Сытин. Издательская империя - Валерий Чумаков

Ученье-терпенье

Служение в лавке, первые хитрости

Иван Сытин на всю жизнь запомнил эту дату: 13 сентября 1866 года в 6 часов вечера он ступил на московскую платформу Рязанского вокзала[4]. Время было позднее, лавки уже не работали и идти сразу к Шарапову на Ильинку смысла не было. Ванька с провожатым переночевали на Таганке, у знакомой скорняка, служившей в столице в няньках.

Ранним утром путники отправились к Ильинским воротам, где в ряду нескольких балаганов и балаганчиков располагалась небольшая книжная торговля московского меховщика Петра Николаевича Шарапова. Книжками он начал заниматься почти случайно. Собственно занятие это досталось ему в наследство от брата и больших барышей не приносило. Годовой оборот лавки не дотягивал до 18 тысяч рублей, а весь ассортимент состоял из 120 лубочных сказок, нескольких азбук, изображений святых, псалтырей и хорошо продававшихся песенников. Несмотря на незначительность, книжное дело купец любил и бросать его не собирался. Хотя и вкладываться в него особенно не хотел, не веря в его финансовую перспективность.

Петр Николаевич Шарапов

День был праздничный, Воздвижение Честнаго и Животворящего Креста Господня, поэтому хозяина в лавке не было. После заутренней он, вместе с друзьями и знакомыми, пошел в расположенный неподалеку трактир. Выпить по нескольку чашек чая. Все чинно и благородно: истовый старообрядец Шарапов и подумать не смел о том, чтобы в церковный праздник пить что-то крепче чая. Поэтому 15-летнему соискателю места даже не работника, а ученика пришлось подождать. «До прихода хозяина меня экзаменовал милый старичок, издатель и типограф Ефим Яковлевич Яковлев, товарищ и друг Шарапова, – вспоминал полвека спустя Иван Дмитриевич. – Этот худенький, седенький человек очень любил читать назидания.

– Ну что, брат, служить пришел? Служи, брат, усерднее. Себя не жалей, работай не ленись, раньше вставай, позднее ложись. Грязной работы не стыдись, себе цены не уставляй – жди, когда тебя оценят. Базар цену скажет.

Пришел хозяин, старец почтенного вида, истово помолился на образа. Ему подали мое письмо. Посмотрел.

– Ну что же, ладно. Возьмите его, Василий Никитич, – сказал он главному приказчику. – Что-то он больно велик ростом. Эй, парнюга, вот тебе наставник – Василий Никитич. Служи честно и усердно – будет хорошо.

Я низко поклонился и стал на указанное место к двери, где и стоял бессменно четыре года»[5].

Мальчишка четко воспринял указания как хозяина, так и наставников. Трудился честно, от работы не увиливал, точно выполнял все, что ему поручали. Бегал за водой, мыл лавку, начищал сапоги, раздувал самовар, чистил одежу, стоял на дверях, впуская и выпуская покупателей. Иногда его допускали покрутить ручку литографической машины, на которой Шарапов печатал свои лубки. По воскресным и праздничным дням купец брал мальчонку с собой на утреннюю службу в Успенский собор. Жил Ванька тут же, у хозяина, с ним и столовался. Пятнадцатилетний подросток воспринимал хозяина как отца, слушался его как отца, все делал лишь с его благословения и поэтому не стоит удивляться тому, что уже вскоре и сам Шарапов стал относиться к мальчишке, как к сыну. Это был тем естественнее, что своих сыновей, а значит и наследников, у него не было, а были лишь две дочери. Чем дальше, тем больше парню доверяли. Ему поручили чистить и хранить дорогую серебряную посуду, посылали с деньгами и за деньгами к другим купцам, поручали принимать и отпускать товар. И все это Ванька делал быстро и аккуратно. Не только хозяин, но и приказчики и работники маленькой литографии не могли нарадоваться на расторопного помощника. Уже через год он стал при купце камердинером и даже больше того – доверенным лицом. Кроме книг и мехов у Шарапова была еще одна, не столь видная торговля: старик покупал и продавал старинные иконы. Об этом знал довольно небольшой круг людей, в основном – коллекционеров. Дома купец держал очень дорогие вековые образа в золотых и серебряных окладах, инкрустированных драгоценными камнями. И камердинеру было поручено заботиться о них, стирать пыль и чистить оклады. Это было знаком самого высокого доверия, ведь некоторые из икон стоили целого состояния и молодой Ванька знал это прекрасно. И ценил.

