Унесенные ветром - Митчелл Маргарет

Он почувствовал, как она, словно по волшебству, меняется в его объятиях; в ее стройном теле пробудилось колдовское безумие, в зеленых глазах, устремленных на него, зажегся теплый и нежный огонек… Вдруг куда-то исчезла холодная зима. К Эшли снова вернулась весна – полузабытая, благоуханная весна, наполненная шепотом и шуршанием зелени, беспечностью и праздностью, беззаботные дни, когда желания молодости согревали его тело. Вдруг отпала горечь последних лет, он увидел алые трепещущие губы, обращенные к нему, и поцеловал их.

В ушах у Скарлетт зашумело, словно кто-то приложил к ним морские раковины; сквозь этот шум она смутно различала быстрые гулкие удары своего сердца. Тело, казалось, таяло в его руках, они стояли целую вечность, слившись в объятиях, а его губы ненасытно и жадно целовали ее.

Когда Эшли внезапно отпустил ее, Скарлетт ощутила такую слабость в коленях, что пришлось ухватиться за изгородь. Она подняла к нему пылающий любовью и торжеством взгляд.

– Ведь ты любишь меня! Любишь! Скажи, признайся мне!

Его руки все еще лежали на ее плечах, она чувствовала, как они дрожат, и упивалась этой дрожью. Она страстно потянулась к нему, но он удержал ее на расстоянии, замкнутость исчезла из его глаз, сменившись борьбой и отчаянием.

– Нет! – сказал Эшли. – Не надо. Не говори ничего, а не то я возьму тебя прямо здесь, сейчас.

Она улыбнулась в ответ горячей и страстной улыбкой, позабыв обо всем на свете, и лишь его поцелуй по-прежнему горел на ее губах.

Вдруг Эшли принялся трясти ее и тряс до тех пор, пока черные волосы не рассыпались у нее по плечам, тряс, словно обезумев от гнева на нее… и на самого себя.

– Мы не сделаем этого! – воскликнул он. – Говорю тебе, мы этого не сделаем!

Ей показалось, что он сломает ей шею, если тряхнет еще раз. Волосы падали ей на глаза, она стояла как оглушенная. Потом она вырвалась из его рук и пристально посмотрела на него. На лбу у него проступили капельки пота, руки сжались в кулаки, как в приступе боли. Взгляд его серых глаз пронзил ее насквозь.

– Ты ни в чем не виновата, это все моя вина, и это больше не повторится: я заберу Мелани и ребенка и уеду.

– Уедешь? – с болью вскрикнула Скарлетт. – О нет!

– Да, клянусь богом! Неужели ты думаешь, что я останусь… после всего, что здесь случилось? Ведь это может случиться опять…

– Но, Эшли, ты не можешь просто взять и уехать. С какой стати тебе уезжать? Ты любишь меня…

– Хочешь, чтобы я это сказал? Хорошо, я скажу. Я люблю тебя.

Он стремительно наклонился к ней с такой свирепостью, что она отпрянула к ограде.

– Я люблю тебя, люблю твое бесстрашие и упрямство, твою страстность и безжалостный эгоизм. Хочешь знать, как сильно я тебя люблю? Люблю так, что минуту назад я чуть было не пренебрег гостеприимством дома, который дал кров мне и моей семье, чуть не позабыл, что у меня самая лучшая жена, о какой только можно мечтать… Я люблю тебя так сильно, что готов был овладеть тобой прямо здесь, в грязи, как…

Скарлетт пыталась разобраться в хаосе мыслей, ее сердце пронзила холодная боль, будто в него воткнули сосульку. Запинаясь, она сказала:

– Если ты так хотел меня и не взял, значит… значит, ты меня не любишь.

– Ты никогда меня не поймешь.

Они молча смотрели друг на друга. Внезапно Скарлетт пробрал озноб. Будто возвратясь из далекого путешествия, она заметила, что стоит зима, голые поля щетинятся жнивьем; ей вдруг стало очень холодно. Еще она увидела, как на лице Эшли вновь появилось столь хорошо ей знакомое отчужденное выражение: от него тоже сквозило холодом, болью и раскаянием.

Она хотела повернуться и уйти, спрятаться в доме, забиться в дальний угол, где ее никто не увидит, но тело сковала усталость. Даже говорить было тяжело.

– У меня ничего не осталось, – проговорила она наконец. – Ровным счетом ничего. Некого любить. Не за что бороться. Тебя больше нет, и Тары не будет.

Он долго смотрел на нее, потом наклонился и схватил комок красной глины.

– Кое-что еще осталось. – И тень прежней улыбки показалась на его лице, улыбки-насмешки над самим собой и над ней. – То, что ты любишь больше, чем меня, хотя сама ты этого, может быть, еще не знаешь. У тебя все еще есть Тара.

