Черная повесть - Алексей Хапров

— Ну, что, поехали? — обернувшись, крикнул он нам. — Держитесь крепче.

Вертолёт оторвался от земли и стал медленно подниматься. Мы прильнули к иллюминаторам. Обозреваемый горизонт постепенно расширялся.

— С правой стороны по борту панорама города Иркутска, — снова раздался голос Николая.

Мы заворожено смотрели на дома, деревья, автомобили, которые казались какими-то не настоящими, игрушечными.

— Класс! — восхищённо выдохнул Ваня. Его глаза горели восторгом.

— Ты, что, никогда раньше не летал? — спросил я.

— Никогда, — признался он.

Впереди показался бескрайний зелёный ковёр.

— А вон и тайга, — крикнул Николай.

Лиля залезла в рюкзак и достала фотоаппарат.

— Давайте сфотографируемся, — предложила она.

Мы изобразили на лицах улыбки. Сверкнула вспышка. После этого мы снова повернулись к иллюминаторам. Никто из ребят даже не предполагал, что этот кадр станет их последним прижизненным снимком.

Николай не обманул. Вид сверху действительно был потрясающим. Мне неоднократно доводилось видеть в различных книгах и учебниках фотоснимки таёжного леса, сделанные в полёте. Но все они казались какими-то мёртвыми, безжизненными. Они не давали тех восторженных эмоций, которые можно почувствовать только тогда, когда видишь всё это своими глазами, а не посредством объектива. У меня буквально захватило дух от такого масштабного зрелища. Красота природы, воистину, неповторима. Внизу, на земле, она ощущается не всегда. Но в воздухе нельзя не оценить всю её грандиозность.

Мы продолжали лететь над тайгой, которой, казалось, не было конца. Она была и впереди, и сзади, и справа, и слева.

— Как он только ориентируется? — удивлённо спросил Попов, кивая на лётчика.

— По компасу, мой друг, по компасу, — назидательно, с усмешкой, произнёс Тагеров.

— Ребята! — восхищённо протянула Юля. — Как я сейчас жалею, что не пошла в лётное училище. Как же это, наверное, здорово каждый день видеть такую красоту!

— Со временем всё надоедает, — возразил Алан.

— А в лётное училище тебя бы всё равно не взяли, — сказала Ширшова.

— Почему? — удивлённо вскинула брови Патрушева.

— Девушек в лётчики, по-моему, не берут.

— Зато их берут в стюардессы, — встрял Сергей. — Ты не переживай, переквалифицироваться никогда не поздно.

Набрав в грудь побольше воздуха, он комично пропел:

— Стюардесса по имени ЮляОбожаема, как маракуя!

— Тебе тоже не мешает переквалифицироваться, — обиженно парировала Патрушева. — Я слышала, что в цирках не хватает клоунов.

— А быть стюардессой не так интересно, — подал голос я. — Стюардессы, ведь, на вертолётах не летают. Они летают только на самолётах. А с самолёта что можно увидеть? Лишь облака, и всё.

Вишняков открыл рот, явно собираясь что-то возразить, но слова так и застряли у него в горле. С этого момента нам стало не до праздных разговоров. В небе вдруг сверкнуло. Вертолёт подбросило, словно в него угодил снаряд. Электрическая проводка заискрила. Раздался сильный гром. Мотор зачихал. Его гул стал постепенно стихать.

В первый момент мы ничего не поняли. Мы только недоумённо посмотрели друг на друга, как бы спрашивая: что случилось? Из кабины донеслось крепкое ругательство. И только после этого у нас мелькнуло подозрение, что произошло что-то нехорошее.

— Николай, в чём дело? — крикнул Алан.

— А хрен его знает? — последовал ответ. — Кажись, молния!

Вертолёт затрясло. Я выглянул в иллюминатор и обомлел. Лопасти винта крутились всё медленнее и медленнее. В своём вращении они уже не сливались в тот чётко различимый круг, который всегда можно видеть во время полёта. Я поднялся и сделал шаг по направлению к кабине. Но тут вертолёт вдруг резко накренился вправо. Я не удержался на ногах и упал, больно ударившись головой о скамейку. Рюкзаки сидевших напротив девчонок слетели с мест и покатились на меня.

— Мама! — взвизгнула Лиля.

— Падаем! — истошно прокричал Николай.

Тут до меня, наконец, со всей ясностью дошло, что мы находимся на грани гибели. Очевидно, в результате попадания молнии, вертолёт потерял управление. Я похолодел. Внутри неприятно засосало под ложечкой. На лбу выступил холодный пот. Меня охватил страх. Это был не тот страх, который мне иногда случалось испытывать в детстве. Он не был похож на страх перед хулиганами, останавливающими тебя в тёмной подворотне, или на страх перед возможным наказанием за какой-нибудь проступок. Это был настоящий, серьёзный страх. Это был животный страх. Это был страх смерти, самый сильный страх, который только может испытывать любое живое существо.

