Граненое время - Борис Бурлак

В сороковом году Наташа познакомилась в Минске с курсантом артиллерийского училища Мишей Кругловым. А в начале следующего года, едва успев закончить школу, она уже вышла замуж. Мать была против. У нее только что родился Толя — и вдруг свадьба дочери. Наташу благословил отец, ему понравился этот младший лейтенант, парень скромный, застенчивый, но самостоятельный.

Ну, а потом начались беды. Подполковник Сергей Дмитриевич Журин погиб в первом же бою на западной границе. Осенью пропал без вести лейтенант Михаил Круглов. Как в воду канула и мать с маленьким Толей. Наташа эвакуировалась на Урал, где жила единственная сестра мужа. Она часто писала в Бугуруслан, в котором находилось тогда Центральное справочное бюро. К сожалению, Бугуруслан ничего не мог сказать о судьбе ее матери и братишки. И все-таки она писала: без этого невозможно было жить на свете. Письмо от Орска до Бугуруслана шло пять суток, еще двое-трое на ответ и, наконец, те же пять суток на обратный путь — всего около двух недель. Две недели Наташа ждала и, получив стандартный бланк «А. Н. Журина в списках эвакуированных не значится», весь день плакала, а ночью писала снова. Две недели и день, две недели и день... Иначе не выдюжишь.

Мать нашлась в декабре сорок первого, всю осень пролежала в тифу, в железнодорожной больнице далекого города Фрунзе. Наташа продала цигейковую шубку — свадебный подарок отца, привезла мать и Толю в Орск. В саманном домике золовки собрались все три солдатки: самой старшей — маме — уже нечего было ждать; средняя изредка получала фронтовые треугольники от своего Илюши; и самая младшая ждала, верила, надеялась — выходят же другие из этих проклятых окружений. Значит, будет, будет и на ее улице праздник! В метельный апрельский день сорок второго года Наталью вызвали к райвоенкому, вручили деньги и аттестат, сообщили адрес Михаила. А еще через неделю она получила большущее послание от Миши. Жив, здоров! Не писал потому, что был на  п р о в е р к е.

Какая еще там проверка? Наталья обратилась к знающим людям, отвоевавшим свое сполна, — или руку потерял, или ногу. Они объяснили ей, что — да, проверка существует для тех, кто побывал на оккупированной территории. «В самом деле, время суровое, никому нельзя верить на слово», — уже спокойно рассудила она, бесконечно счастливая (даже неудобно перед матерью).

Жизнь наладилась: не беда, что Наталья отсчитывала время не по листкам календаря, а по талонам хлебной карточки...

Чем дальше отодвигался фронт от Волги, тем ближе, казалось, подходил к Наталье ее муж. И не дошел.

Похоронную принесли в тот вечер, когда она, придя с работы, села писать ему письмо. «Пал смертью храбрых 13 сентября 1943 года..» — успела прочитать она. Очнулась глубокой ночью на больничной койке. Пролежала больше месяца, каждое утро выслушивая одни и те же наставления врачей, как надо беречь себя.

Поправившись, она разыскала в бумагах матери листок похоронной. Не сразу дошло до ее сознания, что Михаил убит 13-го сентября, а извещение подписано 14-го октября. Значит, у кого-то не поднималась рука, чтобы вывести эти привычные горькие слова. Кто-то пощадил ее, Наталью, отодвинув беду на целый месяц. Она получила за это время последние два письма от Миши и сама отправила ему с полдесятка — уже мертвому.

С тех пор прошло семнадцать лет.

После кончины матери Наталья взяла все заботы о братишке на себя. Работала и училась на геологическом факультете Уральского горного института. Чем труднее было, тем незаметнее текло время. Окончив институт, стала различать отдельные месяцы, недели, дни. А потом, когда и Анатолий поступил в университет, когда все обязанности ее перед отцом и матерью были выполнены, время и вовсе сбавило свой ход.

Золовка, и та удивлялась самоотрешенности невестки. Но чтобы начать другую жизнь, нужно большое чувство. А его нет. Зачем же обманывать себя? Только молодость способна делать себе скидки...

«Война по-разному обездолила многих женщин, — думала Надя, — но есть общий знаменатель их бед — женское одиночество».

— Ох, кто это? — Наталья обернулась, услышав близкий всплеск воды от весел.

К берегу подходила лодка: за рулем сидел Братчиков. Надя издали узнала дядюшку, привстала. Но кто был за веслами, в майке-безрукавке и в военной фуражке набекрень? Накинув халат, она подбежала к лодке.

— Знакомьтесь, — сказал Алексей Викторович, выбравшись на берег.

— Витковский, Павел Фомич, — подал руку его спутник.