Он взял ее безвольную руку, вложил в ладонь комок мокрой глины и зажал в ней. Ни в его, ни в ее руках уже не было горячечной дрожи. С минуту Скарлетт смотрела на красную землю, но эта земля ничего ей сейчас не говорила. Она взглянула на Эшли, и в голове у нее зародилась смутная догадка: он обладает целостностью духа, перед которой бессильна даже ее страсть.

Даже под угрозой смерти он никогда не оставит Мелани. Даже сгорая от любви к Скарлетт до конца своих дней, он никогда не коснется ее и будет держать ее на расстоянии. И никогда больше ей не пробиться через эту броню. «Гостеприимство», «чувство долга», «честь»… все эти слова значат для него намного больше, чем она.

Комок глины холодил ей руку, и Скарлетт снова перевела взгляд на него.

– Да, – сказала она, – у меня все еще есть это.

Поначалу слова звучали бессмысленно, комок земли в ее руке был всего лишь красной глиной. Но Скарлетт вдруг вспомнила море влажной красной земли вокруг Тары, которая была ей так дорога, вспомнила, как тяжело далась ей борьба за поместье и какая тяжелая борьба ей еще предстоит, если она хочет сохранить Тару. Она вновь повернулась к Эшли и сама поразилась тому, куда подевалась только что пылавшая в ней страсть. Все чувства испарились, остались только мысли. Она больше не могла переживать ни за Эшли, ни за Тару, – у нее не осталось на это сил.

– Тебе нет нужды уезжать, – решительно отчеканила Скарлетт. – Я не допущу, чтобы твоя семья голодала только из-за того, что я бросилась тебе на шею. Это больше никогда не повторится.

Она отвернулась и направилась по перепаханному полю обратно к дому, на ходу скручивая волосы в узел на затылке. Эшли смотрел, как она уходит, расправляя свои худенькие плечики. Этот жест пронзил ему сердце – ведь он был красноречивее любых слов.

Глава 32

Приближаясь к ступенькам дома, Скарлетт все еще сжимала в руке комок красной глины. Она нарочно не воспользовалась черным ходом, чтобы не попасться на глаза Мамушке: та своим орлиным оком наверняка разглядела бы, что случилось что-то неладное. Ей было не до разговоров и ни с кем не хотелось видеться: ни с Мамушкой, ни с другими обитателями дома. Она не ощущала ни стыда, ни разочарования, ни горечи, только слабость в коленях и огромную пустоту в душе. Сжимая глину так крепко, что та просочилась между пальцев, Скарлетт, как попугай, повторяла снова и снова:

– У меня все еще есть это. У меня все еще есть это.

Кроме красной земли, у нее не осталось ничего. Земля, которую всего несколько минут назад она была готова выбросить как рваный платок, теперь снова стала родной, и Скарлетт смутно пыталась понять, что за затмение овладело ею, раз она была готова так бездумно отказаться от земли. Уступи ей Эшли, она бы уехала с ним без оглядки, бросив семью и друзей, но даже сейчас, чувствуя себя опустошенной, она понимала, что ее сердце разорвалось бы от тоски по красным холмам, по длинным размытым овражкам, по высоким и тонким черным соснам. До самой смерти жаждала бы она увидеть их снова. Даже Эшли не смог бы восполнить душевную пустоту от потери Тары. Какой же все-таки Эшли умный и как хорошо он ее знает! Чтобы вернуть ей рассудок, он всего лишь вложил ей в руку комок глины.

Она уже была в холле и закрывала дверь, когда услыхала цокот копыт и обернулась взглянуть на дорогу. В такой момент еще и гости – это уж слишком. Нужно поскорее закрыться у себя в комнате и сослаться на головную боль.

Когда экипаж подъехал ближе, Скарлетт остановилась в удивлении. Коляска была новая, сверкающая лаком, упряжь поблескивала латунными бляшками. Значит, это кто-то чужой. Ни у кого из ее знакомых не было денег на такой выезд.

Она стояла в дверях и смотрела, а холодный сквозняк тем временем трепал промокший подол вокруг ее озябших лодыжек. Вот коляска остановилась перед домом, и из нее вылез Джонас Уилкерсон. Скарлетт до того удивилась появлению бывшего управляющего, прикатившего в таком великолепном экипаже и разодетого в тонкое сукно, что сначала даже своим глазам не поверила. Уилл рассказывал ей, что бывший управляющий сильно разбогател, с тех пор как пошел работать в Бюро содействия свободным гражданам, причем деньги свои он заполучил обманом, надувая и негров, и правительство, конфискуя хлопок с плантаций и божась, что этот хлопок принадлежал, дескать, еще правительству Конфедерации. Ясно было одно: в столь тяжелые времена он, конечно, не смог бы заработать столько денег честным путем.