Новообретённый потерянный рай - Анастасия Романчук

Они идут по железной дороге. Черпают мороженое ложками из бидона. Лёнька угощает из своей ложки Остапа. Ай да брат у Лёньки. Божий фарт. В бане людно. В ноздри врывается запах веников. Ребята покупают мыло, полиэтиленовую шапочку для головы, вафельные простыни и билеты. Идут в предбанник, раздеваются, вешают одежду на крючки. Здесь парит. Уже душно. Шила считает свою наличность, чтобы не спутать с наличностью друга. Остап же всегда знает свою наличность, сколько в кармане монет и каким номиналом. Складывают деньги в полиэтиленовую шапочку для головы, туда же очки Лёньки, чтобы не замочить пластырь. Сворачивают, отправляются в баню. Остап с полиэтиленовой шапочкой, Шила с бидоном, Лёнька с ложками и мылом. Из-за пара ничего не видно. Всюду снуют скользкие тела, гремят алюминиевые тазы, из больших кранов в стене хлещет вода. Ребята занимают лавку по соседству с мужиком с березовыми листьями на коже. Шила ставит бидон на лавку и уходит вместе с Остапом за тазами, оставив Лёньку охранять бидон. – А что в бидоне? – спрашивает мужик. – Мороженое, – отвечает Лёнька. Остап мылит голову брата и окунает её в таз. Шила вспотел. Ест мороженое. Мужик выливает на себя таз воды. – Тише будь, – Шила прикрывает рукой бидон от брызг. Мужик не слышит. Трясёт головой, выгоняет из ушей воду. Шила снова прикрывает бидон. Остап улыбается, намыливает голову. Лёнька напрягается, стаскивает с лавки таз, пыхтит, опрокидывает на себя. Шила в ярости. Остап смеётся и суёт голову в таз. Булькает в воде от смеха. Мужик смотрит на Шилу. Шила смотрит в бидон. И Лёнька смотрит в бидон. Пол-литра талого мороженого залито мыльной водой. Шила моет бидон под краном. На бетонный пол течёт молочная вода. – Пацан, ты чё тут полощешь? – возмущается какой-то мужик. – Я заплатил, – говорит Шила. – Я тоже заплатил. Давай еще насрём здесь по лавкам. – Давай я насру на твою. Приходит Остап. Забирает бидон, даёт Шиле таз. Шила набирает в таз воду. Мужик уходит в парную. В парной Лёнька. Сидит на верхней лавке, выпучил ослепшие косые глаза в стену. Щёки раздул, как жаба. Терпит. Мужик смотрит на Лёньку. Сплёвывает на раскалённые камни, уходит. Город наводнён жестокими подростками. О бумовских так вообще легенды слагают. Бог знает, что за черти. У одного вон цепура с палец. Может, и бумовские. В парной Лёнька хлещет Шилу веником что есть мочи. Толстокожий Шила лежит на животе, закрыл глаза. Лёньку отхлестать – будет орать на всю баню. Приходит Остап, говорит, пора закругляться. В раздевалке закутались в вафельные простыни. Шила смотрит в пустой бидон. Лёнька сидит смирно – Остап стрижёт ему ногти на ногах. Шила отправляется в буфет. В продаже мороженого нет. Есть газировка «Колокольчик» и арахис. С арахисом в раздевалку нельзя. – А чего он нечищеный? – предъявляет Шила. Покупает газировку, возвращается в раздевалку. Лёнька тоже идёт в буфет за газировкой. Остап теперь приводит в порядок свои ногти. Шиле ногти стрижёт бабка. Но она, похоже, забыла о своих обязанностях. Ногти на ногах Шилы способны удержать его на любом дереве. Шила неряшливый. Может таскать грязную, обляпанную майку, пока бабка не снимет её с него. Спать ложится с грязными ногами. Как Лёнька, если за ним не приглядеть. Остап чистоплотный, хотя его не приучали. Лёнька стоит посреди раздевалки голый, запрокинул голову, пьёт газировку. Живот его раздувается. Шила смотрит на его живот. Лёнька худенький, тонкий, с подвижным животом. То сдувается, то надувается. Лёнька всё ждёт, что у него на животе появятся кубики, как на животе брата. Остап крепкий парень. Не здоровый, больше жилистый. Сидит на скамейке и тоже смотрит на раздутый живот брата. В девять часов вечера Остап ставит раскладушку на чердаке, ложится и укрывается покрывалом. Лёнька бегает со шпаной по посёлку и периодически справляется у кого-нибудь о времени. Ему нужно разбудить брата в одиннадцать. И ещё одно ответственное задание есть у него – когда Урий привезёт на мотоцикле бензин, надо открыть гараж, поставить туда канистру, закрыть гараж и отдать Урию пять рублей пятьдесят копеек. С Урием много не разговаривать. Сказать, что братан занят и всё. Шила сидит на крыльце клубешника, щёлкает семечки. Подходит Весёлый и просит продать в долг пачку сигарет. – В долг иди к моей бабке. Я не собираюсь за тобой потом по всей деревне бегать. За Весёлым подходит Леший и тоже просит продать сигарет. В долг. – В долг иди к моей бабке. Больно надо мне