Скотский хутор - Джордж Оруэлл

Тем не менее, ликбез пользовался большим успехом. К осени почти все животные в той или иной степени стали грамотными.

Что касается свиней, они свободно читали и писали. Собаки успешно учились читать, но кроме Семи Заповедей их ничего не интересовало. Мюриель, коза, умела читать еще лучше собак и порой по вечерам она читала остальным обрывки газет, которые валялись в куче мусора. Бенджамин читал так же, как свиньи, но никогда не демонстрировал своих способностей. Насколько мне известно, говорил он, нет ничего стоящего, чтобы читать. Кловер освоила алфавит, но так и не овладела искусством складывать из букв слова. Боксер добрался лишь до буквы «Г». Своим огромным копытом он выводил в пыли А, Б, В, Г, а затем, прижав уши и временами потряхивая челкой, стоял, глядя на них, изо всех сил стараясь вспомнить, что следует дальше. Временами он твердо осваивал следующие четыре буквы, но, как правило, выяснялось, что забывал предыдущие. Наконец, он решил удовлетвориться первыми четырьмя буквами и писал их на земле один-два раза в день, что позволяло ему освежать память. Освоив пять букв, из которых состояло ее имя, Молли отказалась учиться дальше. Она изящно выкладывала свое имя из веточек, украшала его парой цветочков и прохаживалась рядом, в восхищении глядя на свое произведение.

Большинство же остальных животных фермы так и не продвинулись дальше буквы а. Кроме того, было выяснено, что самые глупые из них, такие, как овцы, утки, куры были не в состоянии выучить наизусть Семь Заповедей. После долгих размышлений Сноуболл объявил, что Семь Заповедей могут быть успешно сведены к афоризму, который звучал следующим образом: «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо». В этом, он сказал, заключен основной принцип Анимализма. И тот, кто глубоко усвоит его, будет спасен от человеческого влияния. На первый взгляд, этот принцип исключал птиц, поскольку у них тоже были две ноги, но Сноуболл доказал, что это не так.

— Птичьи крылья, товарищи, — сказал он, — это орган движения, а не действий. Следовательно, их можно считать ногами. Отличительный признак человека — это руки, при при помощи которых он и творит все свои злодеяния.

Птицы так и не поняли долгих тирад Сноуболла, но смысл его толкования до них дошел, и все отстающие принялись старательно запоминать новый афоризм. «ЧЕТЫРЕ НОГИ — ХОРОШО, ДВЕ НОГИ — ПЛОХО» было написано большими буквами на задней стенке амбара, несколько выше Семи Заповедей. Наконец усвоив его, овцы восторженно приняли новое изречение и часто, находясь на пастбище, они все хором начинали блеять: «Четыре ноги — хорошо, две ноги плохо! Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо!» — и так могло продолжаться часами, без малейшего признака усталости.

Наполеон не проявлял никакого интереса к комитетам Сноуболла. Он сказал, что обучение подрастающего поколения гораздо важнее любых дел, которые могут быть сделаны для тех, кто уже вошел в возраст. Он высказал свою точку зрения как раз в то время, когда после уборки урожая Джесси и Блюбелл разрешились от бремени девятью крепкими здоровыми щенятами. Как только они перестали сосать, Наполеон забрал их от матери, сказав, что он лично будет отвечать за их образование. Он поместил их на чердаке, куда можно было попасть только по лестнице из штаб-квартиры свиней и держал их тут в такой изоляции, что скоро все обитатели фермы забыли о существовании щенков.

Скоро прояснилась и таинственная история с исчезновением молока. Свиньи каждый день подмешивали его в свою кормушку. Поспели и ранние яблоки. Теперь после каждого порыва ветра они устилали траву в саду. Было принято как должное, что все имеют на них право, но однажды установившийся порядок был изменен: все яблоки должны быть собраны и доставлены в помещение для свиней. Кое-кто попробовал роптать, но это не принесло результатов. Касательно этого предмета все свиньи проявили редкостное единодушие, даже Наполеон со Сноуболлом. На Визгуна была возложена обязанность объяснить ситуацию остальным.

— Товарищи! — вскричал он. — Надеюсь, вы не считаете, что мы, свиньи, поступаем подобным образом лишь из мелкого эгоизма. Многие из нас на самом деле терпеть не могут молока и яблок. Сам я на них и смотреть не стану. Единственная цель, с которой мы их используем, — сохранить ваше здоровье. Яблоки и молоко (и это совершенно точно доказано наукой, товарищи) содержат элементы, абсолютно необходимые для поддержания жизни и хорошего самочувствия у свиней. Мы, свиньи, — работники интеллектуального труда. Забота о процветании нашей фермы и об организации работ лежит исключительно на нас. День и ночь мы неусыпно заботимся о вашем благосостоянии. Мы пьем молоко и едим эти яблоки только ради вас. Можете ли вы представить, что произойдет, если мы, свиньи, окажемся не в состоянии исполнять свои обязанности? Вернется Джонс! Да, снова воцарится Джонс! И я уверен, товарищи, — в голосе Визгуна, который метался из стороны в сторону, крутя хвостиком, появились почти рыдающие ноты, — без сомнения, нет ни одного, кто хотел бы возвращения Джонса!

