Новообретённый потерянный рай - Анастасия Романчук

Сегодня она стоит рубль. – Говори. – Пришла домой одна. Больше никого не видели. А на другой день пришёл Сява. Был с ним пацанёнок. Тот пацанёнок потом ушёл, а Сява вызвал ментов. – Кто такой? – За улицей Фрунзе бараки знаешь? – Нет. – Ну, вот она, Фрунзе, – Швец кивает в сторону улицы за Бумажником. – Не доходя до двенадцатого дома, сворачиваешь в кусты. Идёшь, идёшь, а потом бараки. Там собирается одна компания. Старший у них Ёжик. Его и видели. – Кто такие? – Нанайцы. Всё, я пошел. Словимся. Мать портовского пацана по прозвищу Вано убили несколько дней назад. Перерезали горло ножом, оставили всё, как было, и ушли. А потом Вано спьяну обмолвился, что одну заначку всё-таки унесли. Постояли еще на Бумажнике. Большая площадь перед домом культуры наводнена подростками и шпаной. Много людей, все передвигаются, о чем-то говорят, приветствуют друг друга ударами ладоней о ладони.[10] Много знакомых лиц. С Осей здороваются.

– Ося, братан, здорово. – Здорово. – Как Атос, братуха?

– Всё в поряде, пацаны, Атос здравствует. Вам того же. Остап осторожен не меньше Швеца. Всюду глаза. Всюду уши. Если ты в четырнадцать лет научился зарабатывать на том, что увидел, узнал, понял, догнал, то наверняка ты не один такой. Остап с Шилой не уходят с Бумажника. Остап наблюдает за передвижениями бумовских. У этих постоянно что-то меняется. Нестабильный народ. Шила между делом продаёт блок «Родопи» и блок жвачки. Уфф. Расстёгивает куртку. Походя поздоровались еще двое. Этих Остап не знает. Запомнил. Один метис, второй русский, обоим лет по пятнадцать, оба бриты наголо. – Шила, знаешь их? – Не. – Запомни, братиш. Где увидишь, маякнешь. Ребята идут на болото за улицей Фрунзе. Кругом помойки. Через болото перекинуты доски. Когда идёшь, под ними хлюпает. Не разбудить бы кита. У сарая на корточках кругом сидят пятеро нанайцев и курят по очереди одну «Приму» в пластмассовом мундштуке. – Здорово, пацаны, – приветствует Остап. – Здорово, банда, – вторит ему Шила. – Здорово, здорово, – говорит один. – Ты Ёжик? – догадывается Остап. – Ну, – не понимает Ёжик. – Разговор к тебе есть. – Говори. Остап не будет говорить, пока не поймёт, что его будут слушать. Он оценивает ситуацию. Их пятеро, трое из которых стопроцентные дебилы. Полезут в драку по первому свистку. Ёжик поумнее, недаром лидер группировки, но перед товарищами, конечно же, прокатит понт.[11] Пятый, кажется, не местный. В драку не полезет, но посмотрит и передаст потом туда, откуда пришёл. Что ж, ребята. Не бережёте вы чужое время. А хрен ли делать. Других вариантов нет. Не драться же, в самом деле. Не за тем шли, но за тем налипли. Остап присаживается на корточки и спрашивает: – Знаете моего друга? – кивает в сторону Шилы. – Шила, – отвечает неместный. – Ты говорил своим друзьям, кто такой Шила? – Нет. – Чего так? – А кто он такой? – спрашивает Ёжик. – Он всё достать может, – говорит Остап. – Серьёзно? – Ёжик обнаруживает деловую жилку. Всё, попался, деляга херов. – Всё. Да не всем. Отойдём? Остап, следом Ёжик, за ними Шила идут за бараки. По хлюпающим о воду дощечкам. У стены Остап оборачивается, хватает Ёжика одной рукой за шею, второй закрывает ему рот. – Как думаешь, зачем я привёл к тебе своего друга? Я знаю, что у тебя есть деньги. Только мы ничего тебе не продадим. Ты так их отдашь. Потому что это чужие деньги. Надо бы вернуть хозяину. Всё, что взял, вернёшь. С тобой не будут в игрушки играть. У пацана мать убили, а ты следом шёл и грабил. Тебя не пожалеют. Понимаешь, что он с тобой сделает за такое мародёрство? Просто верни бабки, и тебя простят. Ёжик молчит. Остап понимает, что пацан берёт тайм-аут, а это своего рода белый флаг. Грамотная уловка, которой всякий чёрт пользуется, от дебила до умника. – Шила, – зовёт Остап и коротко кивает головой в сторону. Уходи, Шила. Прячься. На случай, если тайм-аут перейдёт в военный зов