Чужаки - Андрей Евпланов

Выпили, заели остатками торта. Соус завел было разговор про бухгалтершу из Красновидова, которая потихоньку вписывала в закрытые наряды всякие несуществующие работы, а деньги прикарманивала, но сбился почему-то на Кеннеди. Серега слушал эти разговоры и думал, что вот и здесь, за тысячи километров от его родного дома, живут хорошие люди, которые принимают его так, как будто он век тут жил. И сердце его постепенно наполнялось благодарностью… Ему вдруг захотелось сделать им приятное. И он сказал:

— Мужики, может, еще, а? Я только на квартиру за деньгами сбегаю.

— Только скоренько, — обрадовался Соус, — а то Верка сейчас свой ларек закроет и пойдет куда-нибудь язык чесать, и фиг ее найдешь.

Но Гуляй его осадил.

— Не мельтеши, Соус, сегодня Гуляй угощает. А у меня другая программа.

Программа у Гуляя была действительно обширная. Потом Серега сколько ни вспоминал, так и не смог до конца вспомнить, что же они делали в тот вечер и где побывали.

Вспомнилась совхозная столовая и стол, уставленный бутылками какого-то «Лучистого». Тогда еще вроде был и Ерофеич. Потом ехали в пустом автобусе и орали частушки «Мимо тещиного дома я без шуток не хожу…» и еще в этом роде, а шофер, совсем пацан, все оглядывался, смеялся и приговаривал: «Во дают, черти!» Потом был ресторан в райцентре, но Ерофеича уже точно не было. Зато на белой скатерти были почему-то чернильные пятна. Чернилами там поили или чем, неизвестно, но пятна были. Это Серега хорошо помнил, потому что удивительно — откуда в ресторане взялись чернила. А еще припоминал он Катю в клипсах, которая висела на плече у Гуляя, и была еще вроде Зина, а может быть и Инна, но как она выглядела, что делала и куда потом делась, Серега припомнить не мог. Он и себя после ресторана не помнил. И долго не мог сообразить, что с ним произошло, когда наутро очнулся в постели, в городской явно квартире.

В окно смотрело серое небо. За стенкой слышались шаги и голоса, а он лежал в новой постели как будто перееханный и ломал голову над тем, чего он вчера такое мог выкинуть? и что он скажет, если в комнату вдруг кто-нибудь войдет? а также что ему делать, если никто не войдет?

В конце концов он устал от неприятных мыслей, свернулся калачиком и уснул. Разбудила его женщина средних лет в цветастом халате и в бигудях.

— Ну, вставай, что ли, а то мне на работу скоро.

Серега не мог понять, почему он должен вставать, если эта женщина уходит на работу, но почему-то послушался и стал шарить глазами по комнате в поисках одежды. Женщина усмехнулась как-то криво, покачала головой вроде как с укоризной, бросила ему его брюки, рубашку и вышла из комнаты.

Пока Серега одевался, он думал только о том, что связывало его с этой женщиной, которая была старше его по крайне мере вдвое, и какие это может иметь последствия. На ум приходили самые разные варианты, но все сводилось к одному: «Нужно поскорее смываться отсюда, и по возможности без всяких объяснений».

Стараясь ступать так, чтобы не скрипели половицы, он выбрался в прихожую, но здесь за что-то зацепился и чуть не растянулся. На шум тут же вышла хозяйка.

— Что, так и пошел? — спросила она, загораживая Сереге дорогу.

Не долго думая, Серега взял ее за мощные плечи и хотел поцеловать, но она решительно отстранила его.

— Ты что, сдурел? Я тебе в матери гожусь. Давай часы и топай на все четыре.

Ни слова не говоря, Серега отдал ей свои часы и, втянув плечи, вылетел в распахнутую перед ним дверь.

На площади, возле автостанции толпился обычный народ: женщины не поймешь какого возраста в пуховых платках и плюшевых жакетах с туго набитыми чувалами в руках, мужики в телогрейках, студенты с гитарой.

«Совсем как у нас в Большой Мурте», — подумал Серега, и от этой мысли ему стало почему-то легче и даже голова перестала трещать.

— Отец, до Синюхина скоро автобус будет? — спросил он мужчину в плащ-палатке и фуражке защитного цвета, по всему видать — бывшего военного.

— Скоро, — ответил тот, давая понять, что вопрос исчерпан и вообще повестка дня закрыта.

«У, монумент», — подумал Серега и подошел к старику, который сидел на ящике и мусолил во рту погасшую папиросу.

— Бать, до Синюхина отсюда далеко будет?

