Из тьмы и сени смертной - Константин Калашников

Но тут самое время вернуться на год назад, в такой же ясный январский денек. Ведь именно тогда родилась счастливая мысль о визите в квартиру этажом ниже. Илье давно и страстно хотелось попасть туда. Жила там девочка Лиза, немного младше Ильи. Во дворе она почти не появлялась – разве что пройдет, от ворот до подъезда, своим легким шагом, рядом с красивой молодой мамой. И вообще было в ней что-то загадочное, нездешнее.

Имя, которое носило это загадочное существо, было известно Илье разве что по литературе – с ним читали Карамзина. И теперь, в предвкушении знакомства, он испытывал необычную радость от слияния имени и образа, так подходивших друг к другу. Легкое романтическое облачко, казалось, реяло вокруг ее чела – это продолжалось и тогда, когда он увидел себя стоящим посреди просторной, почти парадной Лизиной комнаты. Их знакомили. Свершилось долгожданное!

Лиза грациозно протянула руку, он пожал пахнущую детскими духами ладошку. Заметив скованность гостя, юная хозяйка по-светски заняла его разговором, познакомила с куклами, рассказала про каждую что-то смешное, какие-то трогательные подробности.

Конечно, герои и героини этих историй должны были жить в замке, и потому ковер убрали, кубики принесли, и работа закипела. Через пару часов ее комната напоминала стройплощадку.

И чего только они не настроили тогда! Высокие стены с зубцами, мощные башни, колонны, трехэтажные дворцы – все было там! А если склонить голову пониже, то и арки, аркады, ракурсы и перспективы, – да что там, целая архитектурная симфония, от которой потекли бы слюнки у Витрувия и Пиранези, вместе взятых. Но не только классические формы, о которых Илья знал по домашним альбомам, радовали глаз. Перенесенные вместе с несколькими ящиками кубиков с верхнего этажа, бегали сквозь арки вагоны японского электропоезда – драгоценный подарок матери, сгинувший в последующих баталиях. Стояли, как перед битвой, грозные танки и пушки, готовые взлететь самолеты, всюду сновали вооруженные солдаты, офицеры, придворные дамы, всадники, легковые автомобили. А в центре главного дворца восседала – правила своим игрушечным государством – потрясающая королева-кукла, подаренная Лизе на Рождество ее лучшей подругой Машкой.

Эту величественную стройку и драматическое действо, которое разыгрывала неистощимая Лизина фантазия – гостю оставалось только подыгрывать, – лишь вечером прервали слегка ошарашенные увиденным взрослые. Жаль было разрушать такую красоту. И хотя замок с крепостью и занимал почти всю комнату, Лизе пообещали, что игра продолжится через день, в воскресенье, когда ее любимая подруга присоединится к ним. «В обычные дни Маша не может приехать», – добавила она загадочно.

Но, как это часто бывает, внезапно все расстроилось. Лиза заболела, ни о каких играх не могло быть и речи. Она лежала с температурой, сочли за лучшее ее не беспокоить. Замок был разорен, кубики и все прочее с благодарностью возвращено Илье – до лучших времен. И тот вечер – сам собой – отошел на задний план.

Остались воспоминания, которые так приятно лелеять!

Они так бы и остались воспоминаниями, если бы в один из выходных, фланируя по высокому берегу за домами, Илья не заметил поодаль толпу детей. Он подошел ближе и замер от неожиданности.

В самой верхней точке крутого и длинного спуска, раскатанного до черного блеска, стояла, ногами на санках, юная незнакомка. В белом вязаном берете и таком же шарфе, белом свитере из грубой шерсти, в ладно сидевших на ней спортивных брюках, заправленных в полосатые гетры, она возвышалась над толпой, недоступная, как принцесса. Рыжие кудри выбивались из-под берета, в глазах блестел вызов.

Мало кто из ребят, не только из «высокопоставленных» домов, но и самых отпетых, слободских, решались съехать с самого верха, даже стоя просто на ногах, – по большей части все сразу плюхались на известное место и благополучно катились вниз, визжа от захватывающей дух скорости, сбиваясь внизу в веселую кучу-малу. Но чтобы – так!

Илья не заметил, как сзади к нему подошла Лиза, тронула за рукав. И только вопрос «Ну, как тебе моя Машка?» – вывел его из забытья.

– Ну, что-то сейчас будет! – сказала она ему, как старому знакомому. – Безумству храбрых поем мы песню, – добавила Лиза и посерьезнела. – Я ее отговаривала, да где там!

Между тем санки заскользили вниз, и новая Соня Хэни, стоя на них как влитая, чуть пригнувшись, стала все быстрее и быстрее скользить, почти падать по накатанной черной ленте. Вот она пронеслась мимо Ильи с Лизой, заранее спустившихся пониже. Шарф ее трепетал на ветру, как флагшток. Один Бог знает, что помогло ей устоять на шатком пьедестале.

