Пища свирепых чад - Дэвид Фарланд

Купец протянул руку к ее носу — горячий, сухой. Лошадь дрожала в лихорадке, она не откликнулась на прикосновение: не ткнулась нежно в руку хозяина, не отдернулась робко. Словно тот не дотронулся вовсе, стал неощутимым призраком.

Она закашлялась, стараясь выбросить слизь из легких.

— Не касайся! — предупредил монах. — У нее язва. Я много раз видел, как животные болеют ею.

Хуан Фа глядел на приближающуюся бурю с ужасом почти благоговейным. Никогда прежде не доводилось видеть такого буйства, такого размаха стихии, обратившей день в ночь, вздыбившей пыль выше грозовых туч, захватившей полмира. Буря двигалась, ползла через степь, влекомая чудовищной внутренней силой, — а перед стеной пыли царило почти полное безветрие.

— Прикрой ноздри тканью, иначе пыль забьет глотку, — посоветовал купец. — Когда буря настигнет, не вздумай останавливаться, иди во что бы то ни стало. Если ляжешь, похоронит в пыли.

Монах, молоденький, тощий, слабосильный, выглядел напуганным.

— Может, убежим? Она медленно движется!

— Быстрей нас. А если побежим, нагонит усталых. Единственное спасение — караван впереди.

Монах глянул, прищурившись, на караванный след, присмотрелся к куче камней вдалеке. До нее примерно ли. От ветра там можно кое-как укрыться, но не более того.

— Пойдем же скорей!

Хуан Фа погладил лошадь, отвязал.

— Оставь ее, — прошептал монах. — Она лишь замедлит нас, а жить ей осталось недолго. Если доберемся до каравана, от нее могут заразиться другие.

— Я не могу ее оставить! — возразил купец.

В самом деле, она же его богатство, его будущее. Хотя серебра хватит заплатить отцу Янь, кобылица стоит намного дороже.

— Она поправится! Даже язва не всегда убивает.

Монах пожал плечами — поступай как знаешь.

Купец потянул за веревку, но кобылица не двинулась. Тогда обнял ее за шею, прошептал: «Боцзин, пойдем. Пожалуйста».

Она стояла, стригла ушами. Понимала, чего хочет хозяин. Сделала неверный шаг, покачнулась.

— Это проклятие чародея! — выкрикнул тоненько Хуан Фа, заламывая руки.

Монах попробовал успокоить:

— Иногда буря — всего лишь буря. И болезнь — просто болезнь. Такое не по плечу даже знаменитому чародею вроде Баатар-сайхана.

Купец понурился, отчаянно убеждая себя в правоте монаха. Но ведь драконий зуб… Чародей швырнул его за сотни ли!

Вздохнул, вынул из седельной сумы потрепанную соломенную шляпу, обвязал лицо тряпицей. Шагнул навстречу буре.

— Вспомни, где в последний раз видел караван, — предложил монах. — Следует идти прямо к нему.

Хуан Фа осмотрелся — но направления так и не определил. А потому последовал за монахом. Сумрачный занавес рыжей пыли медленно подкатился к ним — и поглотил целиком.

Все утро монах и купец брели сквозь бурю. Колючая пыль ранила глаза. Хуан Фа лишь чуть приподнимал веки — и все равно она терзала, выдавливала слезы.

Она забивала ноздри, выползала тягучей бурой слизью, мешала дышать. А чуть открыл рот — грязь заполнила глотку, заставляя судорожно кашлять. Лютая мука! Раньше он и вообразить не мог подобного ужаса.

Сверхъестественно тонкая летучая пыль пролезала всюду, превращала одежду в наждак, истирала кожу, набивалась во все отверстия и выемки.

Оставалось лишь упрямо ступать, переставлять по очереди ноги. Монах то и дело оборачивался, подходил к купцу, упорно тянущему лошадь. Та спотыкалась, упрямилась — болезнь и буря отбирали силы.

Держаться на ногах Хуан Фа помогала лишь мысль о Янь, ожидающей в конце пути.

Караван оставлял за собой хорошо заметный след, но пыль быстро укрывала все ровным буроватым ковром, затопляла следы. Она набивалась в легкие, и в груди будто перекатывались неровные камни.

Кобылица шла недолго.

— Что случилось?! — закричал монах.

Хуан Фа завертел головой, всматриваясь, но не увидел спутника, пока тот не вынырнул из пыли всего в десятке чи.

— Боцзин! — запричитал купец.

Монах подергал за веревку, чертыхаясь, — напрасно. Боцзин стояла как вкопанная, фыркая и кашляя. Хуан Фа приложил ухо к ее груди, послушать легкие, — и кобылица решила, что хозяин отпустил ее, не желает больше мучить. Упала на колени, затем повалилась в рыжую пыль — умирать.

Хуан Фа не захотел покинуть Боцзин, оставить перед смертью одну. Накинул на морду плащ, надеясь защитить ее легкие от пыли. Опустился рядом на колени, долго гладил, шептал добрые слова.

— Оставь ее! — взмолился монах. — Не трогай! Язва перейдет на тебя!

— Я не могу ее бросить! — прокричал купец в ответ.

Но и сам уже понял: безнадежно. Хотел лишь утешить дорогую спутницу перед смертью.

— Принцесса моя, прости, — шептал снова и снова, гладя жесткую от пыли шерсть.

Мучимая бурей и язвой, лошадь умерла через час.

А тогда Хуан Фа снял седельные мешки с нажитым добром и поковылял дальше.

Закрыл изрезанные пылью глаза, позволил монаху вести.

Когда открыл, вокруг было темно. Может, потерял счет часам и уже настала ночь? Затем понял: он ужасался, стоя всего лишь на краю бури, а теперь она разыгралась в полную силу. Прежний ветер казался игрушкой по сравнению с нынешним, пыль накатывала волнами, захлестывала. Дымка, прятавшая солнце час назад, сгустилась, грозя загасить солнечный свет.

Хуан Фа подумал, что проклятие настигло его. Так хотел спасти кобылицу — и чародей вырвал ее из рук. Сколь же свиреп «Прекраснодушный герой» Баатарсайхан!

Он ковылял вслепую, ведомый монахом, чья способность ориентироваться среди рыжей мути казалась сверхъестественной. Купец из-за пыли не смог набрать в легкие воздух и подумал, что, вопреки всем усилиям, обречен задохнуться среди бури.

Кашляя, укрывая голову плащом и не видя ничего вокруг, он упал на четвереньки, пополз, держась за рукав монаха. И вдруг рука ткнулась в упругое. Это же шатер!

Монах склонился, распутывая завязку на пологе, приподнял его — и оба странника ввалились в убежище, где сидело несколько торговцев, одетых в лучшие образцы своего товара, в шелка, расцветками подобные певчим птицам и бабочкам. В шатре сиял золотой фонарь, купцы восседали вокруг него на подушках и пили чай. Даже под тканью воздух наполняла тончайшая пыль. Благородного вида ученый муж глянул пристально на Хуан Фа, словно узнал, и объявил:

— Вот, почтенные господа, обещанные мною гости. Как я и говорил, один свят, другой проклят.

Торговцы шелком уставились на пришельцев в изумлении.

— Невероятно! Посреди такой страшной бури! — вскричал один, а двое захлопали в ладоши, радуясь удивительному событию.