потом из тебя эти долги выбивать. За Лешим – Хромой. Просит продать сигарет. – В долг? – В долг. – Долбаные попрошайки! На этом острове хоть у кого-нибудь деньги есть? Шила отправляется в город. Под курткой блок жвачки, блок сигарет. По пути встречает Урия на мотоцикле. В коляске сидит Вано. Останавливаются, здороваются. – Где Ося? – спрашивает Урий. – С соседкой отвис после бани. – Он чё, забыл? Шила суёт пальцы в рот. Свистит. Прибегает Лёнька. Шила спрашивает: – Чё, оставил тебе братан деньги? Лёнька кивает головой. – И ключ от гаража дал? Лёнька кивает головой. – Вон, к нему обращайся, – говорит Шила и отправляется по своим делам. Лёнька забирается на мотоцикл и вместе с Урием и Вано несётся к гаражу. У гаража Урий спрашивает: – Где брат твой? – Занят, – отвечает Лёнька. – Чем? – Отвисает, – пожимает плечами Лёнька. – Нафиг ему бензин? Лёнька втаскивает двадцатилитровую канистру в гараж, захлопывает ворота. – Откуда же мне знать? Он закрывает замок и кладёт ключ в карман штанов. Достаёт свёрнутую бумажку и пятьдесят копеек. Урий забирает деньги, предлагает Леньке: – Хочешь десять копеек на мороженое? – Брат не курсует меня, как отвисает. Так что сам висни. Любопытный. – Ты, наглюк, ещё раз в мою реку залезешь, я тебе все ноги переломаю. – Сиди на своем берегу и не пукай. Урию пятнадцать. Он контролирует улов шпаны по той части берега, что относится к причалу. Подвязался со своим участковым по прозвищу Володя-Не-Рви-Цветы. Он не Атосовский, а портовский. Ответственный работяга, каждого подопечного в лицо знает. А на Атосе не знают участкового. В половине двенадцатого «девятка» выезжает с острова. Остап сидит за рулём, Лёнька – на заднем сидении, укутанный в одеяло, потягивает сгущённое молоко из маленькой дырки в консервной банке. Сгущёнкой его в магазине угостили. Тихонько, чтобы никто не видел. Позвали в подсобку, а там какой-то мужик дал банку сгущёнки и попросил натаскать за лето триста хвостов горбуши. Сошлись по тридцать копеек за хвост. Сколько это денег, Лёнька не может прикинуть. Брат прикинул, да не говорит. Сказал только, чтобы сдавал не больше десятка хвостов раз в два дня. Ловить рыбу только утром, не позже восьми. И только для этого мужика, что в магазине был. Другим заказчикам отказывать. Ссылаться на лень, занятость и прочую чушь. Иначе будут неприятности. Лёнька ещё не просёк всей опасности браконьерства. В двадцать минут первого «девятка» тормозит на Колхозке неподалёку от дома Кобзаря. Остап выходит из машины и идёт к калитке. Под воротами в траве он находит свёрнутый в трубочку и завёрнутый в платок четвертной, а в нём флакончик из-под валидола с жёлтыми таблетками и пачку лезвий «Спутник». Вот так совпадение. Набор в точности такой же, как и у Дани с Быком. Остап возвращается в машину, уезжает. Лёнька спит, не обращая внимания на дорожные ухабы. Набегался за день. Он всегда спит, как убитый, только сопли во сне пузырятся. А Остап не умеет крепко спать. Так сладко, как сегодня поспал на чердаке, намочив подушку слюной, спит редко. По сторонам грунтовой дороги, разбитой КамАЗами, лес. До Смирных восемьдесят километров. Остап едет где сорок, а где шестьдесят. Неторопливо едет. Он умеет водить. Дядька, пока был жив, учил, на этой самой «девятке». Он был добрым мужиком. Жил в одном из двухэтажных домов острова. Работал слесарем на целлюлозно-бумажном заводе. Приехал за братом, когда того на выселки угнали. Ждал, пока брат освободится и начнёт новую жизнь. Собирался помочь ему встать на ноги. Но не вышла затея. Он умер, когда Остапу было десять лет. Какой-то случай на заводе, кипиш, который тихонько замяли. Дядькиной семье выплатили большую страховку. Пока дружно пропивали страховку, не оставив даже на памятник покойному, Остап с Лёнькой жили в квартире дядьки. А потом квартиру забрали. Так и стоит по сей день незаселённая. В три часа ночи «девятка» въезжает в посёлок Смирных. Смирных – это зона. Через весь посёлок, как на Атосе, идёт одна улица. Остап катит к маленькой железнодорожной станции. Там останавливается, заглушает мотор, откидывается на спинку кресла и дремлет. В шесть утра Лёнька отливает в придорожные кусты. Поворачивается с писюном в руках и направляет струю мочи на бездомного пса. Пёс огрызается в сторону незащищённого органа. Остап бросает банку из-под сгущёнки в пса. Тот убегает. Лёнька, дебил, ржёт, а ведь едва не лишился мужского достоинства. – Не маши им по сторонам, – говорит Остап брату. – Держи скромно при себе. – Я девчонкам