Жажда - Ассия Джебар

Я остановилась, сама удивленная тем, что выпалила.

— Вы бы предпочли?.. — терпеливо напомнил Хассейн.

— О нет!.. Ничего. Я и сама не знаю.

На какое-то мгновение мне захотелось быть искренней, открыться ему, себе самой, оставить свою позу. Но я только пожала плечами. Зачем это? Искренность была бесполезной.

— Да я уже все давно позабыла… И незачем об этом вспоминать. В конечном счете я счастлива, что порвала с ними со всеми: и с женихом, и со всей этой богатой и скучающей молодой братией — со всеми этими безмозглыми распутниками…

Мне вообще всегда было неинтересно то, что отошло в прошлое, что уже умерло для меня. А сейчас мне как бы предлагали заняться самоанализом, заглянуть к себе в душу. Это наводило тоску. И мне захотелось вдруг хоть разочек увидеть перед собой мужчину сильного, уверенного в себе, внушающего спокойствие, нежность, доверие. Я взглянула на Хассейна. Он был тем самым человеком. Ну конечно же, он. Я не только не презирала его, даже наоборот, он мне нравился. Пусть он смотрел на меня с этой тонкой своей усмешкой, без всякого снисхождения. Но он был исполнен той особой, мужественной теплоты, той внушающей покой уверенности, о которой я и мечтала.

Я снова посмотрела на Хассейна. Мне уже надоели его подтрунивания, во всяком случае, сейчас я не была расположена их выслушивать.

— Вы мне нужны просто так, без брачных обязательств… — Он скорчил смешную гримасу. — И как подумаю, что вы чуть было не вышли замуж… — Он шумно вздохнул.

— И что дальше?

Я поняла вдруг неловкость вопроса, которым невольно провоцировала его, и мне стало неприятно.

— Что же дальше? — повторил он.

Он произнес эти слова, как-то вдруг вскинув брови, с игривым выражением, в котором было еще что-то такое, неопределимое, не могу даже сказать что. Он наклонился ко мне:

— Дорогая Надия, вы никогда не замечали, какой ужасно глупый вид бывает у новобрачных, а?..

И пока он поднимался из-за стола, довольный своей шуткой, я подумала — в первый раз за много дней — о Джедле, об этой гордой собой паре, повстречавшейся мне на дороге к морю, об их счастливом смехе в саду. И ничего не ответила.

Потом мы встречались с Хассейном каждый день, были с ним неразлучны. Мне нравилась его спокойная дружба. Раньше, в юности, все мои увлечения сводились лишь к двусмысленности флирта, а теперь я с удовольствием предавалась веселому ребячеству, мне была по душе и открытость нашего с ним общения, и серьезность бесед; я уже больше не валялась в безделье на пляже посреди других таких же вялых тел, безмятежно жарившихся на солнце. Хассейн был хороший пловец, и мы далеко заплывали вместе. Первая неделя после его приезда была для меня счастливой и радостной. Я снова обрела нормальные желания, заново наслаждалась морем, музыкой, звуками джаза в шумных кафе, быстрой ездой… Дни летели незаметно. Я чувствовала свою молодость, красоту. И была признательна Хассейну за возвращенную мне беззаботность. Мне даже хотелось иногда стать мужчиной, чтобы быть его настоящим другом, товарищем, — я признавалась ему в этом, особенно на крутых поворотах дороги, когда мы неслись в машине с головокружительной скоростью, опьянявшей меня. А он еще чуть-чуть нажимал на акселератор и возражал мне ворчливо, что всему предпочитает мои длинные волосы…

Я воспринимала его ответ как очередное поддразнивание и порой прикидывалась, что обижаюсь. Так было проще. Потом мы оба хохотали, и взрывы нашего смеха тонули в необъятной голубизне неба.

Когда я заметила ту пару на дороге, то подумала, что они опять пройдут мимо, погруженные в свое молчание и мечты… Хассейн шел рядом со мной. Но произошло непредвиденное.

Мужчина пошел нам навстречу, и Хассейн радостно приветствовал его. Потом все быстро друг другу представились и отправились посидеть на террасу в кафе. Джедла все улыбалась мне загадочной улыбкой, а мужчины оживленно болтали.

Я разглядела получше Али Мулая. Его красота не казалась мне вызывающей, напротив, я даже увидела в нем нечто изысканное, не лишенное благородства. Меня ничто не смутило в нем, не показалось странным, разве что немигающий, устремленный куда-то вдаль взгляд. Джедла не произнесла почти ни слова. Правда, она успела наскоро рассказать своему мужу о том, как мы с ней познакомились. И я услышала тогда впервые, как она говорит по-арабски, не очень уверенно, с сильным акцентом. Со мной она никогда не разговаривала на нашем языке, и теперь это еще более отдалило ее от меня. Я чувствовала себя с ней весьма напряженно.