нанайских товарищей. Нанайцы со всеми дружат, вне районов, вне содружеств и коалиций. Шила исчезает в зарослях полыни. Лишь бы не заблудился в этих помойках. – Я найду тебя через два дня. И ты отдашь мне эти деньги, – говорит Остап и отпускает Ёжика. Тот распрямляется и предлагает: – Братан, давай поделимся. Только не сдавай меня. – С кем ещё поделился? – С сеструхой. – Кто такая? – Да там, в общаге живёт, по Набережной. – С кем ещё? – Да всё, больше ни с кем. Матушке стиральную машинку купил. – Нафиг вы пошли в эту хату? – Сява позвал в гости к Вано. К нему же все в гости ходят. Сказал, мать с дедом на дачу уехали, можно вискаря попробовать. У них дофига чего есть в хате. И дофига чего можно попробовать. Пришли, дверь открыта, заходим, а она в спальне на полу лежит. Сява пока тупил, я пошёл посмотреть, как люди живут. Нашёл в унитазном бачке заначку. Чего, думаю, всё равно умерла. Ну, взял, а Сява сказал мне, чтобы я уходил, что надо ментов вызывать. – Вот Сява – друг Вано. А ты ему – падла. Иди к сеструхе, забирай все подарки, продавай машинку. Чтобы через два дня деньги были. Остап не друг Вано и с возвращённых денег собирается взять процент. Хороший процент, потому что кроме него эти деньги никто не ищет. Можно разложить кучу нанайских вариантов, чем кончится дело. И ни в одном из них денег целиком не вернёшь. А чем меньше денег, тем меньше процент. Остапа не устраивает такой вариант. Грузить, что ли, этого дебила? Чтобы грузить, надо подтягивать кого-то. А подтягивать кого-то – снова меньший процент. Не. Не канает. Шила ждёт в конце улицы. Свистит Остапу, как только тот появляется из высокой полыни. – Это с Набережной пацаны. – Какие? – не сразу улавливает Остап. – Ну, те, двое лысых. У Бумажника с нами поздоровались. Проходили недавно здесь, в общагу пошли, домой. Знаешь общагу по Набережной? – Это где Волчок живёт? – Ну. – Пойдём-ка, сходим до него. – Жрать охота, – жалуется по дороге Шила. Пацаны заходят в магазин. Шила складывает в корзину банку морской капусты, банку сайры, батон, банку майонеза, две бутылки газировки. Остап просит взвесить морских камешков. Молодая продавщица в высоком белом чепце сворачивает кулёк из коричневой бумаги, насыпает в него железной лопаткой изюм в разноцветной сахарной глазури и надписывает на нём ручкой: ноль запятая двадцать три. Остап идёт к кассе. Шила уже там. В общаге ребята долго идут по тёмным коридорам, прежде чем остановиться у нужной двери. Остап стучит. – Да. – Привет. – Привет, заходи. В маленькое окно смотрят сумерки. Волчок явно накатил, спрашивает Осю, как дела на Атосе. Ося отвечает, что на Атосе тишь да гладь. Волчок пять лет назад освободился, сначала немного посуетился, а потом замер. Сидит в этой комнате и херачит водку. Она напрочь выбила его из жизни. – Когда на Смирных прёшь? – спрашивает Волчок. – Пока не пру. – Даню видел? – В городе засветил. Так, привет, пока. – Как дома? – Всё нормально. – Не обижают? – Нет. – Чё хотел? – Шила хочет торгануть на крыльце этой общаги. Пацанов же до чёрта в вашем районе. – А Шила не попутал, что барыжит? – Я не барыжу, – отвечает Шила. – Просто пацанам помогаю. Не всем же с заднего хода выносят, как Осе. Шилу никто не сожрёт. Он умный пацан, хоть и прикидывается дураком. Все отстегивают, а он никогда никому не будет платить. – Ладно, пусть приходит. С бутылкой самогона. Пацанам сигареты, мне самогон. Ударяют по рукам. Девять вечера. Атос. Лёнька сидит на крыльце дома и ждёт брата. Без брата он домой не ходит, боится пьяного отца, который может побить. Остап входит в дом. Лёнька идёт за ним следом. Пахнет едой. На печке стоит кастрюля. – Руки мыть, сучата. Отец пьяный, точно не побьёт, потому что как встанет, так и упадёт. Остап наливает брату жидкий суп из лапши и ставит тарелку на стол. Лёнька ест, дуя на ложку. По другую сторону стола – отец. Такой же, как Волчок. Выпал. Остап снимает мастерку через голову, достаёт