его показывал. Ирке и Алёнке. А они мне свои ракушки. – Ты посторонись их ракушек. Ещё нацепляешь чего. Будешь потом с капающим краником брата позорить. Остап передаёт брату ломоть батона, бутылку молока. Завтракают. В семь тридцать четыре на станцию прибывает северный грузопассажирский состав. Остановка три минуты. Выбросят почту из вагона на перрон и покатятся дальше. В половине девятого Остап стоит на крыльце зоновской проходной. Звонит в звонок. В двери открывается окошко. В окошке – решётка, а за решёткой – дежурный. – Чего тебе? – Я к Валерию Ивановичу. Окошко закрывается. Остап ждёт и изучает режим и условия приёмки передач, вывешенные на доске объявлений рядом с дверью. Машина припаркована за магазином, неподалёку. В ней на заднем сидении закрыт Лёнька. Он смотрит по сторонам и считает ворон. Он не знает, куда и зачем они приехали. Знает только, что уже не впервые здесь, прошлый раз были в апреле, а перед этим – зимой. Лёнька всегда с братом ездит. Остап терпеливо ждёт уже полчаса. Наконец громыхают затворы, и дверь открывается. Он входит в узкий, короткий коридор и останавливается. Такие правила. Слева большое зарешеченное окно дежурки. Двое конвойных играют в карты. Третий в коридоре просит Остапа убрать руки за голову. Остап выполняет требование. В мастерке карманов нет, под мастеркой голое тело, на шее цепь. В карманах треников два флакончика валидола. Их ставят на стойку у окна дежурки. – Что это? – спрашивает конвоир. – Таблетки, – отвечает Остап. На стойку рядом с таблетками ложатся две пачки лезвий «Спутник». – Это что? – Бритвы. – Снимай обувь. Остап, держа руки за головой, снимает кеды. Конвойный наклоняется, осматривает кеды. Потом убирает таблетки и лезвия в карман. – Стой здесь, – бросает Остапу и, пройдя вертушку, уходит по коридору. Остап снова ждёт. Конвойные – это такие люди, которые зарабатывают на зэках, пользуясь строгими правилами, установленными тюремной администрацией. И чем строже режим, тем больше они зарабатывают. Но кормить их ещё нужно уметь. Не всякому конвойному не всякое передашь. Поэтому Остап строго следует инструкции, данной Быком. Деньги за передачу в пятнадцатую, которую называют Валерием Ивановичем (на самом деле никакого Валерия Ивановича там нет), Остап оставит себе. За суету. Кобзарь не узнает о совпадении. И никто не узнает. На то оно и совпадение. Удачное стечение обстоятельств, стоимостью в четвертной. Конвойный снова появляется в конце коридора и кивком приглашает Остапа идти за ним. Босиком, с руками за головой, Остап двигает за конвойным. Сворачивает за угол. Здесь ещё одно большое окно. В окне за пультом с кнопками сидит мужик в форме. Он не конвойный. Остап не различает погоны. Конвоир приглашает Остапа в эту комнату. На столе с телефонами – два флакончика валидола и две пачки лезвий «Спутник». Остапу разрешают опустить руки. Конвойный выходит и ждёт за дверью. – Ну, говори, – произносят погоны. – Чаю и сигарет передать бы пацанам. – И где твоя передачка? – В машине, там много, полный багажник. – Ну да, зона немаленькая. Чё еще? – Ну, вот, Валерию Ивановичу просили передать, – кивает на валидол и бритвы. – Ещё? – Всё. – Всё? – Всё. Остап на машине въезжает во двор тюрьмы и останавливается. Позади грохочут закрывающиеся ворота. Впереди стоят трое с автоматами. Справа открывается дверь. Оттуда выходят ещё четверо. Лёнька сидит смирно. Не шелохнётся. Только рот открыл. Да глаз в линзе расширил. Остап ждёт, когда разрешат открыть багажник. Из машины выходить нельзя. Резких движений делать нельзя. Пристрелят к ёбаной матери. Начало одиннадцатого. Конвойные распаковывают каждую коробку, каждую чаинку на просвет смотрят, досмотренное отправляется в здание. Трое стоящих у машины переговариваются между собой. Один, высокий крепкий мужик в форме, считывает номер «девятки» и смотрит на Остапа. Остап не отводит взгляда. Запоминает лицо. Остроносое, в грубых оспинах. Опускает глаза. Ждёт команды выезжать. В одиннадцать выезд разрешают. Снова грохочут ворота о рельсу. Автоматы провожают «девятку», выезжающую задним ходом за ворота. За воротами машина разворачивается и уезжает по единственной поселковой улице. Справа дворы, слева дворы, справа школа, слева дворы, справа дворы, слева скорая помощь, справа дворы. Остап поворачивает вправо, едет по переулку. – Лёнь, смотри мне дом с синей крышей. Дворы, дворы, дворы, переулок петляет, то и дело утыкается в безобразные помойки, растасканные собаками да вороньём. – Вон! Крыша