Мессианский Квадрат - Ури Шахар

В общем, Халед знал о причине наезда не больше нашего. Затеянное мною следствие снова зашло в тупик.

Мы уложились в 5 минут, а я понятия не имел, что еще спросить, и у меня сорвалось с языка:

– А ты сам-то в интифаде случайно не участвуешь?

Халед посмотрел на меня с явной иронией.

–  Ну разве совсем немного… по четвергам, с трех до пяти.

Заметив, что я нахмурился, Халед расхохотался и, дружески хлопнув своего «дознавателя» рукой по плечу, сказал:

– Я пошутил. На самом деле я на вашей стороне.

В ответ на мой недоверчивый взгляд Халед широко улыбнулся и объяснил:

– Ваша военная администрация, конечно, не подарок, и я бы, честно говоря, с удовольствием ее сменил... но я слишком хорошо понимаю, что здесь начнется, если эта детвора, которая сегодня швыряет в вас камнями, займет ее место.

Я и раньше сталкивался с арабской лестью, с заверениями в сочувствии Израилю, но всегда относился к этому с большим  недоверием. Но Халед держался совершенно иначе – свободно, с достоинством и говорил по существу. Я просто не смог ему не поверить.

– Если бы все палестинцы были такими прагматиками, как ты…   – произнес я в ответ.

– Прагматиками? Не в прагматизме дело... Ты не представляешь, как много палестинцев вам сочувствуют!

Мы проболтали с Халедом с полчаса и на прощание обменялись телефонами. Его симпатия к Израилю не казалась фальшивой. Хотя у меня и осталось какое-то неопределенное впечатление, что он чего-то недоговаривает.

На урок рава Эшхара я уже явно не успевал и сразу направился к Фридманам, где меня ждали Андрей и Сарит. Я в подробностях   пересказал разговор с Халедом. Мы еще раз погадали, в кого мог целить террорист, но никакой стоящей версии так и не выдвинули и окончательно сошлись на том, что террорист решил вдруг наехать на группу случайных евреев.

Я уже торопился в йешиву, и Сарит вышла со мной.

– Тебе какой автобус? – спросил я, когда мы подошли к остановке.

- 48-й  лучше всего.

– Я посажу тебя. Как сегодня в школе было?

– Я туда так и не попала, – махнула рукой Сарит. – Мы с подругой на море ездили... – и дальше по-русски добавила, – бархатный сезон в полном разгаре.

– Понятно, – усмехнулся я, вспоминая свое наивное «приходи не раньше четырех»… –  А ты, кстати, весьма неплохо говоришь по-русски! «Бархатный сезон», «в полном разгаре»… Сколько тебе лет было, когда вы приехали?

– Откуда приехали?

– Из СССР, понятно, – ответил я, несколько сбитый с толку ее вопросом.

– А мы не из СССР вовсе приехали. Мы из Марокко приехали, – важно объяснила Сарит. – Неужели ты серьезно мог подумать, будто я русская?

Я обомлел от удивления.

– Я действительно сначала подумал, что ты сефардка, даже йеменка, но когда твой русский услышал, то понял, что ты из Союза... Как же ты по-русски-то выучилась?

– Мои родители учились в Институте Дружбы Народов в Москве, и у них повелось с той поры говорить дома по-русски...

Я открыл рот. Вот это история. Оказывается, евреи из Марокко учились в Институте Дружбы Народов! Поразительно!

– Так они что, коммунисты у тебя, что ли? – с недоумением спросил я.

– Сам ты коммунист! Они просто скрыли, что они евреи...

– А как это они тебя в светском духе воспитали? Никогда не видел сефардов, которые бы не придерживались традиции.

– Насколько я знаю, они как раз в Советском Союзе и оставили эти глупости.

– Странный случай. Ну и сколько они там прожили?

– Шесть лет. Я там у них как раз и родилась. Но я сама этого своего периода не помню.

– И что? Потом из Москвы вы вернулись в Марокко?

– Да, сначала вернулись в Марокко, а уж оттуда в Израиль репатриировались.

– И где вы в Марокко жили?

– В Касабланке.

– Это на море?

– Да, на море.

– Так ты, наверно, арабский знаешь?

– Совсем немного, мы ведь недолго в Касабланке оставались. Я ходила, конечно, в детский садик, слышала там арабскую речь, но давно все позабыла. Мои родители по-арабски совсем дома не говорят.

– Так у тебя ностальгия, наверно, по Марокко?

– Спрашиваешь! Садик на берегу моря, под пальмами! А рынок! Какой рынок!

Минут десять я расспрашивал Сарит о семье. Она обстоятельно,  красочно и образно, с трогательными и неповторимыми деталями, рассказала мне, как ее родители решили поехать учиться в Россию после того, как прочитали «Преступление и наказание», как общались там с диссидентами, как и поныне смотрят русское телевидение, а по вечерам слушают Чайковского.

