центнер томатной пасты, неизвестно для чего. Она принесла морковь, три картофелины и кусочек корня сельдерея, налила добрых пол-литра воды и поставила на огонь, затем принялась чистить морковь. Так как же ему достался значок конника?

Он родом из Петерсхагена, что на Везере. Его отец работал ветеринаром и имел двух скакунов, отец и обучил его искусству выездки. Естественно, он объезжал лошадей. Потом он отправился вниз по Везеру. Тут уж он слез с коня, единственным его желанием было вырваться из этой дыры, уехать как можно дальше, туда, куда Везер устремлял свои воды, к морю. Он окончил среднюю школу, потом специальные машиностроительные курсы, после чего помощником машиниста отправился на корабле в Индию, как раз перед самой войной. В тридцать девятом его призвали на службу во флот. После строевой подготовки переправили на береговую батарею в Силт. Тут он ничего не делал, вообще ничего. Чистил орудия. В том же городке находилась скаковая конюшня. У него было много свободного времени. Он занимался лошадьми и после сдачи экзамена получил значок конника. Вскоре после этого его опять перевели на другое место службы, он попал на эскадренный миноносец. Пройдя переподготовку, получил звание унтер-офицера флота, потом боцмана. Далее служил на сторожевых кораблях. Лена положила мелко порезанные картошку и морковку в кастрюлю, добавила туда сельдерей, произнесла над содержимым кастрюли волшебные слова: «Сельдерей, сельдерей, сюрприз, сюрпризимус, бумс», — и залила овощи кипящей водой, после чего крепко посолила.

«Ну вот, — сказала она, — теперь пусть кипит, пока не разварится».

«Это мой талисман», — произнес он.

Во всяком случае, был до сего дня, потому что благодаря, по всей вероятности, именно этому значку офицер решил направить его в танковую часть. Да им теперь все равно, делают, что в голову взбредет. Чистое безумие. Тут ее внимание привлек кофе, ах, какой запах. Она видела, как по краям фильтра поднималась темно-коричневая пенка, от лопавшихся светлых пузырьков шло благоухание.

«Вы были у вашей жены?»

«Нет, у родителей, потом в Брауншвейге. А чем занимаетесь вы? Ваш муж на фронте?»

«Не знаю, — ответила она. — Я не видела его лет шесть. Его призвали сразу, в тридцать девятом. Он сошелся с другой женщиной, в Тильзите. Был в тылу. Время от времени дает о себе знать».

«Вы не жалеете о том, что его нет?»

Что было ей ответить? Сказать — и это было бы чистой правдой — «нет»? Но это может прозвучать как вызов.

«Не могу сказать ни «да», ни «нет». Прежде он водил баркасы, потом был водителем грузовиков для дальних перевозок. Но все равно он где-то есть. Пробьется. Он не герой. Может, заигрывает с медсестрами. Он это умеет. Ему ничего не стоит любого обвести вокруг пальца, не говоря уже о женщинах. Но мне все равно. Пока государство платит за детей».

«У вас двое?»

«Да, сын, ему шестнадцать. Он на зенитной батарее где-то в Рурской области. Надеюсь, мальчику там хорошо. И дочь, ей… — Она запнулась и не сказала, что ей двадцать, Боже мой, уже двадцать, — она еще учится. — Хотя Эдит два года тому назад стала ассистентом врача. — В Ганновере».

«Там теперь англичане, — произнес он. — И в Петерсхагене тоже».

«Только бы не было никаких насильников».

«Нет, у англичан это исключено».

Она наблюдала за ним и поняла по его лицу, что он задумался; вычисляет, решила она, сколько мне лет. И сразу поймет, что я гожусь ему в матери. Его взгляд не задел ее за живое, а только так, царапнул слегка. Смутившись, она склонилась над плитой и принялась тщательно размешивать кипящий псевдосупчик из раков, потом попробовала, добавила еще немного соли и сухого укропа.

«Сейчас уже будет готов», — сказала она.

Они много разговаривали, сидели в бомбоубежище, шли под дождем к ней домой, укрывшись одной плащ-палаткой. Но и только. Пока.