синяя! «Девятка» останавливается у калитки дома с синей крышей. Третий час дня, но машина всё ещё стоит. Лёнька ест последнее яблоко. Все уничтожил, пока томился в машине. Остап не ест. Ждёт. В четыре часа в переулке появляется мужик в штатском. Высокий, крепкий, остроносый, с оспинами на лице. Остап выходит из машины, закрывает в машине брата, идёт за мужиком. Мужик скрывается в одном из дворов, Остап – следом за ним. Мужик закрывает калитку, предварительно осмотрев переулок. Опытный почтальон. Никому не даст вскрывать чужую посылку, в отличие от Шилы. В доме Остап выкладывает на стол малявы,[16] говорит, какую куда. Затем россыпью на стол ложатся деньги. Разномастные, не выше пятёрки купюры. Мужик считает деньги: – Здесь триста. – Я сдал, ты принял. Остап разворачивается, выходит, садится в машину и даёт по газам. Возвращается на вокзал. Лёнька убегает на свободу, сначала – в буфет за мороженым, а потом – на перрон. Остап идёт к телефонному автомату. Снимает трубку, бросает пару монет в две копейки: одну за смирныховский район, другую за поронайский. Набирает восьмёрку. Ждёт гудок. Затем ещё пять цифр. Гудки. – Алло? – Мне Наташу. На том конце тишина. Потом ответ: – Алло? – Привет. – Я на тебя обиделась. – Чего тогда дома сидишь? – А вот так. – Я к тебе завтра приду. – А я не выйду. – Ну, постою тогда у двери. – Дурак. – Знаю. Остап не раз уже стоял у её двери. Любит он эту девочку. Которая постоянно сидит дома. – Во сколько придёшь? Всё, больше не обижается. Она знает, что у него хватит терпения и ночь под дверью простоять. Так что смысла дуться на него нет. – Во сколько скажешь. – Приходи с утра. Искупаемся на Копытце, пока никого нет. – Договорились. – Ну, всё, тогда жду тебя. – Пока. Остап вешает трубку и смотрит сквозь вокзальное окно. Лёнька пристал к какому-то мальчугану. Везде друзей найдёт. Восемь вечера. Лёнька с новым другом стреляют из рогатки по бутылкам. Остапу в соседний район нужно ближе к одиннадцати, а пока можно немного подремать, сидя на вокзальной лавке в зале ожидания. Подходит мент. Остап открывает глаза и смотрит на него снизу вверх. Железнодорожная милиция – самая сонная в мире. Он пришёл сюда, потому что скучно – на вокзале больше никого нет. Народ подтянется к южному поезду в девять пятьдесят две. Давай, задавай свой вопрос. – Ты что здесь делаешь? – Здесь не дует. – Ты не понял вопроса? Это ты не понял ответа. Иди, дальше спи в свою каморку, страж, твою мать. – На улице прохладно ждать, – говорит Остап отчётливо. – Чего ждать? Кто рожает этих идиотов? Вот дебилов рожают спившиеся проститутки. А железнодорожную милицию кто рожает? – Поезда. – Какого? Блядь, к чему этот допрос? Чё намутил, Шарапов? – Ну, того. – А чего так рано пришёл? – Делать больше нечего. – Так и отвечай, что делать больше нечего. Нечем заняться. – Так точно. Нечем заняться. – Бездельники, чтоб вас… Ушёл. Блюститель, чтоб его. Остап смотрит в окно, но не видит Лёньку. Поднимается со скамейки и отправляется искать брата. После четвёртого обхода вокруг станции Остап останавливается на крыльце. Глядя на рельсы, задумывается. Лёнька никогда не убегает от брата. Брат – это мама и папа в одном лице, это наставник, воспитатель, учитель, опекун, комитет по делам несовершеннолетних, школа-интернат для отсталых детей в одном лице. Брат – это человек, от которого Лёнька никогда не убежит. Потому что доверяет ему больше, чем самому себе. Взять хотя бы пример с двенадцатью рублями. Показательный пример. О многом говорит старшему брату. Остап стоит на крыльце вокзала. К нему бежит Лёнька. – Чё в туалет тебе не ходится? Срёшь по кустам. – А там милиционер был. – Ну и что? – Он бы меня поймал. – За что? За то, что ты хочешь срать? Это чё, противозаконно? – А, ну да, – соглашается Лёнька. – Иди, вытри жопу как следует. Лёнька отправляется в туалет. Пацан с детства боится ментов. Боится, что поймают, заберут, увезут, отдадут на перевоспитание. Это Остап в нём посеял страх людей в погонах. Они хитрые, заманят малыша только так. А потом бац – и ты, как собака, в приюте для бездомных. Похоже, пришло время исправлять ошибку. А то пацан так и будет по кустам бегать. Начало одиннадцатого. Лёнька и Остап, стоя на перроне, провожают отходящий на юг состав. Среди прочих людей по перрону прогуливается мент. Сейчас, когда стало понятно, что братья никого не встречают и не провожают, его уже стоит бояться. Остап ведёт брата в машину, заводит мотор и уезжает из посёлка. – Братиш, – говорит Остап, – если видишь мента, не убегай. – Лёнька приближается, обхватывая спинку переднего пассажирского сиденья голыми, потемневшими от солнца, руками. – Подумай, с чем он может к тебе обратиться. – Это как? – Ну, вот, допустим, ты ловишь рыбу, а он к тебе идёт. С чем он может к тебе обратиться? – Ну, это смотря какую рыбу. Если краснопёрку на удочку, то может и мимо пройти. А если красную голыми руками во время нереста, тогда его это точно закусит.