– Поразительно! Я всегда был уверен, что Чайковским марокканцев можно только пытать...

– Может быть, ты перепутал? Может быть, Скрябиным? – обиженно заметила Сарит.

– Прости. Я не должен был обобщать. Просто я действительно встретил в своей жизни несколько сефардов, которых классическая музыка из себя выводила.

– Это был Скрябин. Я уверена!

Я внимательно посмотрел на Сарит. Какое-то время она выглядела сердитой, но вдруг прикусила губу, закрыла лицо руками и, наконец, не выдержала и громко расхохоталась.

– Извини, Ури, – давясь смехом, с трудом произнесла она. – Я пошутила… На самом деле я просто дружу с одной девчонкой из иракской семьи, и ко мне многое от сефардов пристало. А на самом деле мы из Москвы...

Я не мог опомниться. Водитель автобуса, который уже пару минут стоял на нашей остановке, без выражения посмотрел на меня и, убедившись, что мы не заходим внутрь, приготовился захлопнуть двери.

– Какой это номер? – очнулся я. – Быстро залезай! Это 48-й!

Сарит уехала, а я зашагал в йешиву, стараясь думать о предстоящих занятиях, днях трепета и приближающемся Йом Кипуре, но глупая улыбка помимо моей воли растягивала мне рот.

На другой день в йешиву позвонила мама и сказала, что меня разыскивает Андрей.

В перерыве между занятиями я выбрался к Фридманам.

Андрей усадил меня пить чай, но сам к своей чашке не притронулся.

– Искал меня?

– Да вроде того... – теребя пуговицу на рукаве, ответил Андрей. – Я хотел тебя кое о чем попросить. Понимаешь, мне совершенно не к кому больше обратиться. Зеэв больной человек. Перенес недавно инфаркт.

– А в чем дело?

– Помнишь, я тебе рассказывал про гору Искушения?

– Как не помнить! Я, оказывается, знаю это место. И очень неплохо знаю. Родители рассказали, что так у русских зовется гора Каранталь. У меня там рядом друг живет. Мы с ним вместе все ущелья в том районе исходили.

Ну насчет «всех ущелий» – это я немного загнул. Но мы с Йосефом, который жил на полпути между Иерусалимом и Иерихоном, действительно хорошо знали эту местность. Обыкновенно мы навещали бедуинские стойбища, где катались на ослах и приценивались к ягнятам (в школе я всегда мечтал, что в будущем заведу себе стада овец и буду пасти их среди этих холмов). Однако иногда мы выбирались и дальше и однажды действительно дошли до горы Каранталь. 

– Да ты что?! Это же просто прекрасно! – обрадовался Андрей.

– Но при чем тут инфаркт Зеэва?

-     Дело в том, что туда необходимо срочно попасть!

-     Срочно?

-     Да. Я нашел там рукопись! — выдохнул Андрей.

– Рукопись? – не поверил я своим ушам.

– Да, древнюю рукопись. В одной пещере. Но не на горе, а как раз наоборот, в глубоком ущелье.

– Подожди, подожди. Рассказывай все по порядку. Когда это случилось?

– Накануне того дня, когда я угодил в больницу... Но ладно, давай по порядку: на третий день после того, как я приехал в Израиль, я доехал до Иерихона и отправился на гору Искушения.

– Почему сразу именно туда?

– Это место кажется мне самым загадочным, самым таинственным местом на земле... Не знаю почему, но меня сюда всегда тянуло. Это было как наваждение, как мечта – побывать наедине с самим собой в том месте, где Иисус находился в уединении сорок дней.

– Хорошо. Что было дальше?

– Я сошел с автобуса в Йерихоне, как мне объяснили Фридманы, добрался до подножья горы и углубился в какое-то ущелье. Два дня я переходил с места на место, делая привалы, пока случайно не набрел на пещеру, в которой и нашел рукопись.

                                        Вид на Йерихон

– Как эта рукопись выглядела?

– Ну как, как свиток и выглядела, но я сначала не заметил ее, потому что она лежала в выемке в стене и была покрыта толстым слоем пыли. Я просто нечаянно ее задел, и она упала, при этом от нее отвалился довольно большой кусок. В той пещере не только рукопись была. Там была всякая утварь. Горшки, корзины, совершенно истлевшие, серпы какие-то... Но эта рукопись меня просто потрясла. Я, представь себе, даже что-то на том отвалившемся куске смог прочитать!

– А на каком же языке была рукопись? Как ты мог там что-то прочитать?

- Не знаю точно на каком языке, на иврите или арамейском, но буквы были ивритские. Я разобрал там слово «шней», то есть  «два»,  и слово «Йешуа». Не знаю, означает ли это имя Иисус, или просто слово «спасение».