Когда мы разошлись, Хассейн заговорил об Али, хотя я вовсе не хотела ни о чем его расспрашивать. Он рассказывал о том, какой Али талантливый журналист, какой умница, какой порядочный человек. Хассейн считал, что они прекрасная пара. По тону Хассейна, по тому горячему энтузиазму, с которым он говорил об Али и Джедле, я поняла, что он испытывает неожиданное для меня в нем уважение к их серьезности, красоте, счастью. И мне вдруг стало одиноко и грустно.

Глава III

Я ушла в тот день подальше от дома, в глубину сада, и устроилась под моим любимым деревом, чтобы поразмыслить как следует о нашем последнем разговоре с Хассейном.

Мы обедали в одном из тех приморских ресторанчиков, фасады которых едва видны с дороги, но к которым можно подъехать, свернув с шоссе, и найти убежище в тени их террас, словно бросающей вызов яркой, слепящей, пьянящей синеве водной глади и неба.

И теперь, лежа в саду, я вспоминала о злом блеске глаз Хассейна, ставшем особенно заметным, когда солнце начало клониться к горизонту. Хассейн сначала много говорил о себе, с какой-то наигранной горечью, потом обо мне — и довольно бесцеремонно, даже нахально, что в конечном счете начало меня злить. Вообще надо признать, что в то время меня ужасно раздражало, если кто-то пытался закамуфлировать свое страдание. Я бы, наверное, искренне растрогалась, если бы мне довелось увидеть, как по-настоящему страдает человек. Вот и тогда, слушая Хассейна, я думала только о том, что он излишне выпил, и мне было довольно противно смотреть на его бокал с шампанским. Сейчас же в этом саду, лежа на благоухающей траве, высушенной летним зноем, я чувствовала, как мной снова овладевает грусть. Дружеские отношения наши были нарушены. И мне так хотелось подобрать осколки этой дружбы, чтобы любоваться ими вволю, с тоской вспоминая, как нам было легко и хорошо. Но в памяти всплывали только слова глупые, ничего не значащие, или же злые, циничные. Слова, которые меня уже даже не трогали, хотя они все еще и мельтешили у меня в голове, как жалкая ярмарочная мишура. И слышался голос Хассейна, который вдруг неожиданно мне сказал:

— Я бы мог вас так любить, так сильно любить… как свою любовницу… Мы могли бы любить друг друга два, три, четыре года, пока мы молоды, пока мы молоды… Вас это не прельщает?..

Пока он продолжал в том же духе, я думала о той сцене, которая могла бы здесь разыграться: войдя в роль холодной, благородной девственницы, я даю ему пощечину, решительно называю его «негодяем», а затем, сохраняя свое достоинство, удаляюсь…

Конечно же, ничего такого я не сделала. Я искала себе оправданий: и высказал он, дескать, все это в условном наклонении, да и сама-то я при этом румянцем залилась… Но вероятнее всего, что я никак не прореагировала на его слова из-за своей лени; мне просто не хотелось подниматься со стула — так приятно было сидеть, вытянув ноги, подставив их лучам солнца.

Море спокойно и важно подкатывало к берегу. И так было хорошо…

А Хассейн все говорил:

— Несмотря на эту вашу эмансипированность и свободу, из-за чего вам завидуют все девушки, я думаю, что на самом-то деле это далеко не так…

Я подумала про это его «не так». Мне стало смешно. «Только мужчинам и рассуждать о нашей эмансипации!» — хотела я ему сказать, выходя из себя. И ведь этот человек мог без особого труда стать моим любовником, вместо того чтобы тратить попусту время на глупую и злобную болтовню! Но я не сказала ему ничего. Солнце добралось уже до моих коленок. После такого вкусного обеда, да еще в залитый светом, разнеживающий полдень, когда веки тяжелели сами собой, хотелось только спать, погрузиться в блаженство…

А он все говорил и говорил, наводя на меня скуку. Да еще этот его тон — о господи! — такой вдруг важный, такой значительный:

— К тому же вам не по себе, вы не находите себе места! Ну да будьте же искренни, признайтесь: вам не по себе!

«О господи, — подумала я. — Как же мне сейчас хорошо с этим солнцем, с этим летом!»

— Признайте это! продолжал он. — На этом рубеже между двух цивилизаций вы просто не знаете, что вам делать! Вы несчастный продукт совместного производства! Всё толчетесь на одном месте и не можете набраться храбрости, чтобы найти хоть какой-то выход! Да вы и не знаете, куда вам идти! Какой выход для вас приемлем!