Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

— Женечка, ну зачем ты полез, ведь они правы. Я… я недостойна. Я…

— Не может быть, Люська, ты не такая, ты не должна быть такой.

Он хотел встать и взять её за руку, но перед глазами всё плыло, и Люська всё удалялась и удалялась, словно она могла оторваться от кушетки и улететь.

— Не улетай, Люська, подожди, я хочу тебе сказать…

— Ладно, ты поступил правильно, — одобрил отец. Но если бы не эта Люська, ты вёл бы сейчас машину. И потом она действительно не ангел.

— Федь, ну перестань. Ему и так досталось. Только посмотри на него. Потом, надо признаться, что нет среди нас ангелов.

Мама. Она всегда смягчает невыносимый нрав отца, весьма сомнительного поборника морали. Вот и сейчас, сидя на заднем сиденье, она не даёт грозе разразиться и обрушиться на Женькину голову. Ведь только мама знает таинство его рождения, она до сих пор помнит его таким, каким он увидел свет. Он был страшненький, с хохолком на голове и большими коровьими глазами, рассказывала она. И больше всего Варвара Сергеевна боялась, что он так и останется некрасивым, его будут дразнить и у него не сложится личная жизнь. Когда в медсестринской больницы она сдерживала крик наслажденья, когда она только зачала его, она поклялась себе и Богу, что будет любить его так, как никого другого, и сделает всё, чтобы уберечь его от взбалмошного мужа. Но со временем она заметила, как Фёдор, от прямого влияния которого Женя защищён ею, проступает в нём изнутри, через гены. Мальчик пошёл в отца. Красивый, худощавый, безудержный до самозабвения. Учился средне, с долей любопытства и старания. Курить начал с одиннадцати лет и, хотя много раз был за это наказан, не бросил. Мать опасалась, что он пристрастится к алкоголю, но он возненавидел пьянство, наглядевшись на пьяного отца. Ещё он не терпел несправедливости по отношению к слабым. Между тем, у него был холодный, гибкий ум.

— Ох уж эти женщины! — Фёдор Андреевич переключил передачу. — Когда я попал в больницу, с грыжей, а потом и простудился, как она мне делала уколы пенициллина! И выпивку помогала достать. Тогда уже я понял, Варя, что непременно женюсь на тебе. Но я что хочу сказать? Что, несмотря на все мои уговоры, и даже угрозы, мамка не отказалась… Ты понимаешь, Женька? …Не отказалась колоть чужие задницы!

— Так, Фёдор, давай не будем начинать.

— Почему это, Варвара Сергеевна? Вы стесняетесь сына? Думаете, он никогда не видел задниц? И сам не стоял голышом при всех в детском саду? Ведь было такое, Женька, было?

— Всё равно я ничего привлекательного не вижу в задницах и не понимаю твою ревность.

— Но ты понимаешь, как твоя мать была молода и привлекательна? Откуда я мог знать, что она там у себя на работе вытворяет?

— Установил бы за ней слежку.

— Молчать. Яйца курицу не учат. Ты что, хочешь сказать, что ты будешь следить за женой? Когда женишься, конечно.

— Нет. Я буду любить её так… так… что ей даже некогда будет оглядеться по сторонам.

— Ну да, щас. Ишь какой деловой! Ты уж и любить научился? Любилка выросла?

Что Женька мог ответить на этот вопрос? Благо мама снова вмешалась в разговор.

— Перестанете, может быть? Что за околесицу вы несёте?

— Всё. Домой. Хватит на сегодня.

Под окнами пятиэтажки они заглушили мотор, вышли, тщательно закрыли машину. Фёдор Андреевич нежно погладил её по капоту.

— Федь! Когда будем обмывать покупку? — крикнула в окно соседка с первого этажа.

— В субботу будем гудеть, тёть Зин. Приходи.

Женька возненавидел эту свою первую машину, когда на ней через три года разбились родители.

Дощатые ворота распахнулись. Между ними стояла преобразившаяся Мила: на ней свободно покоился длинный приталенный чёрный сарафан, волосы аккуратно зачесаны назад. Высокий лоб возвышался над притягательными глазами. Девушка была худа, бледна и заплакана. Теперь, когда лицо стало открытым, в глаза бросались красные распухшие губы.

— Ну вот, совсем другое дело, — заметил вслух Палашов. — Долой лохматые кофты! — И спешно добавил: — Простите.

— Покажите ваши документы, — заявила вдруг девушка, подойдя к нему. — А то, знаете ли, сейчас столько всякой швали развелось.

— Вы правы. Пожалуйста.

Вынул из заднего кармана джинсов красную корочку и протянул ей.

Она внимательно изучила документ, не смущаясь пристальным взглядом Евгения Фёдоровича.

— Как? Смахивает на правду?

— Вроде бы. Юрист первого класса…5 Следователь… На фотографии вы моложе.

— Мила, можно я вас — на «ты»?

— Как хотите.

— И ещё одно. Не говори пока, пожалуйста, никому, что я — следователь. Скажи… Ну… дядя, что ли… или кузен. Как тебе больше нравится.

— Вы думаете, я много общаюсь с людьми?

Она пожала плечами.

— Ладно, дядя Женя, — усмехнулась она, отдавая ему удостоверение. — Заезжай.

Палашов сел в машину и резво въехал в сад, пока антоновская яблоня не остановила его ветвями, немного сдал назад. Не спеша переложил сигареты с сиденья в карман, достал под наблюдением Милы из багажника кожаный чемоданчик, джемпер и закрыл машину. Повернулся к ней.

— Ну, здравствуй, племянница. Веди дядю в дом и покажи ему его лавку.

Брусчатый дом был просторен и покрыт светло-коричневой краской. На первом этаже он делился на две части: террасу и две небольшие спальные комнаты. В центре дома стояла квадратная по периметру печь, выходившая углами в комнаты, а ненасытным зевом — в террасу. Терраса отличалась большим, в полстены, решётчатым окном. Крылечко из неё вело в сад, лестница — во второй этаж, где расположились ещё две комнаты под самой железной крышей. В доме со вкусом сочетались деревянные стены, обработанные морилкой, крашеные светло-коричневые полы, простые однотонные шторы на тоненьких деревянных карнизах и незамысловатая мебель. Все это успел заметить Палашов, пока Мила знакомила его с домом. Правда, второго этажа он не видел. Она поселила его в одной из нижних комнат, где он оставил чемоданчик.

Затем они вернулись на террасу.