[17] Молодец. Понимаешь. А если, допустим, ты в городе гуляешь? С чем он может к тебе обратиться? – Это смотря какой мент. Иной мимо пройдет, а иной и до бабки доколупается. – Молодец. Понимаешь. Тогда чего на вокзале испугался? – Не знаю. – Подумай хорошенько. – Я подумал, он будет спрашивать меня, кто я такой. – Так. Вот он, допустим, спросил бы тебя, кто ты такой. Ты бы что ему ответил? – Вот я и убежал, чтобы не отвечать! – Почему ты не можешь отвечать, кто ты такой? Хоть бы кому. Хоть бы вокзальному менту. – Ну, мы же не дома, без родителей. – Он не спросил ещё тебя, где ты и с кем. Он спрашивает, кто ты. А ты отвечай, что ты Лёня Шпаченко. – Я Лёня Шпаченко. – Так. Что ты здесь делаешь, в вокзальном туалете? – Хочу какать. – Почему именно здесь тебе приспичило покакать? – Потому что я на вокзале. – Молодец. Что ты делаешь на вокзале? – Я? Жду? – Чего ждёшь? – Чего? – Братиш, чего ждут на вокзале? – Поезд? – Ну, молодец ведь. Молодец, братиш. Лёнька смеётся. Здорово получилось. Он хочет ещё: – А давай, если, например, в городе! – Давай. – Так. Я иду. Иду себе, иду. – Стой, пацан. – Стою. – Ты кто такой? – Я Лёня Шпаченко. – Откуда? – С Атоса. – Здесь что делаешь? – Иду. – Куда? – Куда? Не знаю. А куда я иду, братиш? – А куда тебе хочется пойти в городе? – В универмаг за зимним пальтом с мехом. Знаешь, такие драповые клетчатые продают? В старом универмаге. – Ты хочешь пальто с мехом? – Да. – Купим тебе пальто с мехом. – Оно дорогое! Сорок шесть рублей стоит! – Купим за сорок шесть рублей пальто. – Братан, какой ты здоровяк! У меня будет пальто с мехом! Лёнька обнимает брата и звонко чмокает в щёку. Остап улыбается. – Давай с начала. Я – мент. А ты кто? – Я Лёня Шпаченко. – Откуда? – С Атоса. – Что здесь делаешь? – Иду. – Куда? – В универмаг. – Зачем? – За пальтом. – Откуда деньги? – Брат дал. – Где брат взял? – Накопил. – Нет. Если спросят, откуда деньги, говори, батя дал. – А если спросят, откуда у бати деньги? – Не спросят. Они же не знают, что твой батя – чмо. А ты малой. Откуда тебе знать про деньги. Тебе дали на пальто, идёшь и покупаешь. Остальное не твоя забота. Понял? – Понял, братиш. Всё понял. – Не бойся ментов и никогда от них не убегай. Только в одном случае беги. Если вдруг придут к нам, а меня не будет. Тогда прячься. А когда один ходишь, не бойся. А если будешь пугаться и убегать, привлечёшь к себе внимание. – Всё, я понял. – Молодец. Молодец, братик, растёшь у меня. Пойдёшь со мной завтра на Копытце с утра? – Пойду. А во сколько с утра? – Часов в девять. – Тогда встану в шесть, надо успеть поймать пять хвостов. Остап и забыл, что брат теперь браконьер. И почти носит пальто с мехом. Остап улыбается. В начале второго «девятка» останавливается на Колхозке, неподалёку от дома Кобзаря – Остапу нужно забрать мыльницы. Он смотрит по сторонам, выходит из машины и идёт к воротам. В траве ничего нет. Проходит вдоль забора. Туда. Обратно. Пусто. Подходит к калитке и звонит. Слышатся шлепки в сторону калитки. Открывается маленькое окошко. Затем и калитка. – Тебя ищут. – Кто? – Менты. – Зачем? – Твои родители накатали заяву, что вы с братом пропали. Что ты угнал тачку из гаража и увёз брата. Просили найти тебя, сдать в колонию. – Откуда знаешь? – Следак знакомый ехал с Атоса. Их твой батя вызвал показать пустой гараж. Так он проездом ко мне заскочил. У бати твоего лик расхерачен, он сказал, ты на него бандитов каких-то навёл. – Понял. Спасибо. Где мыльницы? – Да вон они, в доме. – Давай сюда. Половина второго ночи. Остап закрывает спящего брата в машине за гаражами на Колхозке и идёт по улице к ближайшему телефонному автомату на улице Победы. Не вовремя научил Лёньку не бояться ментов. Есть же ещё родители, которые спят и видят, как бы избавиться от иждивенцев. Нарожали, твари, теперь не знают, что с этим делать. На буме, по улице Победы, телефонный автомат. Остап бросает в него две копейки и набирает номер. Гудки. Гудки. Заспанный Даня: – Да. – Привет. – Уже приехал? – Укрой до утра. – Приходи. Дом Дани недалеко. Остап входит