Сытин. Издательская империя - Валерий Чумаков

Иван Дмитриевич Сытин, фото, 1873 год

Часть первая

Писаренок детство, школа, ненавистная грамота

Вам это может показаться странным, но почти половина крестьян в крепостной России середины XIX века были свободными людьми. Демократизация общественных процессов вовсю гнула постепенно отгнивавший монархический строй и, если по данным первой ревизской переписи. проводившейся еще во время правления Петра Великого в 1719 году, в стране было чуууть больше миллиона свободных хлебопашцев (именно – 1 миллион 49 тысяч душ мужеского полу), что составляло примерно 19 % от всех российских земледельцев, то менее чем через полтора столетия очередная 10-я ревизия в 1858 году таких не закрепощенных душ. официально называвшихся «государственными» или «экономическими крестьянами», насчитала уже почти 10 миллионов. 9 миллионов 345 тысяч, что уже равнялось более чем 45 %. Такие «свободные сельские обыватели», в отличие от крепостных людей, уже обладали какими-то, пусть и нехитрыми, но правами. Им разрешалось владеть собственностью, торговать, заключать сделки, покупать землю (без крестьян), владеть заводами и фабриками и даже выступать в суде. От своего собственного лица. За все это они обязаны были платить государству оброк – от 7 до 10 рублей в год. Кроме того, за всю эту кучу прав им вменялось в обязанность платить подушные подати на нужды земств (читай – районов и областей) и отбывать трудовую повинность. Участвовать в строительстве дорог, перевозить на своем транспорте государственную продукцию, давать дома под постой для солдат и офицеров российской армии и так далее. За все это государственные крестьяне отвечали перед государством «круговой порукой». Сейчас мы используем этот термин в случаях, когда говорим о том, что один человек прикрывает другого, другой третьего, последний – первого, а концов нет. Тогда же это означало, что за повинности и провинности одного члена «круга», – сельской, деревенской, станичной общины отвечают все ее члены. Кто-то недосдал государству в закрома тридцать килограмм сушеных грибов – все жители деревни напрягаются и досдают, не дожидаясь прихода вооруженных отрядов. а потом уже сами разбираются с обленившимся или зарвавшемся соседом.

Естественно, для того, чтобы обеспечить бесперебойную работу по обслуживанию государственных нужд силами крестьянского населения государству требовалось создать приемлемую инфраструктуру. Обеспечивали ее деревенские, сельские и прочие старосты, при которых служили «водители делооборота» – писари. И те, и другие происходили вовсе не из дворян, а из тех же крестьян. Первые – из авторитетных, вторые – из грамотных.

Сын государственного крестьянина Герасима Сытина Дмитрий был способным учеником. Самым способным в местной начальной школе. Ему нравилось учиться, нравилось выводить букву за буквой, складывать цифры и читать интересные книжки. После уроков он частенько оставался в классе и даже иногда помогал учителю проверять тетради других, не таких успешных как он учеников. Такому таланту грех было не помочь. И после окончания Дмитрия отправили доучиваться уже в более серьезную, городскую школу. Окончив ее с прекрасным аттестатом он вернулся в родное село Гнездиково Солигаличского уезда Костромской губернии, где был с радостью принят на должность волостного писаря.

Волостью в России XIX века называлась низшая единица территориального деления, волостное правление можно сравнить с современным сельсоветом. Население одной волости не превышало двух тысяч душ мужского пола, а максимальное расстояние от приписанных к волости деревень и поселков не могло превышать 12 верст (читай – километров, 1 верста больше километра всего на 67 метров). Состояло правление из волостного старшины, сельских старост, сборщиков налогов, волостных судей и, конечно, писарей. Документооборот в ту пору был ничуть не меньше, чем сейчас, и, при отсутствии каких либо пишущих или печатающих устройств в штате приходилось держать по несколько писарей. Дмитрий был сметлив, дисциплинирован, трудолюбив и вскоре его поставили на должность старшего пристава. Что для села было почти равноценно барину или помещику. Земельный надел писарям полагался маленький, да и это понятно: при довольно напряженной работе в правлении у них и не было времени на занятия сельским хозяйством. Однако, волостные служащие от такого «ущемления» вовсе не страдали, и бобылями[3] их назвать было никак нельзя: умение не просто написать, а правильно написать нужную бумагу всегда было одним из способов неплохого прокорма. Составил для просителя прошение, или жалобу, или отношение – получил десяток яиц, или курочку или фунт пшена. Каждому – по потребности, от каждого – по возможности.

