Жажда - Ассия Джебар

Рука моя еще блуждала по шлангу, где надо было обнаружить место утечки газа, чтобы показать его Мирием — она обещала позаботиться о ремонте. Потом я потихоньку вышла из ванной, рассеянно сжимая в руке кусочек картона, и пошла к себе домой. По дороге я остановилась, раскрыла ладонь и внимательно посмотрела еще раз на коробочку из — под снотворного. Потом выбросила ее подальше. Смятение, овладевшее мной, пронявшее меня до самого нутра, было похоже на панический страх.

Глава IV

Джедла выздоравливала медленно. Казалось, что она никак не могла проснуться после глубокого сна, прийти в себя после долгого путешествия. Она возвращалась к нам с отсутствующим, чужим взором. И тело ее неподвижно лежало под ослепительно белой простыней, и в ее зашторенной спальне можно было разговаривать только шепотом. Темные ее глаза были открыты, но их отсутствующий взгляд уносился куда — то вдаль через распахнутое окно.

С удивлявшей меня естественностью я исполняла роль и сиделки, и преданной подруги. И по дому ходила так, словно все в нем было мне привычным, своим. Я была скромна, стыдлива, даже целомудренна и вздыхала про себя: «О господи, зто-то мне зачем?!» Когда прежде я встречала Джедлу и Али на улице, то их близость, их нежность друг к другу приводили меня в бешенство, я вся съеживалась, ощетинивалась, готовая броситься на них, перегрызть им горло. И вдруг она теряет сознание… Казалось, бы, такой пустяк, но он был тенью снедавшей Джедлу смутной тоски…

И вот теперь она лежит здесь, ушедшая в себя, молчаливая. Не больная, но какая-то потерянная. И ничего не хочет — никаких изъявлений внимания, нежности; ничего не слушает и не слышит, не внемлет никаким увещеваниям. Али угрюмо бродил, опустив голову, по пустым комнатам или надолго уходил из дома и возвращался после своих прогулок уставшим, покрытым пылью, с угасшим взглядом. Он не замечал меня, не разговаривал со мной, и его рассеянность казалась мне, как это ни странно, признаком его полной беспомощности. Когда он входил в спальню к Джедле, а я сидела там, я немедленно поднималась, чтобы оставить их вдвоем. Но он меня задерживал каким-то усталым, утомленным жестом, на который я отвечала, не придумав ничего другого, согласием. Рядом с ней он хмурился немного, но в глубине его глаз вспыхивал теплый свет, они загорались бесконечным к ней вниманием, а когда он к ней обращался, то слова слетали у него с губ с обеспокоенной, взволнованной нежностью, чтобы коснуться ее слуха, чтобы заставить ее внять им.

Али тихо говорил:

— Тебе лучше?

Забывая о моем присутствии, он клал руку на ее загорелый лоб. Она отвечала ему ровным, ясным голосом:

У меня больше не болит голова. Только чувствую себя немного усталой.

— Ты поела?

Она поворачивалась ко мне, но не улыбалась, вынуждала меня вмешиваться, сообщать ему какие-то сведения о ее состоянии, но он не слушал, потому что непрерывно смотрел на Джедлу. А во мне при взгляде на нее поднималась волна холодной враждебности, зависти к ее одиночеству, так облегчаемому всеми нами. Она была свободной, думала я. Нет! — противилась закипавшая во мне злость. Не свободной, а черствой, эгоистичной, бессердечной. И как только умудрялась она не замечать эти две новые морщинки, что пролегли теперь на лбу Али? Эти две морщины, которые превратили внезапно его лицо во что-то такое ранимое, до чего и дотронуться-то было страшно и обращаться с которым надо было ох как осторожно. Для меня вообще лицо мужчины, искаженное болью, было знаком всех несчастий мира, всеобщей беды. И мне хотелось, протянув к нему руки над этой кроватью, приласкать его, смягчить его боль и печаль… Я подумала внезапно о смятом пакетике из-под снотворного, валявшемся в слишком чистой ванной комнате, и он мне показался такой ерундой. Потом я посмотрела на лежавшую в кровати Джедлу, разделявшую нас, неподвижную, одинокую. Ее дыхание становилось иногда неслышным, замирало, будто падало куда-то в глубокую бездну, потом снова поднималось и растворялось бесследно в нашем молчании — в нашем ожидании.

Наконец Али вставал и как-то неуверенно, запинаясь, говорил, что он должен уйти, чтобы она поспала. Слова были какие-то жалкие, словно он пытался убедить себя, что не пасует перед несчастьем, не бежит в страхе от этого упрямого, ожесточившегося детского лица, которое ему представлялось совсем другим, когда оно отдыхало.

