Размышления одной ночи - Петр Ростовцев

Местные власти города Туркестана приняли не один эшелон беженцев.

Семью Светова сопровождал работник горсовета, решительный и неулыбчивый. Предписание горсовета он вручил хозяину с ухмылкой.

- Принимай, аксакал, русского брата, - напутствовал он.

Потомок Амангельды "младший брат" деловито пересчитал всех "старших" братьев и сестер, загнув все пальцы левой руки, правую сжал в кулак, погрозил в сторону милиционера.

Световы, измученные дорогой, показавшейся длиной в экватор, не вслушивались в интонации энергичных выражений хозяина на смешанном русско-тюркском наречии.

В глинобитном доме, где поселились Световы, теперь было десять детей "разных народов". В деревянном хлеву вяло жевали колючее сено два верблюда, землепроходцы караванных путей, в определенные часы неистово кричал ишак. В доме не было не только коммунальных услуг, но и репродуктора, без чего семья Световых ощущала себя как бы отрезанной от внешнего мира. Александр нашел выход.

К шести утра и двадцати четырем ночи он бегал за пять километров на вокзал прослушать сводки Совинформбюро. Голос у Левитана был грустный и тревожный.

Нередко Светов шел по уснувшим улицам древнего города, всматривался в звезды чужого для него неба и вспоминал печальные ахматовские строчки:

"...И снова осень валит Тамерланом..."

Глядя на Млечный путь далеких галактик, возбужденным сознанием Светов увязывал сводки Совинформбюро с древней историей Млечный путь казался ему священной дорогой, связывающей древние и нынешние цивилизации. На одном краю дороги были Вавилон. Эллада и Рим, на противоположной его стороне колыбель Великого Октября.

Теперь по этому пути неслась огненная колесница дьявола, которая неминуемо сгорит, рассыплется в прах, - в это верил Светов. Дьяволу не удастся превратить живую и бессмертную историю, которую так почитал Александр, в мертвое скопление столетий.

После особенно неприятных радиосообщений небо для Светова заволакивалось серой дымкой, липким маревом, наполнялось лихорадочной неизвестностью, а звезды казались цепочкой тусклых фонарей в смрадном аду. В такие минуты небесный свод превращался в огромное зеркало, отражавшее всю глубину встревоженной души Светова.

Но были мгновения, когда в этом небесном зеркале отражались и другие краски вечности.

Из помех и шума репродуктора, в которые проваливались слова, как в бездну, вырвался ликующий голос Левитана: "После упорных боев наши войска освободили Ростов, важный промышленный и стратегический центр юга страны".

Эти слова мгновенно электрическим разрядом проникли в душу Светова. Улетучились кошмары, мучившие во сне и наяву. Александр дальше не слушал: он неудержимо мчался обратно, домой, и глинобитное пристанище ему теперь казалось дворцом и мечетью Тамерлана.

Он принес в дом невиданное ликование. Дети от радости прыгали и визжали, мать, как всегда, плакала.

* * *

В те же весенние апрельские дни первый секретарь Ростовского обкома ВКП(б) Б. А. Двинский, посвященный в предстоящее наступление наших войск на юго-западном направлении и в Крыму, полный оптимизма. считал угрозу для Ростова отведенной окончательно. Он распорядился возвратить из эвакуации семьи партийно-советского актива. Это решение Светов-старший, как и другие работники области, встретил с одобрением и признательностью, а семьи - с ликованием. Нелегко им пришлось в эти полгода.

Именно в те дни, когда готовилось совещание гитлеровских генералов в Полтаве, а станица Светова уже находилась в заштрихованных квадратах карт в полосе главнвго удара танковых армий фон Бока, семья Александра, теперь уже в пассажирском вагоне, подобно перелетным птицам, двинулась из Туркестана к Ростову, в родные места, в свое разоренное войной гнездо.

Смешанные чувства испытывал Александр, прощаясь с этим древним городом, столицей караванных путей могущественных владык, приютившей его семью в тяжелый час лихолетья.

На вокзал, к поезду, собрался почти весь класс, в котором учился Александр. Это был первый отъезд эвакуированных в родные места, поэтому воспринимался как знамение скорого возвращения и других людей, ставших, по злой воле врага, изгоями.

Большинство его одноклассников - подростки, эвакуированные из Киева. Александр сравнительно быстро утвердил свой авторитет в классе.

В возникающих спорах он был то крутым, неподатливым, то восторженным, когда убеждался, что сторонний совет продиктован чувством искренним и доброжелательным.