сумку. Складывает в нее мастерку, снимает штаны. Ленька встаёт из-за стола, раздевается до трусов, отдает вещи брату. Снова усаживается за стол. Ест. Остап ждет. – Твари пиздоделанные. Матери дома нет. Наверно, зарабатывает этому козлу на бухло. Остап молча стоит, прислонившись к дверному косяку. У него гудят ноги – находился за день. И выработал по ходу пять рублей. Есть идея с клеем. И с двух тысяч Вано ещё будет процент. Будет-будет, Остап не сомневается. Он закопал свою штуку в дровяном сарае, в котором дров, сколько себя помнит, не было. Неплохо было бы присоединить к той штуке еще пятьсот рублей. Лёнька ставит пустую тарелку на печку. Братья идут за водой к колодцу, набирают таз, греют его на остывающей печке, моются и укладываются спать. – Ты где сегодня был? – спрашивает Лёнька, устраиваясь рядом с братом под одеялом. – В городе. На буме. А ты? – А я на речке. Весь день был на речке. Я ещё поймал восемь больших самок и продал их в наш магазин. – В магазин? Их взяли? – У меня всегда берут. Они её шкерят, потом морозят, потом будут продавать. Только у меня и берут. – Как договорился? – Я же дебил, братиш. Меня жалеют. – Ты не дебил, братиш. Ты хитрила. Много заработал? – Два рубля. – Дёшево. Нынче хвост по полтиннику. – Я не знал. – В другой раз спрашивай. Только не продавай как все, а немножко рыночную стоимость сбивай. Сечёшь? – За сорок копеек хвост? – Здорово. Десять хвостов рубль экономят. А хвосты в разном весе, её же за килограмм продают потом. Тогда у тебя станут брать не потому, что ты дебил, а потому что ты купец. – Я люблю тебя, брат. – И я тебя люблю. Спи. Лёнька спит. Остап прислушивается, как в соседней комнате храпит отец. Приходит мать с тёткой. Остап поднимается и выходит из комнаты. На столе бутылка вина, конфеты. За столом две женщины с усталыми лицами. Бухают и продаются. Получают по морде, зализывают раны, потом снова бухают и продаются. – Ма, ты можешь уйти отсюда? До утра свали куда-нибудь. Дай поспать. Мать боится Остапа, поэтому быстро собирается и вдвоём с гостьей уходит. Куда они пошли пить, Остапу неинтересно. Скоро его и отец будет бояться. Утро. Начало седьмого. Лёнька на реке. Остап отнёс вещи свои и брата тётке, которая стирает за рубль. У неё муж безногий и четверо детей. Остап забирает у неё постиранные вещи и развешивает их на верёвки во дворе. Приходит отец. – Где мать? – Не знаю. – Займи червонду? – Нету. – Снимай цепь. – Мою цепь у тебя никто не купит. – Почему? – Потому что знают, что моя. – Займи червонду. – Нету. Остап идёт в дом. Лёнька тащит две большие рыбины, укладывает в большой таз на кухне. – Вот бы котлет из них наделать, – говорит Лёнька. – Беги к соседям, проси мясорубку. Лёнька убегает. Снова приходит отец. – Дай червонду, сын. Остап находит тряпку, идёт, полощет её у колодца. Возвращается домой. Отец пристаёт к Лёньке: – Дай червонду. Остап протирает кухонный стол. За столом сидит отец. – Дайте червонду, бляди. Лёнька выкладывает на стол рыбу. Остап находит ножи, протирает их тряпкой. Ножи тупые. Ищет оселок. Отец стучит кулаком по столу. – Она вчера с Пожарихой приходила. Отправил восвояси. Иди, разбуди. Может, у них есть. Остап точит нож. Лёнька смотрит на отца. Отец сверлит глазами Остапа. Остап точит нож. Отец переводит взгляд на Лёньку. – Малой, сгоняй до мамки. Лёнька вопросительно смотрит на Остапа. Остап знает, как это делать. Одно движение – и из горла льётся кровь. Ещё два года. Надо где-то жить им с братом. Отца унять просто. Отзваниваешь пацанам, подъезжают, пару минут воспитательной беседы – и на месяц-другой хватит. Но Остап не хочет просить, потому что потом придётся отзванивать снова, и все, включая отца, будут знать, что Остап не умеет решать свои проблемы самостоятельно. – Тебе надо – ты иди, – бросает отцу Остап. – Он же не просит тебя приготовить ему котлет. – Умник сраный, заткнись. Я здесь хозяин. Ты за повара, а ты беги. Лёнька