Престарелый уже Шарапов любил поучать, а Ванька – любил слушать, поэтому они составляли идеальную пару, когда вечером, расположившийся в кресле купец четко и медленно объяснял юнцу, как надо делать жизнь. Ванька слушал стоя, а время от времени, не перебивая, а дождавшись паузы в речи, вставлял вопрос, после которого наставления уходили в новое русло. Стоять и слушать Ванька мог бы часами, благо молодые ноги то позволяли, но Шарапов знал меру и после очередного «наказа», выдавал своему «мальчишке» список рекомендованной к чтению литературы.

Шарапов любил читать и приучал к тому же молодого Сытина. Читал он, в основном, духовные книги и их же считал наиболее подходящими для поднятия духовного и образовательного уровня своего любимца. «В свободные часы читал бы для души хорошие книги, – поучал он Ваньку, – особенно перед сном или в большие праздники»[6]. И Ванька исправно и послушно читал, постепенно все более и более втягиваясь в это, неожиданно оказавшееся довольно увлекательным, занятие. Сначала купец проверял, как ученик выполняет «домашнее задание», устраивал даже настоящие экзамены. И Ванька неизменно сдавал их на хорошо и отлично. Затем проверки перешли на более доверительный уровень: старик просто иногда якобы случайно подсматривал, что именно читает молодой Иван Дмитриев сын. Для комфортного чтения Ваньке разрешалось до 10 часов вечера жечь сальную свечу с обязательным условием ни в коем случае не закапать дорогие старинные фолианты из Шараповской домашней библиотеки.

Книжки так понравились юнцу, что вскоре он уже и не помышлял ни о каких мехах. По вечерам Сытин читал поучения древних старцев, а днем, когда выдавалась свободная минута, вытягивал в лавке из стеллажа что-нибудь из популярной литературы и вновь уходил в чтение. Шарапов об этом знал, но занятию этому не препятствовал. Как мудрый торговец он, напротив, поощрял и это чтение, справедливо полагая, что это необходимо для увеличения продаж. Ибо Ванька частенько и с вдохновением рассказывал забредавшим в лавку полуграмотным крестьянам содержание очередного «романа». Рассказывал столь красочно, что не купить после этого книжку было просто невозможно.

Ванька любил хозяина и был с ним честен. Так же, как честны бывают с родителями подрастающие дети. Скажем так, он был условно честен. Природная сметка и страстное желание разбогатеть не позволяли перерасти этой честности в кристальную. И давайте поглядим правде в глаза: бизнес никогда и нигде не может быть абсолютно честным. В особенности – большой бизнес. Никто не говорит, что он должен быть лживым, но некоторая лукавость выступает в нем чем-то вроде легковозгорающегося топлива, которое используют для разжигания или усиления огня. Да и понятие честности вполне можно отнести к относительно субъективному. Во всяком случае, грань между порядочностью и мошенничеством хоть и существует, но имеет некоторый запас, в рамках которого каждый человек устанавливает собственную границу.

Периодически такое случалось, в лавке пропадали книжки. Какие-то, небольшие, терялись сами по себе, что-то уносили вороватые посетители, какие-то умыкали приказчики. Особенно обидно было, когда пропадали отдельные тома больших собраний сочинений – самого дорого товара. Когда пропажа обнаруживалась, старик Шарапов жутко сокрушался и ворчал на приказчиков. После чего снижал цену на оставшиеся тома сразу в несколько раз. Как-никак некомплект. Стоивший 10–15 рублей многотомник в таком неполном состоянии уценялся до 3–5 рублей. Впрочем, и по такой низкой цене его не особо покупали. До тех пор, пока торговля не поручалась Ваньке. У него, почему-то, лежалая некондиция уходила влет. А спустя неделю – полторы Шарапов жаловался своему «мальчику»:

– Вот, Ванька, а книженция то прошлая нашлася. Кой-то ее за «Елезара» в правый шкап задвинул. Вытащил, видать почитать, да и задвинул. А мы с тобой уже осталые за копейки продали. За три рубли. За треть, она как. И с этой что делать теперь, кто ее теперь купит.

– Ничего, батюшка, продадим как-нибудь.

– Да кто ж ее купит одну? Не, не продашь.

– А вы, Петр Николаевич ее копеек в пятьдесят поставьте, с Божьей помощью, продадим.

– Не, за пятьдесят не продадим, дай Бог за двадцать продать…

– Не, Петр Николаевич, поверьте мне, поставьте по пятьдесят. Я продам, не сумневайтесь.