в подъезд, поднимается на пятый этаж. Его встречает Даня в халате. – Заходи, заходи. А чё один? Остап закрывает за собой дверь. Остаётся в прихожей. Даня вопросительно смотрит. – Нас предки сдали. Накатали заяву, что я угнал тачку, забрал брата и уехал, предварительно наведя на батю корешей, которые испортили ему всю фотку. Теперь нас ищут. – Где тачка? – На Колхозке за гаражами. В ней Лёнька спит. – Ща, погоди. Уходит, звонит кому-то. Остап ждёт в прихожей. Даня возвращается и говорит: – Иди туда. Жди. Подойдут два пацана, помоложе меня, постарше тебя. Один в кепке будет. Отдашь им ключи. Сам с братом сюда придёшь. – Спасибо. Два часа ночи. Остап будит в машине Лёньку. – Братик, просыпайся. Лёнька мычит. С трудом понимает, где он. Сонно смотрит на брата. – Приехали? – Приехали, родной. Выходи на воздух. – Чё там дома? – Дома праздник. – Где спать будем? – У Дани. – Это кто? – Друг. Подходят двое парней лет двадцати. Один в кепке. – Привет от Данилы. – Привет, пацаны. Остап забирает из машины свёрток с мыльницами, отдаёт пацанам ключи. Братья идут по тёмной улице. Лёнька не совсем понимает, где находится. Плохо знает бум. Идёт, куда брат ведёт. Родителям лёнькиного доверия никогда не заслужить. Он не только спать, он ссать не пойдёт туда, куда они ему покажут. Остап приводит Лёньку к Дане. Отправляет в ванну умываться и мыть ноги, а потом спать на балкон. Даня живёт один в маленькой однушке, доставшейся от бабки. Почему у всех есть бабки? Почему у Остапа и Лёньки нет бабки, к которой можно прийти, пожрать, поспать, помыться, а потом получить наследство? Остап и Даня сидят на кухне. Остап рассказывает, как всё прошло в Смирных. Валерий Иванович подарки получил. Багажник досматривали два часа. Деньги и малявы передал хмырю, как договаривались. Увидел его в тюремном дворе и поехал искать дом с синей крышей. Дорога была ровная. – Сколько потратил на бензин? – спрашивает Даня. – Пять рублей. Даня приносит пять рублей и отдаёт их Остапу. – Давай теперь по твоему кипишу. Откуда прилетело? – Фарцовщик сказал. Я заходил к нему на днях, просил достать мыльницы для моей девочки. Он сказал, что оставит у калитки, чтобы забрал их ночью и не палил контору. Проезжаю вчера, проезжаю сегодня, а у калитки ничего нет. Позвонил, он вышел, рассказал. – Ты, Ося, очень хитрый пацан, ничего не пропустишь, всё себе в зачет. – Даня догадывается, что фарцовщик всё-таки сел на хвост Остапу. – Ох, и хитрый ты. Но знаешь, как это называется? – Знаю. А иначе он бы мне их не дал. – Ладно. Оставим это на второе. Чем будешь хлебать первое? – За машину боюсь. Менты прочухали. Этот – алкаш, та – ещё хуже, дети беспризорники. Бери эту «девятку», продавай без палева и пили бабки на всю мусарню. – Я спрячу её. Подождём, пока кипиш утихнет. Потом заберёшь. На крайняк обменяем тебе на другую. Придумаем что-нибудь. – Спасибо, Данила. – Как отблагодарить тебя за поездку? – Слушай, Даня, я не знаю, как склеится у меня одна тема. Я не хочу её ни с кем делить. – Сколько там? – Пятьсот рублей. – Растёшь, малыш Ося. Хорошие деньги нашёл. – Хорошие. И особенно хороши, когда делиться ими ни с кем не надо. Ты же подвязал. – Понимаю. – Могу я прийти и посоветоваться с тобой, если вдруг моя тема не склеится так, как я хочу? – Можешь. Можешь и помощи попросить. И я окажу тебе поддержку. Сам окажу. От себя. Никто не будет знать. И с тебя ничего не возьму. А ты впредь не покрывай барыг. Сколько бы услуг они тебе ни оказали. Если кто-то хочет что-то на зону передать, пусть в общее складывает, с тем и передаёт. Понимаешь, о чём я? – Да. – Он – барыга, а ты – пацан. Понимаешь, о чём я? – Да. – С ними дружить опасно. Продаст тебя. За твою же услугу пацанам сольёт. – Понял. – Поступлю, как пацан, не спрошу у тебя, чего и кому он передал. Это же ваши с ним дела. Чего мне о чужом спрашивать? В этом маленьком городе живёт масса запуток. Все спрашивают о чужом. Разносят чужие известия. Лезут в чужие дела. А если обернуться и взглянуть с другой стороны, то выходит, что это вовсе не чужие дела, а как раз свои. Просто покрыты так, будто чужие. В большинстве случаев, конечно, это праздные сплетни. Как, например, ехал следак с Атоса, заглянул по пути к фарцовщику, может, дефицит ему там какой достали или, может, просто поболтать. Вот и сболтнул, что на Атосе чей-то отец с расхераченной мордой накатал заяву на малолетнего сына, угнавшего якобы тачку из гаража. Но бывают и такие запутки, о которых говорит сейчас Даня. Есть барыга, крышуемый