усаживается на холодную печь. Чтобы наготовить котлет, нужны ещё дрова, уголь и масло. Всё это вырабатывает брат. А ещё брат вырабатывает Лёньке тёплую одежду и мелочь, чтобы Лёнька был не хуже других и мог купить себе шоколадку, мороженое и газировку. Брат здесь хозяин. Ножи наточены. Один из них Остап даёт Лёньке. В четыре руки принимаются разделывать две рыбины. – Сыне, дай червонду папе. Не нагнетать. Не усугублять. Не доводить до конфликта. Это мудрая тактика. Остап знает: с отцом будет схватка лишь однажды. И в этой схватке должен победить он. Лёнька лезет на чужой огород стырить лука для фарша. Отец уходит к Пожарихе. В дом вваливается Шила, усаживается за стол и ждёт котлет. Он принёс «Момент». Лёнька возвращается, но Остап снова его отправляет: – Лёнька, сгоняй до Лешего. Скажи, я позвал, пусть придёт. А по пути забеги в магазин, купи масла. По дому разносится аппетитный аромат. Шила с Лёнькой колдуют у сковороды, на которой шкворчат толстые котлеты. По подбородкам течёт слюна. У Лёньки от голода, у Шилы от жадности. Остап с Лешим сидят в маленькой комнате с оторванными обоями. Остап показывает Лешему тюбик «Момента» и спрашивает: – Сколько это стоит? – Где взял? – Много будешь знать – плохо будешь спать. Сколько? Леший думает. Он знает рыночную стоимость «Момента» и прикидывает, на сколько бы её снизить. Но Остап не будет её снижать. Он завысит. Это не рыба. – Ну, рубль, – говорит Леший. – Три с полтиной. Он твой. – Где же взять столько? – Иди, вырабатывай. Унюхаться одним восьмидесятиграммовым тюбиком «Момента» может целая рота солдат. Леший уходит соображать на десятерых. Свежий хлеб, горячие котлеты, зелёный лук. Этот праздник выработал Лёнька. Он сегодня хозяин. Трескает за обе щёки. Остап наливает чай в три кружки. Инструктирует Шилу. – Ты не просто сидишь там на крыльце и торгуешь. Задача – разговорить как можно больше пацанов, достать как можно больше информации о сестре этого Ёжика. Меня интересует всё, даже чем они подтираются. Всё узнавай и всё запоминай, брат. – Ладно. А чё с клеем собрался делать? – Пусть используют один тюбик, потом заберём у них, надуем его. Надуется, следующий продадим за пятёрку. Сколько там всего? – Двадцать четыре. – Полтос[12] как с куста. Попилим. – А бабка? – А бабка нескоро до него доберётся. – А если на продажу? – А на продажу клей усох. Примите извинения, заберите деньги.[13] Тебе-то чё? Или ты больше не копишь на велик? – Тридцать на двадцать попилим. – Идёт. Бабке тридцать, мне двадцать. – Почему это? – Потому что идея моя, а клей бабкин. Ты тут причём? – Ладно. Двадцать пять на двадцать пять. – Вот это дело. Три часа дня. В доме пьяная вакханалия. У калитки стоит белая «Волжанка». В ней трое. За рулём сидит Даня, рядом Макар, на заднем сидении Бык. На крыльце стоит отец и смотрит на «Волгу» пьяными глазами. Остап открывает заднюю дверь, садится в машину. – Привет. – Здорово, Ося. – Привет, братан. – Здорово, братка. Чё за хмырь на крыльце? – Батя мой. – Сидевший, что ли? – Ну. – За что мотал? – Стырил чё-то в колхозе. Макар не встречал ещё батю Остапа – он только-только освободился. С двадцати лет мотал срок за вооружённый групповой налёт. К сорока освободился. Теперь вникает в суть вольной жизни. Даня помладше. Тридцатка, кажется. Не сидел, но пацан весомый. С детства в движении. Начинал, как Остап. Малявы, передачки, ещё какие мелкие поручения. Быку шестьдесят. Крепкий мужик, весь в татуировках. Всю жизнь по зонам, ни одного строгача не пропустил. Теперь держит общак. Отец спускается с крыльца. Пошатываясь, плетётся к «Волге». Бык не любит отца Остапа. Зовёт сутенёром. Бык не любит ни сутенёров, ни наркоторговцев. Принципы. Отец не знает ни одного гостя, хоть и мнит себя бывалым уголовником. И часто по пьяни поучает всех воровским понятиям. Отец наклоняется к открытому окну Макара и спрашивает: – Ты чё тут делаешь, сучок? Остап молчит. Воры смотрят на его отца.