Я бросил взгляд на своих сокурсников. Их лица были белы, как мел, а глаза светились невообразимым ужасом. По всей видимости, они тоже поняли всю неприглядность нашего положения.

— Держитесь крепче! — прокричал Николай.

Мы мертвенной хваткой вцепились в скамейки. Лётчик изо всех сил давил на штурвал и манипулировал другими рычагами управления. Описать эти манипуляции я не могу. Я не владею знаниями по пилотированию. Но смысл действий Николая был мне понятен. Он старался, чтобы вертолёт не вошёл в пике, и как можно дольше оставался в воздухе. Это должно было ослабить силу удара о землю. Помочь Николаю мы ничем не могли. Нам оставалось только одно — надеяться на удачу. Останемся мы в живых, или нет, зависело от двух факторов: насколько сильно повреждён вертолёт, и сколь умелым дельтапланеристом окажется наш пилот.

Я снова выглянул в иллюминатор. Вертолёт продолжал падать.

— Откройте дверь и прыгайте по моей команде! — крикнул Николай.

Ближе всех к выходу находился Алан. Он нажал на ручку дверцы, та распахнулась и принялась вихлять под действием тряски. Тагеров оторвался от скамейки, схватился за поручни, закреплённые по бокам проёма, и замер в ожидании сигнала.

Остальные, цепляясь за всё, что попадалось под руку, стали также пробираться к выходу.

— Рюкзаки! — снова раздался голос Николая. — Выбросьте рюкзаки!

Похоже, он был единственным из нас, кто сохранил способность соображать в такой экстремальной ситуации, и кто не был парализован страхом. Если нам повезёт, и мы останемся живы, эти рюкзаки, безусловно, понадобятся. Ведь в них наши документы, одежда, и кое-какая еда. Когда нас найдут — неизвестно. А без пищи в тайге не прожить.

Я протянул руку, схватил за лямку свой рюкзак, и швырнул его наружу, поверх головы Алана. То же самое проделали Ваня и Сергей. Рюкзаки Тагерова и Патрушевой валялись далеко, и дотянуться до них не было никакой возможности. Поэтому рюкзак Лили оказался последним, который нам удалось выбросить.

Земля становилась всё ближе и ближе. Верхушки деревьев были уже прямо под нами.

— Прыгайте! — скомандовал Николай.

Высота для прыжка была, конечно, не безопасной. Травм при такой высоте в любом случае не избежать. Но она, по крайней мере, давала шанс остаться в живых. Уж лучше сломать руку или ногу, чем отправиться на тот свет.

Алан подался назад и изготовился к прыжку, но тут же замер в нерешительности.

— Прыгай! — яростно рявкнул находившийся за ним Вишняков. В нашем положении была дорога каждая секунда. Но Тагеров не реагировал. Тогда Сергей, ни слова больше не говоря, ногами вытолкнул Алана в проём.

— А-а-а! — в ужасе завопил тот, и скрылся из виду.

Макушки деревьев уже задевали дно вертолёта.

— Девчонки, быстрее! — крикнул Вишняков.

Юля и Лиля оказались храбрее Тагерова, и не заставили себя ждать. Вслед за ними выпрыгнул Сергей. Далее последовал я.

Сучки и колючки больно оцарапали мне руки и лицо. Я стал валиться с ветки на ветку, пока, наконец, мне не удалось зацепиться за одну из них. Обхватив ногами ствол принявшей меня на себя сосны, я бросил взгляд в сторону, куда дальше полетел вертолёт. Моим глазам предстала ужасная картина: МИ-2 воткнулся в землю. Раздался страшный и оглушительный взрыв. Вместе с ним, словно вырвавшись из гигантского горна, взметнулся вверх язык пламени. Я сорвался с ветки и упал на землю…

4

В моей голове царили хаос и сумбур. Моё сознание пребывало в каком-то странном, раздвоенном состоянии. Вроде оно было во мне, но в то же самое время находилось где-то в другом месте. Я даже до конца не осознавал всего того, что произошло со мной в последние минуты.

Молния… Падение… Прыжок.

Я понимал только одно — что я жив. И по сравнению с этим всё остальное не имело никакого значения.

В горле запершило. Я откашлялся, очистив рот от набившейся в него земли. Голова болела. Эта боль буквально разрывала мою черепную коробку. Но она всё же была более терпимой, чем та, которая пронзила мою правую ногу, когда я попытался ею пошевелить. Я охнул и застонал. Осторожно приподнявшись, я ползком добрался до ствола сосны и уселся подле него.