И эта его хитрость, его такая очевидная уловка, сближала меня с ним.

Так прошли три дня — в полном молчании. Тихий шепот озабоченных голосов, сводящая с ума тишина затемненной комнаты, где находилась больная, всегда распахнутое, но зашторенное окно, за которым царило лето, сияло небо… Окно, как бы раскрытое для прыжка. И эти хрупкие очертания тела под простыней, черноволосая голова, вмятая, будто навсегда, в подушку.

Время застыло, словно гладь мертвой воды. И мне казалось, что я живу здесь давным-давно, в прохладном полумраке этих комнат, в этом вечном бдении у постели больной…

Но каждый вечер я возвращалась к себе, в соседнюю виллу, и снова соприкасалась там с другими людьми, со своими родственниками, с той жизнью, которая уже теперь для меня ничего не значила.

Конечно же, я не могла ненавидеть Джедлу, в то утро я отметила это про себя. Она предстала передо мной вставшая с постели, одетая в яркое платье, с блеском в глазах. Только бледность лица напоминала о том, как она провела эти четыре кошмарных дня, да ее тонкие губы, которые не могли еще улыбаться. Я была счастлива, что вижу ее такой. Душевный порыв толкнул меня к ней. Я хотела сдержаться, но было слишком поздно. Я обняла ее, опустив свои руки на ее хрупкие плечи, обняла искренне, не в силах совладать с радостным чувством, охватившим меня. Я знала, что кажусь ей смешной. Она не сопротивлялась. А я испугалась, как будто встретилась взглядом с пустыми глазницами. Хотя она смотрела на меня спокойно, почти с любовью. Причиной тому было ее сегодняшнее состояние, а вовсе не я. Я поняла это, как только она заговорила. В голосе ее звучала растерянность.

— Когда я сегодня проснулась, то почувствовала вдруг, что вся моя усталость прошла, болезнь исчезла. И мне захотелось двигаться, пойти погулять, небо было таким прекрасным, оно звало меня, соблазняло выйти.

Джедла облегченно вздохнула и посмотрела на меня, потом прибавила:

— Я больше не больна. Я выздоровела.

И она засмеялась, засмеялась каким-то острым, пронзительным смехом, который неприятно поразил меня. Потом она обхватила меня за плечи, и мы пошли по дому, обнявшись, как родные сестры. Вместе приготовили обед. Она отдавала короткие приказания прислуге, быстро ходила по комнатам, преображая все вокруг. Я молчала и думала о том времени, когда пришел конец нашей первой дружбе с ней. С тех пор уже пролетело четыре года. Но я всегда мечтала о том, что наступит вот такой день, как сейчас, и мы снова обретем доверие друг к другу, что снова воцарится между нами мир.

Однако этому не суждено продлиться, я это знала. И вот настал для меня миг, когда я должна уйти, оставить их с Али одних.

Джедла вернулась в комнату, отдав распоряжения по хозяйству, и я смущенно начала:

— Ну вот, теперь во мне нужда отпала…

— О, нет! Ты останешься с нами на весь день. Сейчас мы будем обедать, а потом пойдем погуляем.

— Боюсь, что буду вам только мешать…

Но она отрицательно мотнула головой, и я заметила знакомую мне упрямую гримаску, которая мелькала на ее лице в былые времена и многое для меня облегчала. Воспоминания о прошлом, казалось, захватили и ее.

Мы втроем пообедали на прохладной террасе их виллы. Она выходила в росший за домом совершенно дикий сад, о существовании которого я и не знала. Напротив меня сидел Али с сияющими, счастливыми глазами. Джедла захотела сама приносить блюда из кухни и угощать нас. Она ходила взад и вперед, хозяйничала за столом. И, видя ее умеренные движения, ее гордую осанку, ее серьезность, казалось невозможным вообразить, что она побежала в ванную покончить с собой, а потом, больная, лежала неподвижно в своей кровати и не замечала никого вокруг.

Али строил прожекты, куда отправиться подышать воздухом, и мне, конечно, отводилось место рядом с ними в этих прогулках. Когда я слушала его, то все представлялось простым и естественным. Мы шутили, от души хохотали. Время от времени наш общий смех, казалось, лился из одного источника. Мы были молоды, нам было легко вместе, и мне была так приятна дружба этих людей…

Мы условились, что поедем прогуляться на моей машине, которая стояла без дела все это время. Да и к морю пора уже было выбираться, снова окунуться в него, поплавать. Когда я сказала об этом, Али не возразил, но посмотрел на Джедлу.

— Да, — ответила она ему, — мы будем ездить все вместе, каждое утро. Сама я, — добавила она, — купаться не буду, но на пляже посижу, посмотрю на вас.