Клодина уходит... - Сидони-Габриель Колетт

Уже из прихожей я слышу несносное женское щебетание, сопровождаемое звяканьем чайных ложечек, и у меня от страха холодеют руки.

Шесне, конечно же, здесь. Все они в сборе, и все без умолку болтают, кроме Кандер, поэтессы-подростка, чья молчаливая душа расцветает лишь в её великолепных стихах. Она неизменно молчит, медленно обводит присутствующих своими муаровыми глазами и смущённо и сладострастно покусывает свою нижнюю губу, будто эта губа принадлежит другой…

Тут находится и мисс Флосси; отказываясь от чашки чаю, она произносит «нет» таким глубоким, постепенно замирающим голосом, что можно подумать, будто она отдаётся вам. Ален не хочет (но почему?), чтоб я завела знакомство с этой американкой, гибкой как тростинка, с удивительно красивым лицом, золотистыми волосами, глазами цвета морской волны и дивными зубами. Она без тени смущения улыбается мне и пристально смотрит мне прямо в глаза, вскоре у неё как-то странно начинает подёргиваться левая бровь: в этом подёргивании есть что-то призывное, мне становится не по себе, я отворачиваюсь. Улыбка мисс Флосси становится ещё более нервной, а тоненькая рыжая девочка, которая сидит, прижавшись к её плечу, следит за мной взглядом, полным непонятной ненависти.

В больших, навыкате, глазах толстого музыкального критика Можи вспыхивает иронический огонёк, он с возмутительной наглостью оглядывает обеих американок и, наливая виски в большой бокал, ворчит себе под нос:

– Вот вам и Сапфо, тут есть над чем посмеяться! Я ничего не понимаю; я едва смею поднять глаза, но чувствую, как на меня мгновенно со всех сторон устремляются враждебные взоры, потому что на мне красивое платье. Убежать бы куда-нибудь! Но я устремляюсь к Марте – пожатие её маленькой крепкой руки, взгляд смелых, как и она сама, серых глаз придают мне мужества. Как я завидую её отваге! У неё острый язычок, за словом она в карман не лезет, сорит деньгами, а потому о ней ходят самые злые сплетни. Ей это прекрасно известно, но она не боится ядовитых намёков, не даёт спуску своим коварным подружкам и сражается с ними с упорством и пылом породистой крысоловки.

Сегодня я бы охотно расцеловала Марту за её ответ госпоже Шесне, воскликнувшей, стоило только мне переступить порог:

– Ах, вот и вдова из Малабара.

– Не дразните её, – тут же вступается Марта, – в конце концов отсутствие мужа создаёт существенную пустоту.

За моей спиной чей-то голос произносит, сильно грассируя:

– Никто не спорит, преогромную пустоту.

Все дружно громко хохочут. Я смущённо оборачиваюсь, и смущение моё возрастает: я узнаю Клодину, жену Рено. «Только один раз посетить Рено и Клодину– эта супружеская пара слишком сумасбродна…» Из-за того, что Ален относится к ним неприязненно, я всегда глупею и чувствую себя виноватой в их присутствии. А между тем я даже завидую им и нахожу очень милыми этих супругов, которые никогда не расстаются, всегда вместе, словно любовники.

Однажды я осмелилась сказать Алену, что совсем не осуждаю Клодину и Рено за то, что они ведут себя как женатые любовники, но он сухо возразил:

– Почему вы решили, дорогая, что любовники видятся чаще и любят друг друга нежнее, чем законные супруги?

Я простодушно ответила:

– Я, право, не знаю…

С тех пор мы лишь изредка обмениваемся визитами с этой «сумасбродной парой». Это отнюдь не смущает ни Клодину, которую, впрочем, ничто никогда не может смутить, ни Рено, которого на всём белом свете интересует только его жена. Ален же как огня боится открытых размолвок.

Клодина как будто и не замечает, что она – причина всеобщего веселья. Опустив глаза, она спокойно ест сандвич с омаром и во всеуслышание заявляет, что это уже шестой.

– Да, – весело бросает Марта, – с такими гостями, как вы, нетрудно и разориться, в вас переселилась душа госпожи Беле.

– Нет, всего лишь желудок – единственное, что было в ней хорошего, – отвечает Клодина.

– Будьте осторожнее, дорогая, – ехидно произносит госпожа Шесне, – вы располнеете при подобном режиме. На одном из последних вечеров мне показалось, что ваши руки обретают приятную, но опасную округлость.

– Гм, – тут же парирует Клодина с набитым ртом, – я искренне желаю, чтоб ваши ноги обладали округлостью моих рук. Поверьте, это бы многих обрадовало.

Госпожа Шесне, которую огорчает её худоба, с трудом проглатывает эту пилюлю, у неё так вздуваются при этом жилы на шее, что я опасаюсь небольшого скандала. Но она, лишь смерив бешено-злобным взглядом коротко подстриженную нахалку, молча встаёт. Я также делаю движение, готовясь уйти, но тут же вновь опускаюсь на стул, чтоб не выйти от Марты вместе с этой бесцветной гадюкой.

Клодина мужественно принимается за тарелку с пирожными и протягивает её мне (если бы Ален нас увидел!..). Я беру одно пирожное и, наклонившись к Клодине, шепчу:

– Теперь она станет рассказывать про вас всякие ужасы, эта госпожа Шесне!

– И на здоровье! Её фантазия уже истощилась. Пожалуй, она не обвиняла меня только в детоубийстве, да и то я в этом не совсем уверена.

– Она вас не любит? – спрашиваю я робко.

– Нет, наоборот, любит, но упорно скрывает.

– А вам всё равно?

– Да, чёрт побери!

– Почему?

Клодина смотрит на меня своими прекрасными глазами.

– Почему? Право, не знаю. Потому что…

К нам подходит Рено, и она не заканчивает фразы. Улыбаясь, он незаметно указывает ей на дверь. Она молча встаёт, гибкая, как кошечка. Я так и не узнаю, почему ей всё равно.

Однако мне показалось, что тот любящий взгляд, который она бросила на Рено, и был ответом…

Мне тоже пора. Я стою среди этих господ и едва держусь на ногах от смущения. Клодина замечает моё состояние и спешит мне на выручку. Она возвращается, её нервная рука завладевает моей и не выпускает её, пока я прощаюсь с Мартой.

– У тебя ещё нет известий от Алена?

– Нет, пока ничего. Может, дома меня ждёт телеграмма.

– От души желаю тебе этого. До свидания, Анни.

– Где вы проводите лето? – спрашивает меня Клодина.

– В Арьеже, с Мартой и Леоном.

– Ну, если с Мартой!.. Ален может путешествовать спокойно.

– Неужели вы полагаете, что без Марты…

Я чувствую, как краска заливает моё лицо. Клодина пожимает плечами и, направляясь к мужу, который спокойно ждёт её у двери, отвечает мне на ходу:

– О нет, он слишком хорошо вас выдрессировал.

Записка, которую я получила от Марты по пневматической почте, ставит меня, в затруднительное положение: «Никак не смогу заехать за тобой, чтобы вместе отправиться на примерку к Тейлору. Жду тебя в четыре часа у Клодины».

Даже неприличная картинка не смутила бы меня так, как этот голубой листок. У Клодины! Марте легко говорить! Но у меня в «Распорядке» сказано… Впрочем, чего там только нет?