Среди киевлян была Соня, с выразительным взглядом больших голубых глаз, в которых всегда отражался испуг, настороженность и удивление. В ее речи присутствовало два измерения добра и зла - таких хороших или плохих людей она не видела на Подоле, в районе Киева, где жила до эвакуации, или во всем Киеве. На Александра она почему-то всегда смотрела долго и внимательно. На вокзале Соня подошла к нему, молча пожала руку, не удержалась, расплакалась, тихо сказала:

- Таких хороших ребят я не видела во всем Киеве.

Хозяин доставил семью Светова, как своих почетных гостей, на арбе с огромными колесами, в упряжке, запряженной двумя верблюдами.

Прибыл на вокзал знакомый милиционер, смущенно попрощался:

- Приезжайте еще.

Уже в пути Александр ощутил изменение интонаций сводок Совинформбюро. Наступление на всех направлениях успеха не имело. Гитлеровцы яростно штурмовали Севастополь.

И все же Александр был рад возвращению в станицу.

Светов пока не знал, что она уже находилась в зоне притяжения противоборствующих сил, на острие красных и синих стрел, сходящихся на полевых картах сражающихся армий совсем рядом, у Миллерово.

Светова поразил вид станицы. У каждого дома отрыты траншеи, на многих улицах виднелись зияющие пустоты - следы бомбежек. Лица людей настороженные. Александр тотчас решил отыскать Татьяну. С момента отъезда писем он не писал.

"Что писать, - мучался Светов сомнениями. - Поймет ли правильно, или сочтет шкурником, дезертиром? Теперь я возвратился назад, в прифронтовую полосу, и судьбы наши неразделимы", - мысленно реабилитировал себя Светов.

Татьяну он застал дома. Мать, увидев Александра, запричитала:

- Живой, окаянный, девку иссушил. Да прислал хотя бы доплатное письмо, совести у вас нет.

Татьяна тут же, при матери, бросилась на шею Александра, глотая слезы, беззвучно плакала. Мать суетилась, собирала на стол. Александр от угощения отказался. Ему хотелось побыть с Татьяной вдвоем, сказать ей все, что накопилось в душе за прошедшие полгода, которые на фронте измеряют тройной мерой. Александру эти полгода казались вечностью.

- Танюша, пойдем в парк, на нашу аллею, - тихо сказал Александр.

Таня, не отрываясь от его груди, кивнула.

- Далеко не ходите, антихрист может прилететь, - крикнула вслед растревоженная мать.

Александр и Татьяна молча шли по притихшему, и от этого казавшемуся малолюдным, поселку, миновали элеватор, железнодорожную станцию. Большие оконные проемы вокзала теперь были перекрещены белыми полосами. Вдоль полотна и в тупиках станции бросались в глаза не убранные еще остовы вагонов и обгоревших цистерн.

- Бомбят часто? - спросил Александр.

- Теперь часто, - ответила Татьяна. - Раньше бомбили депо, станцию, проходящие железнодорожные составы. Теперь бомбят и поселок.

- Страшно? - опять спросил Светов.

- Сначала было страшно, теперь привыкли, - как о чем-то обыденном и привычном рассказывала Татьяна

Александр ощущал в Татьяне изменения - стала старше, строже, рассудительнее.

- Саша, давай в парк пойдем после войны, - внезапно сказала она и грустно взглянула на Сашу. Там, в парке, место их первой любви и встречи, еще довоенной, совсем другой поры. И она стремилась сохранить это заповедное место, ту неповторимую веселую и счастливую атмосферу, которую они не в силах создать сегодня, сейчас.

Они еще долго ходили по станице, и Александр заново узнавал старые места.

"Таня права, вражеская авиация бьет теперь не по целям, а по площадям, по всему периметру поселка, - глядя на развалины и трубы обгоревших домов, думал Светов. - Как не постоянны события и время".

Еще в пути, на остановке поезда в Сызрани, он слушал очередную сводку Совинформбюро. 12 мая наши войска перешли в наступление на Харьков. Юго-Западный фронт успешно атаковал противника из района Изюма и поставил гитлеровские войска а критическое положение. Но уже на станции Калач в сводке Сов-информбюро Светов услышал о тяжелых оборонительных боях советских войск на Изюм-Барвенковском направлении, неудачах в Крыму, опасности, нависшей над Севастополем.

Не знал Светов и того, что в день прибытия в станицу из Полтавы отбыл в свою ставку "волчье логово" Гитлер, утвердивший даты начала операций, предшествующих общему генеральному наступлению на Сталинградском и Северо-Кавказском направлениях - 7 июня "Вильгельм" и 12 июня "Фридерикус II". А в эти самые дни и часы, когда Светов с Татьяной шли по улицам станицы, осуществлялась авиационная и другая подготовка главной операции летней кампании "Блау".