Улетев чуть ли не к противоположному берегу, она уже возвращалась к ним, упоенная победой. Стоя на санках как на колеснице, держа в руках веревку, отталкиваясь мощными движениями ноги, обутой в гетры, она триумфально подкатила к ним.

– Ну ты героиня! – воскликнула Лиза, не скрывая восхищения. – Знакомься, это Илья. Он уже влюбился в тебя, – заметила она небрежно.

– Ну ладно, не смущай человека, – поспешила ему на выручку новая знакомая.

Илья заметил перемену в Лизе. Сегодня она держала себя совсем как взрослая. Чудны дела твои, Господи!

– Все, представление окончено! Пошли к тебе. За мной скоро приедут. Вы с нами идете, Илья? – обратилась она к нему, поправляя шарф и ударяя на «с нами».

Лихорадочный блеск не утихал в ее глазах. Шедшие от нее токи пронизывали воздух. Илье очень хотелось, чтобы все это длилось подольше. Он шел рядом с ними, нарядными и, по видимости, беспечными, болтавшими о неизвестных ему делах, и щурился от мартовского солнца.

Но вот и Лизин дом, пахнущий пирогами, уютом, ее красивой мамой, хлопотавшей на кухне. Илью чуть задевало, что Лиза ни разу не обмолвилась о том, как замечательно играли они здесь совсем еще недавно. Мария тем временем привычно села за слегка расстроенное пианино и начала что-то подбирать.

– Эх, Лизавета, когда же ты настроишь свою бандуру! – бросила она укоризненно.

И вдруг заиграла, на редкость уверенно, какую-то лирическую музыку – то были разные отрывки из «трофейных» фильмов, – смело дополняя игру импровизациями. Затем оседлала « Чаттанугу» из « Серенады Солнечной долины», вошла в образ, хрипло напевая: «Pardon me boy, is that the Chat-ta-noo-ga Choo-chou…» да еще и изображая за пианино танцующих негров, тут и полосатые гетры оказались кстати. В те времена джаз был полузапретным, а значит, сладким плодом. Илья, признаться, впервые слушал такое и был в восторге.

– У Машки мама актриса, – тихо пояснила ему Лиза.

– У Машки память хорошая, – откликнулась исполнительница. – Машка много чего слушает. И вообще Машка гениальна, – и стала дурачиться, распевая на романсово-блатной манер фразу «У Машки хорошая память» с рокочущим, страстным аккомпанементом.

Если бы Илья был более осведомлен в жизненно важных вопросах или по крайней мере был бы постарше, то непременно знал бы, что мама ее, хотя и не была актрисой, все же играла на скрипке в известном оркестре, изредка давала сольные концерты, имела круг верных почитателей. И вообще была небезразлична к вопросам карьеры.

Отец же Марии, родом из обедневших шляхтичей, тоже был человек небесталанный, хотя и авантюрного склада. Полиглот, с немного неясной, несколько загадочной биографией, где таинственно мерцали слова – эвакуация, армия Андерса, Иран. Да еще зияли умолчания, смысл которых каждый волен был толковать на свой страх и риск. Три послевоенных года от него не было вестей. Потом стали приходить редкие письма из разных провинциальных городов, в них он, чуть старомодно, всякий раз просил передать привет юной паненке Марии и много раз – wielie razy – поцеловать за него дорогое дитя, их kochany dziecko.

Два таких письма, написанных его твердым, напоминавшим готический шрифт почерком на школьной бумаге в линейку, Мария хранила в своем тайнике. Часто перечитывала их и, казалось, могла повторить с любого места. Он оставил свою инженерию (благодаря которой дед Марии вытащил его в свое время из серьезных неприятностей) и вернулся к юношескому увлечению – когда-то он окончил театральный техникум.

Такие же способности к языкам были и у Марии. Мать, перед которой в тот год открылись возможности зарубежных гастролей, настояла на том, чтобы Машу отдали в модный интернат с английским. Но Мария за какие-то полгода успела, мягко говоря, невзлюбить это заведение. Она возненавидела душный воздух, вечные запреты и почти военную дисциплину. Языки, как и все прочее, давались ей легко, но про себя она думала, что лучше бы ей вовсе не знать этого английского. Матери девочек были знакомы еще по ташкентской эвакуации, где Наталья Игоревна стала свидетельницей романтической истории своей подруги, отчасти даже ее наперсницей. Теперь же, когда девочка, по сути, почти лишилась дома, Наталья Игоревна старалась, как могла, опекать дочь подруги – да и нравилась ей свободолюбивая Машка, что уж там говорить.