Клодина уходит... - Сидони-Габриель Колетт

Записка, которую я получила от Марты по пневматической почте, ставит меня, в затруднительное положение: «Никак не смогу заехать за тобой, чтобы вместе отправиться на примерку к Тейлору. Жду тебя в четыре часа у Клодины».

Даже неприличная картинка не смутила бы меня так, как этот голубой листок. У Клодины! Марте легко говорить! Но у меня в «Распорядке» сказано… Впрочем, чего там только нет?

Должна ли я рассматривать встречу с Мартой как официальный визит к Рено-Клодине? Конечно, нет… а впрочем, да… Я не знаю, как быть. Я волнуюсь, пытаюсь схитрить, боюсь рассердить свою золовку, не смею ослушаться Алена, опасаюсь укоров собственной совести; но моя жалкая совесть никогда не знает, как следует поступить, и я подчиняюсь влиянию того, кто сейчас ближе, к тому же я не могу устоять перед желанием увидеть ту самую Клодину, встречаться с которой мне запрещают, подобно тому как запрещают читать слишком смело и искренне написанную книгу…

– Шарль, на улицу Бассано.

Я надела скромное тёмное платье, опустила густую вуаль на лицо, выбрала самые обычные замшевые перчатки, чтоб не придавать своему «демаршу» «официальный характер». Я пользуюсь этими словами, потому что Ален не раз говорил мне, что каждый «демарш» должен носить либо «официальный», либо «неофициальный» характер. Когда я произношу про себя эти слова, мне кажется, что это подпись под странным и наивным рисунком, напоминающим какой-то ребус. «Демарш», маленький человечек на тоненьких ножках, протягивает слабенькие ручки навстречу дружески распростёртым рукавам зелёного академического мундира, по воротнику которого изящными гирляндами вышито: «официальныйхарактерофициальныйхарактерофици…». Как глупо с моей стороны заносить в тетрадь подобную чепуху, это просто какие-то бредни, я не стану больше так поступать, я никогда не решусь перечитать эти записки.

Перед дверью Клодины я бросаю взгляд на часы: десять минут пятого. Марта наверняка уже там и лакомится сладостями в этой странной гостиной, которую я даже не смогла рассмотреть во время первых визитов, так я была смущена…

– Госпожа Леон Пайе уже здесь?

Старая угрюмая служанка бросает на меня рассеянный взгляд, всё её внимание поглощено огромным черно-рыжим котом, который так и порывается улизнуть на улицу.

– Погоди, Улитка, вот я тебе сейчас задам трёпку… Как вы сказали, госпожа Леон?.. Это, верно, этажом выше.

– Нет… я хотела спросить… госпожа Клодина у себя?

– Вот тебе на, теперь вы уже спрашиваете госпожу Клодину! Видно, сами не знаете, кто вам нужен. Да, Клодина живёт здесь… Но сейчас её нет дома…

– Ну и беспардонная ты лгунья, – раздаётся весёлый мальчишеский голос. – Да, я как раз у себя, что это ты злишься. Мели?

– Совсем я не злюсь, – ничуть не смущаясь, отвечает Мели. – Только в следующий раз ты сама пойдёшь открывать дверь, это послужит тебе хорошим уроком.

Она с достоинством удаляется, и полосатый кот важно следует за ней. А я всё жду в тёмной прихожей, когда кто-нибудь появится на пороге и пригласит меня войти… Уж не оказалась ли я в доме колдуньи? «Открой свои двери, замок, чудесный замок…» Так пели Ганзель и Гретель, глядя на таинственный замок.

– Входите, я в гостиной, но не могу шевельнуться, – кричит всё тот же голос.

В дверях появляется высокая фигура, это Рено вышел меня встречать.

– Войдите, пожалуйста, сударыня, малышка сейчас занята, она сможет поздороваться с вами лишь через минуту.

Малышка? А вот и она сама. Она сидит на корточках прямо перед пылающим, несмотря на лето, камином. Заинтригованная, я подхожу поближе: она держит в руках какой-то странный предмет – мне снова приходит на память колдунья из волшебных сказок, пугавших и восхищавших меня в моём розовом детстве… Мне бы хотелось, хотя я немного и боюсь, увидеть, как в пламени, отсветы которого золотят кудрявую головку Клодины, в жестоких муках корчатся саламандры, гибнут диковинные животные, чья кровь, смешанная с вином, заставляет умирать от любовной тоски.

Она спокойно поднимается с пола.

– Здравствуйте, Анни.

– Здравствуйте, госпо… Клодина.

Я делаю над собой усилие, чтобы произнести её имя. Но как сказать «госпожа» этой молоденькой женщине, которую все зовут просто Клодина?

– …Он ещё не готов, я не могла оторваться, вы понимаете?

У неё в руках маленькая квадратная решётка из серебряной проволоки, а на ней – вздувшаяся плитка поджаренного шоколада.

– Знаете, Рено, решётка ещё далека от совершенства. Они мне сделали слишком короткую ручку, я даже обожглась, смотрите, у меня вздулся волдырь.

– Покажи-ка.

Её элегантный высокий муж наклоняется и нежно целует тонкую обожжённую руку; губами и пальцами, словно любовник, он гладит её… Они просто забыли обо мне. Может, мне лучше уйти? Эта сцена отнюдь не кажется мне смешной…

– Прошло, всё прошло! – хлопая в ладоши, восклицает Клодина. – Мы съедим этот жареный шоколад вдвоём с Анни. Рено, красавец мой, у меня гостья, так что отправляйтесь в свой кабинет и оставьте нас одних.

– Я тебе мешаю? – спрашивает, всё ещё наклонившись к ней, её седовласый супруг с удивительно молодыми глазами.

Клодина поднимается на цыпочки, расправляет своими тонкими пальцами длинные усы Рено и крепко-крепко целует его в губы… Нет, конечно же, мне надо как можно скорее уйти.

– Подождите, Анни, куда это вы бежите?

Властная рука опускается мне на плечо, и загадочное лицо Клодины с насмешливым ртом и печальными глазами смотрит на меня вопросительно и сурово.

Я краснею, словно тайком подсмотрела их поцелуй.

– Дело в том… раз Марта не приехала…

– Марта? Она должна была ко мне заехать?

– Конечно. Она назначила мне у вас свидание, иначе…

– Что означает это «иначе», маленькая невоспитанная девочка? Рено, вы знали, что Марта обещала быть у нас?

– Да, дорогая.

– И вы не предупредили меня!

– Прости, дорогая моя девочка, я, как обычно, прочёл тебе все твои письма, когда ты была ещё в постели. Но ты играла с Фаншеттой.

– Это бесстыдная ложь. Уж лучше скажите, что сами щекотали мне ногтями спину. Садитесь, Анни! И до свидания, мой дорогой.

Рено тихо закрывает за собой дверь. Я чинно опускаюсь на краешек дивана. Клодина устраивается рядом со мной, поджав под себя по-турецки ноги и прикрыв их суконной оранжевой юбкой. Её блузка из мягкого белого атласа с японской вышивкой одного цвета с юбкой подчёркивает матовую белизну кожи. О чём она вдруг так глубоко задумалась? В своей вышитой блузке, с короткими кудрями она похожа на мальчишку-лодочника на берегу Босфора.

– А он ведь правда очень красив?

Её отрывистый тон, неожиданные поступки, приступы задумчивости поражают меня не меньше, чем её остроумные выходки.