Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Палашов заметил слёзы в глазах обкраденной матери. Разве утешишь её сейчас? Он потерял мать, она — сына. Хуже нет для матери — потерять ребёнка. Мать теряют все рано или поздно.
— Как Ваня относился к животным?
— На равных. Любил их. Он не был жестоким или злым ни с животными, ни с людьми. С животными даже больше общался, так как был достаточно нелюдим. У нас всегда жили кошки. Они сейчас куда-то разбежались. Наверное, из-за смерти. Никогда бы он не зарезал эту проклятую корову. Из-под неё вся деревня молоко пила. И он тоже. Как мамка моя померла, я корову нашу продала. Очень кормить тяжело. Я же одна. Да Ванька маленький. Раньше коров много было, подкармливали нас всей деревней. Ванюшка сходит, поможет пастуху, да придёт с крыночкой молока. Он без отца вырос. Когда было ему лет пять, отец его уехал с другой бабой в город от нас. И поминай как звали! Жизнь ему деревенская надоела, нашёл себе кралю городскую да уехал к ней. «А ты как-нибудь сына вырастишь на вольных хлебах». Не писал, не приезжал. Сын меня спрашивает, где папка, а я говорю: «Бросил нас, сыночек. Ушёл. Не нужны мы ему». Ванька как разревётся! Еле успокоила. Потом поплакал-поплакал и перестал о нём вообще говорить. Видно, обиду затаил. Всегда он так. Обидится и молчок. У вас нет детей-то?
— Нет.
— А… Значит, вы ещё не сталкивались со всякими чудесами семейной жизни. А чего так?
— Мамку для них ещё не нашёл.
Марья Антоновна на секунду улыбнулась.
— Правильно. Лучше не иметь их совсем, чем бросить. И не дай Бог вам жить с нелюбимой женщиной!
— Вот вы говорите — Иван любил животных. Тем не менее, Глухов утверждает, что застал его с ножом у коровьего горла. Как такое могло получиться?
— Вероятно, это от отчаяния. Может быть, Глухов насолил ему чем-то?
— А корова, значит, виновата? Он и неприкосновенность чужого жилища нарушил. Он там оказался без ведома владельцев, получается.
Марья Антоновна пожала плечами.
— Как Иван относился к женщинам?
— Ой, не знаю. Разве от него добьёшься? Думаю, не было у него никого. Мальчиком он был ещё. Хотя глаз-то горел. Не через женщину ли вся его грусть и была? С чего бы ему грустить ещё?
— Он не мальчик больше. Он умер мужчиной, если так можно выразиться.
Мать пристально посмотрела на следователя вопросительным взглядом.
— Да. — Он ответил твёрдо. — Да.
Она опустила глаза и смущённо покраснела. В сущности, она была ещё молодая и привлекательная женщина. Сейчас, когда краска жизни заливала её лицо, Евгений Фёдорович мог заметить и осознать это.
— Вы не видели у него когда-нибудь чужих вещей?
— Нет. Он честный малый. Пашкины брал, но всегда с разрешения и с возвратом. Например, на мотоцикле его катался, иногда один, без Пашки. Я думаю, он и драться-то не умел. Не мог вот Глухову дать отпор.
— Какой отпор? Их там было девять человек. В мореходке его, конечно, научили бы. Но и то неизвестно, смог бы он защититься. Потом, может быть, он себя чувствовал виноватым?
— Как девять человек? Тимофей ничего об этом не сказал.
— Не хотел, видимо, их впутывать. Только вот вопрос — почему? Что-то он, видно, скрыть пытается. Их если и накажут, то не сильно. Чего их покрывать?
— Вот гад! Что он скрывает?
Марья Антоновна побледнела вновь.
— Будем разбираться. Про Глухова мне расскажите, пожалуйста.
— Тимка… Он лет на шесть меня моложе. Дерзкий мужик. И выпить охотник. По молодости он уезжал в какой-то город. Нашёл там женщину, женился. Но то ли её ударил по пьяни, то ли изменил ей. Она его выгнала. Он и вернулся сюда, к родителям. Я его всегда опасалась. Ваньке говорила, чтобы не связывался с ним, держался бы подальше. Но Тимка, зараза, всю здешнюю молодежь как приворожил. Они малолетки, вдвое его моложе, а он среди них авторитет. Грубый, твёрдый, опытный. Самоутверждается он так, что ли? Есть в нём что-то магнетическое. И для парней, и для девок. А сегодня пришёл ко мне… — Марья Антоновна сглотнула слёзы. — «Машка, — говорит, — прости меня, Машенька». Смотрит на меня больными глазами, чёрными такими глазами. Я как их увидела, так сердце и ухнуло. Он молчит. Я на него набросилась: «Что ты натворил, что наделал? Говори!» А сама и боюсь, слышать не хочу, что он скажет. «Там Ванька твой…» — мямлит. «Где? Что с ним?» Хотела бежать, а он меня прижал к себе и не пускает. «Не ходи туда, Маша! Умоляю, не ходи!» А я говорю: «Что же ты наделал, ирод ты проклятый?» И тут я всё поняла. Вскрикнула, кажется. «Ты же не его убил, ты меня убил! Мне же всю жизнь теперь живым трупом быть!» А потом Тимофея по щекам лупить начала. А что там произошло, узнала только от следователя. Потом, когда я обессилела и остыла, он меня утешал, но пойти к сыну так и не дал. Запер в доме. Тут Захар Платоныч подоспел, начал его бить. Я из окна смотрела. Страх Божий! Думала — убьёт! Но не убил. Только уволок его с моих глаз долой. Меня потом сотрудники милиции выпустили.
Марья Антоновна молчала. Палашов дал ей опомниться, а потом спросил:
— А Мила Кирюшина что? Что вы про неё знаете?
— Опять цифра шесть. Шесть лет назад поставили дом новый на месте старого на том участке. Там сад хороший. Весной поставили, а летом Галя с Милой приехали и начали его обживать. Галя английский язык преподаёт. А Милочка… она тоже молодец. Учится в институте. Хорошая умная девочка. Кажется, одинокая. Ухажёров у неё нет. Она местной молодёжи дичится. Всё дома чем-то занята очень. Когда они приехали, она девчонкой совсем была. Такой тоненькой тростиночкой зеленоглазой, козочкой такой резвой. С возрастом она похорошела, стала вдумчивее. Мне кажется, Ваня был ей симпатичен. По крайней мере, я видела их несколько раз вместе.
Палашов