Дмитрий Герасимович Сытин

Писарь в селе был завидным женихом, и Дмитрий Герасимович недолго ходил в холостяках. Уже вскоре после поступления на должность он обвенчался с дочкой местного крестьянина Ольгой Александровной. В 1851 году 5 февраля у них родился первенец. На восьмой день сына, как и положено, крестили в честь святого Иоанна Иваном. Вслед за ним супруга принесла мужу еще троих детей – одного сына и двух дочерей.

Ольга Александровна Сытина

Положение «писарят» на селе было особым. Обычных, крестьянских детей к труду привлекали уже с самого раннего возраста: трехлетки пасли гусей, пятилетки умело управлялись со свиньями, овцами, козами, шестилетки, как мы помним из стихов Некрасова про мужичка с ноготок, уже помогали родителям в лесозаготовках, а те, что старше уже и в ночное ходили, и луга косили, и жали, и молотили. А вот писарским детям молотить уже было нечего. Как вспоминал потом Иван Сытин, они сидели дома по углам и мучились от безделья. Неопределенность положения изводила и заставляла прятаться от сверстников. Те же воспринимали писаренка как настоящего классового врага и, при случае, не стеснялись ему это показать.

В положенный срок Иван был определен в сельскую начальную школу при волостном правлении. В отличии от отца, Иван Дмитриевич никакой тяги к учебе не проявил. «Школа была одноклассная, в преподавании – полная безалаберность, – писал в своих воспоминания Сытин. – Учеников пороли, ставили в угол на колени или же на горох, нередко давали и подзатыльники. Учитель появлялся в классе иногда в пьяном виде. А в результате всего этого – полная распущенность учеников и пренебрежение к урокам, Я вышел из школы ленивым и получил отвращение к учению и книге – так опротивела за три года зубрежка наизусть. Я знал от слова до слова весь псалтырь и часовник, и ничего, кроме слов, в голове не осталось». Окончив обучение, мальчик с радостью избавился от учебников и постарался забыть ненавистную грамматику и арифметику. Эту «неученость» будущий миллионер и медиамагнат пронес через всю свою жизнь. До конца дней он писал с ошибками, расставляя запятые где придется, а лучше – и вовсе не ставя их. Антон Чехов говорил о нем: «Это интересный человек. Большой, но совершенно безграмотный издатель, вышедший из народа». На юбилейном торжестве, посвященном полувековой деятельности предпринимателя, его хороший знакомый П. Мартынов сказал: «Недостаток образования во многом помешал этому замечательному человеку. Но, может быть, благодаря этому недостатку деятельность Сытина и заслуживает признательности. Сытин не то что любит и признает просвещение. Он влюблен в него. И если можно говорить об идейной стороне его деятельности, то именно в этом смысле».

Пока Иван Сытин постигал начала грамотности в школе, жизнь в семье стала разлаживаться. Аккуратный и трезвый раньше отец все чаше стал «позволять себе лишнее». Ему явно тоскливо было жить в селе, но тоску эту он мог исправить лишь одним способом. Которым и начал лечить свою депрессию. «Лечение» это шло по нарастающей, постепенно он пропил все сбережения, начал продавать вещи и даже одежду. Во время очередного запоя он вполне мог уйти из дому и не появляться в нем неделю. Возвращался он свежим, спокойным, неожиданно трезвым и даже рассудительным. Жене он твердо обещал, что больше ни грамма в рот не возьмет и несколько дней, а иногда даже недель честно держал свое обещание. Ольга Александровна всеми своими женскими силами старалась как-то помочь мужу. Возила его ко врачам, знахарям, ездила к святым местам, заказывала молебны у иконы «Неупиваемой чаши». Однако муж пить не переставал.

И все время твердил, что здесь в селе он с тоски умрет. Это было похоже на правду. Когда Ваньке Сытину исполнилось 12 лет, его отца, которого еще совсем недавно ставили всем в пример, после очередного загула выгнали с работы. Это было тем тяжелее, что у Ольги Александровны как раз в этот год родился младший брат Ваньки, крещенный Сергеем. Но отец даже, кажется, обрадовался увольнению. Поскольку в селе его особо ничего не держало, он собрал оставшиеся вещи и вместе с семьей перебрался в Галич.