— Километров шестнадцать, — ответил старик, не выпуская изо рта своей «соски». — Только-только автобус ушел, а следующий только в двенадцать. Есть еще, правда, красновидовский, но оттуда пехом километров пять. Хотя там попутки ходют, но это только, значит, вечером, и наоборот…

Старик еще объяснял что-то, но Серега его уже не слушал. Из-за угла на площадь выехали вдруг два кормоуборочных комбайна и остановились возле магазина «Культтовары», из них выскочили Гуляй и Соус и скорой походкой направились во двор, откуда недавно вышел Серега.

— Эй! — крикнул он им. — Куда лыжи навострили?

— Смотри-ка, оклемался, — обрадовался Гуляй.

— А мы за тобой, — сказал Соус. — Выручать приехали. А то, думаем, Клавдия баба принципиальная, четвертной ей не отдадим, не выпустит тебя. А она, значит, выпустила… Ладненько, сейчас мы этому четвертному головку скрутим.

Соус оживился и похлопал себя по ляжке, но Гуляй сказал:

— Соус ты и есть Соус… Официантки, между прочим, такие же работяги, как и ты.

— При случае отдадим, — заскулил Соус. Но Гуляй был настроен решительно:

— Как обещали, так и отдадим. Она с нас даже залога не потребовала, Сереге вон у себя постелила, а он, между прочим, мог ей всю квартиру заблевать.

— А на сколько она нас обсчитала? — не унимался Соус.

Но Гуляй стоял на своем. И тогда Серега сказал:

— Поехали, мужики, а… Поехали скорей отсюда. Я расплатился. У меня было…

И понеслось. Перво-наперво они заехали в магазин и взяли две бутылки Петровской, потом поехали в Красновидово и пили там портвейн за два двадцать, потом зашли к одному печнику, который потчевал самогоном… Люди и пейзажи мелькали перед Серегой, как в клубе кинопутешественников. Временами ему казалось, что он уже и не он вовсе, а какой-то другой человек — симпатичный, которого все любят, который умеет, когда нужно, анекдот загнуть, а когда и поговорить о карбюраторе или о том, чего хочет Помпиду. А он, то есть настоящий Серега, малый самый простой, сидит где-нибудь на автостанции в своей Большой Мурте среди плюшевых баб и телогреечных мужиков.

До сих пор Серега как-то не чувствовал всей прелести вина. Рос он при матери, отца сроду не знал. Правда, бывает, что и женщины питают слабость к спиртному. Но его мать даже наливок по праздникам не отведывала, чтобы не дай бог не пристраститься — уж больно много у нее для этого было причин: рано овдовела, тяжело работала. Понимала мать, что веселая жизнь не про нее, а с горя пить — себя и детей губить. И сыновей своих сберегала от добрых дядечек, которые всегда готовы угостить парнишку стопкой-другой. В первый раз Серега попробовал спиртное лет в пятнадцать, когда старшего брата провожали в армию. Самогон, который его заставили выпить, по цвету сильно смахивал на керосин. Да и по вкусу, видимо, тоже. Хотя Серега и не знал этого наверняка, но догадывался, потому что иначе зачем бы клопам от керосина дохнуть.

Потом ему случалось выпивать еще много раз, но все больше за компанию. А так чтобы взять самому да и выпить по потребности, такого не было. Потому-то, может, и Антонина вышла за него. Судите сами, чего бы ей иначе выбрать Серегу, у которого из всех талантов было только два: способность день и ночь вкалывать не уставая да вот еще это спокойное отношение к вину, когда ухажеры вокруг нее косяками ходили. И какие женихи были! Главный бухгалтер леспромхоза, скажем, чем не жених. Видный мужчина, известный на весь район. Тысячи в Красноярске просаживал.

Или взять фотографа из Большой Мурты. Вроде бы никакой не начальник, а тоже имел и дом, и свою «Волгу». Оба, правда, питали, как говорится, слабость к спиртному и по женской части были не дураки.

Однако Серега ни в какое сравнение с ними не шел. Он и сам это прекрасно понимал и потому даже не пытался ухаживать за Антониной. Так, присматривался издалека, а она возьми да и выбери его. Впрочем, Серега оказался хорошим мужем. Его отношение к Антонине не умещалось в рамки обычной или даже необычной любви, которая, как известно, рано или поздно проходит или сменяется более основательными узами, такими как чувство долга по отношению к детям, привычка к совместной жизни, общее хозяйство и так далее. Он не переставал удивляться ее уму, красоте и тем более тому, что она предпочла его тем, кто, по его мнению, был куда достойнее. И чтобы как-то оправдать для себя все это, старался быть лучше, чем на самом деле. За два года, которые Серега прожил с Антониной, он не сказал ей ни одного поперечного слова. Не захотела она жить с тещей — Серега выхлопотал комнату в общежитии леспромхоза. Пожелала она австрийские сапоги, как у библиотекарши, — через месяц были у нее такие сапоги.