братвой. Этот барыга почему-то не сдаёт свои посылки вместе с другими, а действует отдельно. И старается всячески подмазать пацана, передающего эти посылки, чтобы это известие не дошло до братвы. – Он передавал так же, как и вы. Валидол и бритвы в пятнадцатую комнату. – Это не валидол. – И у него не валидол. Даня смотрит на Остапа. Умный мальчишка. Всегда всё подмечает и на том, что находит, пытается заработать. А иначе ему никак. С такими-то родителями. Он вообще, хоть что-то хорошее в жизни видел? Брат любимый и тот болен. Говорит, есть девочка. Вон, мыльницы ей выработал. Бесплатно выработал. – Сколько он платил за посылку для Валерия Ивановича? – Двадцать пять. Даня улыбается. Ну, Ося. Не зря тебя Бык любит. Говорит, ждёт тебя большое будущее. Просил помогать и оказывать любое содействие. Со временем будет подтягивать к движению. Хотя, нет, не подтянет – Ося всё понимает и не пойдёт к Быку. Начало шестого утра. Лёнька подрывается. Приходит в комнату, будит спящего на полу брата. У Лёньки дел по горло. В реке плещутся пять хвостов. Идут умываться в ванную. Остап учит брата чистить зубы пальцем. У Лёньки всё лицо в зубной пасте. Остап собирает на балконе раскладушку. Лёнька на кухне пьёт чай с пряником. Лёнька не Шила – в чужой холодильник никогда не полезет, хоть сто раз будет голоден. Нашёл в вазе на столе пряники, здесь пару стащить можно. Остап будит Даню. Просит, чтобы шёл закрывался. Братья уже уходят. Идут через посёлок Бумажников напрямки к заводу, срезая все углы. Лёнька торопится на реку. Спрашивает брата: – Где наша машина? – Теперь запоминай. Мы поехали покататься. Ночью. Чтобы менты не припалили, что за рулём сопляки. Доехали до Гастелло. В Гастелло остановились у реки, за мостом. Развели костёр, хотели пожарить на костре рыбы. Тут пришли какие-то уроды. Мы их не помним, потому что была ночь. Сколько их было, тоже не помним. Может, два, а может, десять. У них был ствол. А может, и не было ствола. Мы не помним. Потому что сильно напугались. Они отобрали тачку и дали по газам. А мы боялись потом идти домой, потому что батя нас отлупит. Батя нас очень сильно бьёт. Сильно же бьёт нас батя? – Сильно. – Теперь давай с начала. Как ночью, помнишь, ехали, играли? Я задаю вопрос, а ты отвечаешь. Соберись хорошенько. Я – мент. Ты меня не бойся. Я ничего плохого тебе не сделаю. Только допрошу и всё запишу в протокол. Пересекают улицу Ленина. Направляются в сторону заводской проходной. Остап спрашивает: – Ну, рассказывай, Лёня, где был. – Мы поехали с братом кататься. – Куда поехали? – В Гастелло. – Почему ночью поехали? – Чтобы милиция не остановила. – Почему родителям не сказали? – Потому что не разрешат, само собой. – Молодец. Что делали в Гастелло? – Остановились за мостом, пошли на реку, развели костёр, хотели пожарить рыбы. – Потом что было? – Я не помню. Пришли какие-то типы и забрали батину тачку. – Молодец. Батину тачку. Правильно взял. Сколько было типов? – Штук шесть. – Описать можешь? – Не, было темно. – А примерно? – Ну, один, кажется, высокий. А другой пониже. – А другие четверо? – Я их не видел. – Молодец. Верно просекаешь, братик, умничка. Как домой добрались? – Пешком. – А чего так долго шли? – Мы не хотели сначала идти. Боялись батю. – Что-нибудь ещё помнишь? – Не. Я тогда сильно напугался. – Молодец. Только когда будешь врать, сильно не завирайся. А то припалят. Менты всё-таки взрослые и умные, а ты маленький и дебил. Семь утра. Лёнька на реке. Остап входит в спящий дом. Батя лежит перекорёженным лицом кверху. Давит массу. Мать – в комнате сыновей. Какого хрена ты несёшь свой триппер в нашу постель. Так и сказал бы ей. Жрать в доме нечего. Воды помыться нагреть негде. Печку топить нечем. И последний оплот чистоты в этом доме – братская постель – изгажен. – Поднимайся, – говорит Остап матери. Она спит. – Поднимайся, – повторяет. Веки дрогнули. Вроде приходит в себя, смотрит на сына. Он говорит: – Я сегодня поставлю дверь в эту комнату. И врежу в неё замок. – Где ты был? – она с трудом поднимается. Нет, не с похмелья. Она всегда такая тяжёлая. Потому что не отдыхает. Вырубается в пьяном сне. Потом снова куролесит. Пьёт, шляется, получает по соплям. Вчера, кажется, снова получила. Здорово приложили по голове. Под правым глазом – синяк. Отойдёт. – В Гастелло. – Что там делал? – едва шевелит языком. Несладко ей приходится. – Рыбу жарил. Дома же нет плиты. И дров нет. Поехал в Гастелло, развёл костёр на берегу реки. Она пытается подняться и