И если существовало хоть что-нибудь, в чем все животные были безоговорочно уверены, так это было именно то, о чем говорил Визгун: никто из них не хотел возвращения Джонса. Когда положение дел предстало перед ними в таком свете, у них не нашлось слов для возражений. Слишком очевидной стала необходимость заботы о здоровье свиней. И без дальнейших рассуждений все согласились, что и молоко и падалицы (и кроме того, значительную часть поспевающих яблок) необходимо беречь только для свиней.

Глава IV

В конце лета весть о событиях на Скотском Хуторе распространилась почти по всей округе. Каждый день Сноуболл и Наполеон посылали в полет голубей, которые должны были рассказывать обитателям соседних ферм историю Восстания и учить всех гимну «Скоты Англии».

Почти все время мистер Джонс проводил в распивочной «Красный лев» в Уиллингдоне и каждому, кто был согласен его слушать, жаловался на ужасную несправедливость, что выпала на его долю, когда компания каких-то низменных скотов лишила его собственности. Остальные фермеры в принципе сочувствовали ему, но помощь оказывать не торопились. В глубине души каждый из них потихоньку прикидывал, а не перепадет ли ему что-нибудь из-за несчастья, свалившегося на мистера Джонса. Так уж получилось, что владельцы двух ферм, примыкавших к Скотскому Хутору, постоянно были в плохих отношениях с мистером Джонсом. Одна из них, именовавшаяся Фоксвуд, представляла собой большое, запущенное, почти заросшее старомодное поместье, с истощенными пастбищами, обнесенными полуразвалившимися изгородями. Ее владелец, мистер Пилкингтон, был беспечным джентльменом из тех фермеров, которые проводят почти все время на охоте или на рыбной ловле, в зависимости от сезона. Другая ферма, которая называлась Пинчфилд, была меньше, но находилась в лучшем состоянии. Она принадлежала мистеру Фредерику, существу грубому и злому, который постоянно занимался какими-то судебными тяжбами и пользовался репутацией человека, который за шиллинг готов перегрызть горло ближнему. Эти двое настолько не любили друг друга, что прийти к какому-то соглашению, даже для защиты собственных интересов, они практически не могли.

Тем не менее, оба они были напуганы известием о Восстании на Скотском Хуторе и озабочены тем, чтобы их собственная живность не восприняла этот урок в буквальном смысле. На первых порах они решили на корню высмеять идею о животных, которые попробуют самостоятельно управлять фермой. Через пару недель все рухнет, говорили они. Они считали, что животные на ферме «Усадьба» (они упорно называли ферму ее старым именем; новое название они и слышать не могли) скоро передерутся между собой, не говоря уж о том, что просто перемрут с голоду. Но по мере того, как шло время и, по всей видимости, умирать с голоду животные не собирались, Фредерик и Пилкингтон сменили мотив и начали говорить об ужасающей жестокости, царящей на «Скотском Хуторе». Доподлинно стало известно, что там свирепствует каннибализм, животные пытают друг друга раскаленными шпорами и обобществили всех особей женского пола. Таково возмездие за попытки идти против законов Природы, добавляли Фредерик и Пилкингтон.

Тем не менее, эти россказни отнюдь не пользовались всеобщим доверием. Слухи о чудесной ферме, откуда были изгнаны люди, и животные сами управляют делами, продолжали смутно циркулировать, и в течение года по округе прокатилась тревожная волна сопротивления. Быки, всегда отличавшиеся послушанием, внезапно дичали, овцы ломали изгороди и вытаптывали поля, коровы опрокидывали ведра, скакуны упрямились перед препятствиями и сбрасывали всадников. Кроме того, повсеместно распространялась музыка и даже слова гимна «Скоты Англии». Его популярность росла с необыкновенной быстротой. Люди не могли сдержать ярости, слыша эту песню, хотя они подчеркивали, что считают гимн просто смешным. Трудно понять, говорили они, как даже животные могут позволить себе петь столь пошлую чепуху. Но если кого-то ловили на месте преступления, тут же подвергали порке. Тем не менее песня продолжала звучать. Дрозды, сидя на изгородях, насвистывали ее, голуби ворковали ее среди ветвей вязов; она слышалась и в грохоте кузнечных молотов, и в перезвоне церковных колоколов. И слыша эту мелодию, люди не могли скрыть внутренней дрожи, потому что они знали — это голос грядущего возмездия.