Будённовский рубеж - Алексей Филатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с Серёгой выглянули в окно и увидели людей с автоматами. Сначала решили закрыться в кабинете. Но потом подумали: фанерную дверь вышибут на раз-два и начнут по нам палить. Поэтому мы снова уселись пить чай, а дверь оставили незапертой. Стрельба за окном продолжалась, кричали люди. Мы затаились, прислушиваясь. Идут. Они выбивали двери одну за другой, всё ближе и ближе.
Дверь распахнулась от сильного удара, на пороге стоял чеченец. «Выходи! Не рыпайся, не дёргайся и иди», – скомандовал он. Другой стоял в коридоре, третий – на лестнице. Мы встали и пошли. Когда спускались, один попросил у меня сигареты. Я ему пачку протянул и говорю: «И мне оставь, а то курить нехер будет». Так обнаглел. Ещё не понимал ситуации.
Нас вывели на улицу и повели на площадь. Я увидел расстрелянную машину управляющей «Сбербанка». Подумал: жалко, красивая женщина была. То есть я понял, что её убили, но почему-то не разозлился, а только пожалел её. Нас посадили на площади. Людей было много. Вокруг ходили чеченцы с автоматами. А людей всё вели и вели из города. Жена не работала, дочка была с ней. Я волновался, дома ли они. Мы живём далеко от центра; если дома, тогда в безопасности.
Мы сидели, ничего не происходило. Женщины плакали. У некоторых начались проблемы с сердцем. Люди делились лекарствами, успокаивали друг друга. На площади было очень жарко, солнце палило вовсю. В какой-то момент нам всем сказали: «Если будут попытки сбежать, мы взорвём бензовоз». Бензовоз стоял рядом. Все сразу притихли – жить хотели. Я тоже хотел. У меня и мысли не было сбежать, наступило какое-то отупение. Мозг будто отключился.
Через полчаса нас подняли и повели. Мы шли по Пушкинской. Это длинная улица, которая ведёт к проспекту Калинина, а он – к больнице. Рядом со мной шла провизорша из аптеки, держалась за сердце. Её придерживал директор аптеки. У здания патрульно-постовой службы я увидел трупы милиционеров, и тогда мне стало страшно. Когда повернули на проспект Калинина, из колонны рванул парень лет двадцати. Он бежал очень быстро, но очередь в спину свалила его. Парень лежал мёртвый, а мы шли мимо. Я тогда подумал, что парень молодец. Ну то есть он погиб, но вырваться попытался. Себя я почувствовал бараном. Шёл в толпе – лишь бы не тронули. Мерзкое чувство.
Нас подвели к больнице и посадили на землю около инфекционного корпуса. У всех потребовали документы и стали их проверять. Военных – вертолётчиков и ментов – просили выйти из толпы. Рядом со мной сидел пожарный. У него не было документов, но он был в зелёной форме и его тоже попросили выйти. Он объяснил, что пожарный, его вернули в толпу. А разговор чеченца и вертолётчика я запомнил навсегда.
– Летун? – спросил чеченец.
– Летун.
– Действующий?
– Действующий.
– Пошли.
Вертолётчик молча пошёл. Он не просил его пощадить, не сказал ни одного слова. Группу военных увели и расстреляли, я слышал очереди. Нас подняли и повели в здание травмпункта. Я шёл и думал: а как бы поступил я, если бы повели на расстрел? Кричал? Говорил, что у меня дети? Смог бы умереть с достоинством или заистерил?
Уже в темноте нас отвели в главный корпус.
Я понял, что пришли чеченцы, и понял, почему они пришли, но что будет дальше – не думал. Просто старался не высовываться, чтобы не застрелили.
СКВОРЦОВ:
– В тот день я заканчивал плановую операцию. Оставалось зашить операционную рану, и я поручил это ассистенту. Меня уже ждали люди – в 12 часов по средам я проводил консультации, из поликлиники и районов ко мне присылали тяжёлые случаи. Был уже первый час, когда я вышел в коридор крикнуть, что скоро приду. Я был немножко запачкан в крови – торопился и даже не стал раздеваться. В коридоре я сразу столкнулся с бегущим начмедом. «Сейчас будет массовое поступление раненых», – сказал он, запыхавшись. Я сперва не поверил: «Кто, откуда?» – «Не знаю, – говорит, – ничего. Нам только что позвонили из администрации». Смотрю, около моего кабинета уже никого нет – люди поубегали. Если честно, я не особо забеспокоился, думаю, ну, может, человека два-три – авария или милиционеры постреляли друг друга, часто у нас такое бывало. Но сёстрам сказал: «Девчата, все перевязочные разворачивайте в операционные». Решил перестраховаться. У нас было всего-навсего две операционные – плановая и экстренная. Я хорошо знал, что материал быстро кончится – операции же шли – и отправился в гинекологию за стерильным материалом и операционными наборами.
Открыл дверь – и чуть не уткнулся в двух солдат. Одежда в пыли, грязные полосы на лицах, пот бежит со лба, в руках автоматы. Чеченцы. Я крикнул: «Куда вы идёте? Это ж хирургия, туда нельзя!» Один сразу раз – автомат на меня. Другой смотрит. Я говорю: «Вы что, не понимаете, это ж хирургия, туда нельзя так заходить». Они мне: «Доктор, мы понимаем, не волнуйтесь». – «Слушайте, ребята, вы кто?» – спрашиваю. «Мы ж вас предупреждали, что придём». – «Меня, – отвечаю, – никто не предупреждал». Один объяснил, что разведывательно-диверсионный отряд захватил город. Я говорю: «Как захватил?» – «Да, – говорит, – мы захватили ваш город. А вы что, не слышите, что бои идут?» – «Ничего я не слышу, – говорю, – я на операции». Он меня взглядом окинул – у меня кровь на халате. «А вы, – говорит, – работайте. Что делали, то и делайте, мы мешать не будем».
Я сразу вернулся назад, и в этот момент заносят первого раненого. Женщина. Тяжёлая, без сознания. Врач-хирург Вера Чепурина подходит и говорит: «Десять человек привезли, есть несколько тяжёлых». – «Я пойду оперировать эту женщину», – говорю. «Давайте я возьму женщину, а вы девочку, – отвечает Вера. – Там девочка очень тяжёлая». Приносят – симпатичная девчушечка лет шестнадцати. По-моему, Катя. Под ней граната[22] взорвалась, разворотила её всю. Сколько есть органов, начиная от сердца и кончая мочевым пузырём, везде повреждения. Ранение сердца, лёгких, диафрагмы, желудка, печени, кишечника, поджелудочная железа рассечена, почка. Осколки все в ней. Четыре часа я провозился в операционной.
Она умерла в реанимации от потери крови. Мы