Она вывязывала на пуловере правый холм, когда произносила эти слова, при этом ее пальцы считали петли. Потом в ход снова пошли спицы. Мне было интересно узнать, что она делала в столовой. Готовила? Нет. Я руководила. Отвечала за питание и его организацию. Но изучала я производство сумок. Из кожи. Чудесная профессия. Однако по окончании учебы для нее не нашлось работы, и она пошла официанткой в кафе «Лефельд». Там она и познакомилась со своим мужем Вилли, которого все звали Гари, Она обслуживала его столик, и он пригласил ее на чашечку кофе с ромом и взбитыми сливками. Естественно, она сразу отказалась и спросила его, не мнит ли он себя китайским императором. Конечно, сказал он, вытащил из кармана брюк расческу, положил на нее тонкую бумажную салфетку и принялся наигрывать мелодию «Всегда только улыбайся». В кафе разом смолкли все разговоры, посетители уставились на них, и тут она быстро произнесла «да». «Я забеременела в первую же ночь, хотя врач говорил, что из-за моих труб я не смогу стать матерью. После рождения второго ребенка я уже не работала. Во время войны отбывала трудовую повинность в столовой, сначала в расчетном отделе, а потом, после объявления войны России, когда директора столовой призвали в армию, я заняла его место, так сказать, замещаю его. Ведомство имеет военное значение, стало быть, и столовая тоже. Повар хороший, просто волшебник, из Вены, Хольцингер, раньше работал в венском ресторане «Эрцгерцог Иоганн». Может и вправду из ничего приготовить нечто стоящее. Пряности, говорит он, это все. Вкус пряностей дает представление о рае». Она поставила на стол тарелки, даже достала из ящика накрахмаленные камчатные салфетки, которыми не пользовалась уже больше двух лет, принесла из чулана бутылку мадеры, которую три года тому назад ей подарил руководитель ведомства к ее сорокалетию, и передала Бремеру штопор.

Лена зажгла на столе три свечи. Сразу три? Конечно, сказала она, достала из чулана маленький кусочек масла, трехдневный рацион, и положила ему на тарелку вместе с тремя ломтиками серого хлеба, налила в тарелку супа, посыпала сверху петрушкой, которая росла в ящике на окне в гостиной, и наполнила рюмки мадерой. Будь здоров, пожелала она, и они чокнулись. Вино было таким сладким, что у Бремера слиплись губы. Приятного аппетита, сказала она, но глаза надо закрыть! Он отлично орудовал ложкой и с закрытыми глазами. В самом деле, удивился он, в самом деле, по вкусу напоминает суп из раков. Он не стал хвастаться ей, что всего полтора месяца тому назад ел в Осло настоящих омаров и крабов с хреном со сливками. Надо же, подумал он, когда попытался сравнить этот вкус с тем, что еще помнил по прошествии полутора месяцев, может, это из-за голода, безумного голода, он уже три дня не ел ничего горячего, но просто проглотить суп он не имел права, он должен его вкушать, есть медленно. У нее такие проникновенные глаза. Да, действительно, вкус супа из раков, надо лишь закрыть глаза, кушанье слегка напоминает именно такой суп, но этот не столь острый, в сущности, он даже намного лучше.

Она никогда не любила готовить. Возможно, причиной тому был ее отец, который всегда сидел за столом с отсутствующим видом и не ел, а заглатывал еду. Она долго подбирала сравнение такой трапезе, пока наконец не вспомнила дядину собаку, которую совсем ребенком видела на его подворье, она наблюдала, как пес пожирал куски своего любимого рубца. Если ему мешали, он порыкивал и скалил зубы, после чего сразу же опять принимался за еду.

Без всякой радости готовила она для своего мужа, столь же безрадостно для себя, и уж если быть честной, то и для детей, после того как муж ушел из дому. Но потом, когда всего стало в обрез и у людей пропал всякий интерес к кулинарии, ведь специи практически исчезли, в ней, совершенно неожиданно, пробудилась страсть к стряпне. Ей даже доставляло удовольствие готовить еду, имея под рукой лишь самую малость продуктов. Она пыталась придать знакомый вкус новым блюдам. Пробовала готовить то, что прежде, когда всего было в избытке, никогда не варила. Сделать из малого многое, сказала она себе, варить по воспоминаниям. Вкус она помнила, но специй больше не было, в этом все дело, осталось лишь воспоминание, память о вкусовых ощущениях, она помедлила, подыскивая слово, которое бы в точности соответствовало этим ощущениям: память вкуса.