Они подошли к Журиной. Надя познакомила ее с Алексеем Викторовичем, Алексей Викторович — с Витковским. Он мягко пожал Натальину руку, чуть наклонившись, — и она увидела синеватый след от порошинок на его упрямом подбородке.

— Сейчас мы угостим вас царской ушицей! — объявил Алексей Викторович.

Мужчины пошли к лодке. Наталья, улучив момент, начала поспешно одеваться, недовольная тем, что выходной день неожиданно испорчен.

3

Захар Александрович сам был новичком в совхозе и, рекомендуясь новому директору, сказал с иронической улыбкой: «Наш брат, секретарь, привык считать, что до него никакой истории не было, а если и была, то плохая история!» Витковский рассмеялся, впервые услышав это изречение — шутку бывалых партработников.

Прошлое Витковского легко читалось по муаровым ленточкам на кителе: был под Москвой и на Кавказе, участвовал в боях за Белград, Будапешт и Вену. Да и имя его не раз мелькало в приказах Верховного Главнокомандующего. Другое дело — он, Захар. Правда, он двадцать лет проработал секретарем райкома, тем паче в войну, в таком районе, который кормил, пожалуй, два-три корпуса. Во всяком случае, он так и остался до конца войны в запасе: кто-то должен был бесперебойно снабжать хлебом фронт.

И вот недавно Захар, что называется, вышел в тираж. Может, он бы еще поработал, если бы в области не началось укрупнение районов. Попал под реорганизацию и его, Захара, пригородный район, крепкий, давно обжитый, как хороший двор у рачительного хозяина... На партконференцию приехали секретарь обкома и заведующий сельхозотделом. «Теперь пойдут дипломатические переговоры», — заключил Захар.

Когда он остался в кабинете вдвоем с секретарем обкома, тот замялся, не зная, как видно, с чего начать.

— Слушаю вас, Роман Андреевич, — деликатно подтолкнул его Захар.

Секретарь обкома положил недокуренную папиросу в пепельницу, но тут же взял другую, чиркнул спичкой.

— Посоветовались мы у себя на бюро и пришли к выводу, что пора тебе, Александрыч, менять географию.

— Так, так... Мне не привыкать странствовать по области. Куда же меня теперь?

Секретарь обкома отвел взгляд, глубоко затянулся, спросил как бы между прочим:

— Тебе сколько уже?

— Пятьдесят четыре, — сказал Захар, утаив на всякий случай добрую половину пятьдесят пятого.

— Поработал ты, дорогой Александрыч. Спасибо, от всего обкома спасибо.

— Так вы это меня, что называется, совсем?..

— Совсем.

— Вот так новость... За что же, а? Средненький район, да? Средний уровень? Не похоже. Район из первой десятки в области. Пусть шагаем мы не очень ходко, но, черт побери, без остановок. У других то подъем, то спуск, то подъем, то спуск — тем паче, в животноводстве. У нас нет этой  м о р с к о й  болезни. А если не круто берем вверх, так это понятно: район-то был фактически запущен. Помните, наверно, сколько тут сидело уполномоченных? А заготовителей? Чуть ли не на каждого колхозника — заготовитель!

— Я сказал: мы довольны твоей работой.

— Вижу, вижу, как довольны. Спасибо тебе, старик Захарушка, и подавай в отставку, пока не поздно!

— Ты поработал на своем веку. Теперь очередь за твоим соседом. Он помоложе.

— Деревня не невеста, секретарь не жених. Тут неравный брак определяется не возрастом, а кое-чем другим.

— Повторяю: у нас нет к тебе никаких претензий, — мягко и тихо говорил секретарь обкома, уже ругая себя, что поддержал другую кандидатуру. — Мы подыщем тебе в городе работу поспокойнее, дадим квартиру со всеми удобствами, с газом...

— Живи, мол, и не тужи, хватит, помотался по хлебозаготовкам. Эдак можно и прослезиться от старческого умиления! Да на кой черт мне эта газифицированная обитель отставника? Особенно теперь, когда в деревне, стало работать полегче.

— Не горячись.

И Захар умолк, ссутулился. Роман Андреевич с сожалением приглядывался к нему, не находя тех немногих слов, которые могли бы ободрить его сейчас.

— А может, пошлете меня в какой-нибудь совхоз?

— Пожалуйста, выбирай любой.

— Серьезно?

— Вполне. Уважим твою просьбу. Но лучше бы отдохнуть тебе, — Роман Андреевич старался сгладить впечатление от своего нечаянного  п о ж а л у й с т а.

Взгляды их встретились, Захар грустно улыбнулся, поняв окончательно, что дело тут не в возрасте, если ему с такой готовностью предлагают работенку меньшего масштаба.