протягивает к нему дрожащую руку. – Нет. Не прикасайся ко мне. И к брату не прикасайся. Мать смотрит на Остапа едва видящими глазами. В глазах плывёт. Пока он рос, её глаза всегда плавали в этой мути. Она не понимала, что это такое здесь бегает. Она даже не понимала, от кого это завелось. Она пыталась травить его ещё в утробе, но он выжил. Причинил ей адские муки и вышел на этот свет. Остап смотрит на мать. Трезвым, зорким взглядом не по годам смышлёного мальчишки. Он не видит в ней женщины, произведшей его на свет, но он рад, что есть на этом свете. Рад, что есть Лёнька. И плевать, от кого они оба завелись. Никогда в лицах матери и отца не станет искать сходства. Они разные. Здесь точка. Мать сползает с кровати и на карачках выползает из комнаты. Пытается будить мужа. Остап снимает со старенькой, продавленной полутораспалки бельё. Восемь утра. Остап привёл в дом алкаша, что строил бабке Шилы крольчатник и затем курятник. Алкаш замеряет дверной проём рулеткой. Отец в спальне кряхтит, отхаркивается в таз. Не может подняться. Но Остап не спрашивает, что вчера произошло, и почему отцу наваляли. Плотник просит червонец за работу. – Я не понял, кто-то пустил слух по острову, что я миллионер? Посмотри, шкура, где я живу. Загляни в соседнюю комнату, чего эти инвалиды могут мне дать? А у меня ещё братиш мелкий. – У тебя цепь на шее драгоценная. Такие цепи в магазинах не продают. Простым смертным не купить. – Верно ты подметил. Она ручной работы, не штамповка, и золото в ней чистое. Это подарок. За доброе дело, за добрую душу и чистое сердце. От чистой души и доброго сердца награда. Поэтому цены у этой цепи нет. Даже если перережешь мне глотку за неё, никому не продашь. Её у тебя попросту не купят. А быстрее тебя самого прибьют. – Ладно, пятёрку возьму, замок найдёшь и врежешь сам. – Ладно. Пятёрку даю. Поставишь мне дверь с замком. Сегодня поставишь. Сегодня получишь пятёрку. Если завтра придёшь, то здесь будет стоять дверь другого плотника. Развернёшься, пойдешь обратно с дверью. Половина девятого. Остап с Лёнькой в островном магазине сдают рыбу. Продавщица отсчитывает им рубль пятьдесят мелочью. Братья выходят из магазина. Лёнька ссыпает в ладонь брата свой заработок. На хранение. Идут к Шиле. Шила, как Лёнька. Все щёки вымазаны. Только не пастой, а сметаной. – Пойдёшь с нами купаться? – спрашивает Остап. – Вас менты ищут, – сообщает Шила. – Почему? – спрашивает Остап. – Ваш батя накатал заяву на тебя, что ты угнал его тачку и забрал малого. А ещё, что ты подговорил кого-то избить его. Здесь следак вчера был. Ко мне заходил. Спрашивал. А вы где были? – Ладно, Шила. Времени в обрез. Мне надо спешить. Вы пока с Лёнькой идите на Копытце. Я туда часам к десяти подтянусь, всё мне расскажешь. Ударяют по рукам. Остап идёт в город, через висячку и железнодорожные пути к старому вокзалу. Звонит в дверь. Дверь открывает Натаха. – Почему не спросила «кто»? Она улыбается. Кивком приглашает войти. Остап входит. Видит лысую Олеську и надувной круг. Куда там без неё. – Покорми меня, – просит Остап Наташу. Натаха – хозяйка. Родители всё лето на даче, а она за старшую. Дома чисто, полы всегда намыты, и пахнет хлоркой. Ходят важные коты, их тут трое или четверо. Наташа достаёт из холодильника продукты и готовит омлет с помидорами и колбасой. Остап никогда не ел такого. Сковорода большая. Он сметает всё за один присест. – Ты когда последний раз ел? – Вчера. – Чем занимаешься, если постоянно некогда? – Хожу и думаю. – Куда ходишь? – Туда-обратно. – Чего думаешь? – О тебе думаю. Постоянно и только о тебе думаю. Наташка смеётся. Приходит Олеська. Обулась в мыльницы. Мыльницы ей велики. Но она всё равно их надела. Мыльницы розовые, яркие, с бутонами роз, с невысоким каблучком. Шедевр резинопроизводства. Наташка в немом изумлении, как Остап десятью минутами ранее при виде шкворчащего на сковороде омлета. Его сразили эти запахи. Он решил, что не будет смотреть на других девочек никогда в жизни, что бы они собой не представляли. Её сразили эти мыльницы. Она подумала, что в другой раз, когда этот Паша, идиот, станет свистеть под её окнами, она запульнет в него чем-нибудь тяжёлым, пусть хоть это будет мамина любимая статуэтка китаянки. Наташка отвешивает звонкую затрещину Олеське. Олеська снимает мыльницы. Теперь Наташка примеряет. Ну, в пору же. Натаха убегает к зеркалу в прихожей. Встаёт на банкетку, любуется красивыми мыльницами. На их фоне ноги со шрамами выглядят особенно уродливо. Олеська крутится