Хороший отец - Ной Хоули

Я сидел там и пытался найти что-то общее между Лофнером и сыном. Может, ребята из Вассара тоже считали Дэнни чокнутым? Может, и мой сын буянил на занятиях и угрожал учителям за критику его работ? Если так, я об этом ничего не слышал. Я несколько раз бывал в колледже, встречался с деканом. Дэнни учился средне, вел себя адекватно. Все говорило, что он нормальный студент, не особенно одаренный, но и без отклонений.

Между тем Лофнера исключили из местного колледжа без права на восстановление, пока он не представит справку от психиатра, что не опасен. К двадцати годам симптомы душевной болезни были очевидны: из трудного подростка он вырос в полноценного параноидального шизофреника.

Дэнни был спокойным ребенком – немного замкнутым, но ничто не позволяло заподозрить в нем душевную болезнь. Газеты писали, что, когда Лофнер входил в местный банк, кассиры держали пальцы на тревожных кнопках. Он производил пугающее, угрожающее впечатление. Лофнер считал, что женщин нельзя пускать во власть. Татуировщику, набивавшему пулю у него на предплечье, он сказал, что проводит в грезах от четырнадцати до пятнадцати часов в день. Говорил, что не управляет своими фантазиями.

Это не мой сын.

В ночь перед тем, как открыть огонь на политическом собрании, Лофнер снялся в красных стрингах и с «Глоком» в руке. Когда наутро таксист высаживал его у супермаркета, попросил разрешения пожать ему руку. А потом достал пистолет и начал убивать.

Это не мой мальчик.

Сидя в холодном люминесцентном свете, я поймал себя на том, что начинаю сердиться. Атмосфера этих помещений не запугала меня. Я смотрел в лицо смерти во всех ее проявлениях. Я врач и привык контролировать ситуацию. Мои решения спасали людям жизнь. Я не спасую перед правительственными чиновниками. Если Дэниел ранен, его обязаны лечить. Он американский гражданин, у него есть права. Я жалел, что не позвонил своему адвокату, Мюррею Берману. Дэниелу немедленно нужен защитник. Я достал телефон, начал набирать номер. Дверь открылась. С Мойерсом и Грином вошел пожилой человек в сером костюме. С крупными зубами, пожелтевшими от многолетнего курения.

– Мистер Аллен, меня зовут Клайд Дэвидсон. Я заместитель директора Секретной службы. Я пришел поговорить о вашем сыне.

– Я доктор Аллен.

– Конечно, доктор Аллен.

– Мне сказали, что сын ранен. Заявляю для протокола: я не отвечу ни на один вопрос, пока не буду уверен, что ему оказана помощь.

Дэвидсон сел, расправив складки штанин. Он был тяжеловесный, с короткими седыми волосами. В его возрасте следовало больше двигаться, сбросить вес. И немедленно бросить курить. После пятидесяти начинаются проблемы с сердцем: кровь в артериях тромбируется, резко возрастает угроза инсульта и инфаркта.

– Доктор Аллен, все произошло слишком быстро. Думаю, нам обоим нужно глубоко подышать.

Я рассматривал его, как интерна, только со студенческой скамьи.

– Мне сказали: ранен в бедро. Как о мелочи. Но пуля буквально сминает ткани. Пуля большого калибра могла порвать бедренную артерию. Малого калибра – срикошетив от кости, уйти в таз и нижнюю часть живота.

Дэвидсон оглянулся на Мойерса. Тот кивнул и заговорил себе в запястье. Дэвид выставил перед собой ладони – жест, изображающий великодушие.

– Вашему сыну немедленно окажут помощь, – сказал он.

– Я хочу говорить с его врачом.

Дэвидсон откинулся назад и скрестил ноги:

– Доктор Аллен, позвольте мне объяснить. Я за пятнадцать секунд могу связаться с президентом. Таков мой уровень полномочий. Когда я что-то приказываю, приказ исполняют.

Я подумал над его словами.

– Дэниел не мог этого сделать.

– У нас есть видео и фотографии. Его взяли с оружием в руках. Баллистические тесты и сравнение отпечатков еще проводятся, но вашего сына и так опознали с уверенностью.

– Ему нужен адвокат.

– Ему двадцать лет. Если он хочет получить адвоката, должен сказать сам.

Я чуть развалился на стуле, потер виски. До меня начинало доходить, что здесь я не властен и, в сущности, нигде не был властен. Контроль ситуации – иллюзия, игра ума. Если они не ошиблись, я создал жизнь, и эта жизнь отняла другую жизнь. Легкая тошнота, мучившая меня весь этот час, поднялась волной. Я стиснул зубы, сдерживая ее.

– Вы когда-нибудь слышали от сына имя Картер Аллен Кэш? – спросил Дэвидсон.

– Нет. Кто это?

– Так последние шесть месяцев называл себя ваш сын. Всех подробностей мы еще не знаем, но, кажется, он регистрировался под этим именем в мотелях Далласа в Техасе и Сакраменто в Калифорнии.

Картер Аллен Кэш. Имя как у исполнителя в стиле кантри.

– Мы называли его Дэниелом или Дэнни, – сказал я.

– Когда вы в последний раз разговаривали с сыном?

– Не помню, может три недели назад. Он был в разъездах. Я на прошлое Рождество купил ему сотовый, но он потерял.

– Вы с его матерью в разводе – так?

Я потер глаза:

– Мы развелись, когда Дэнни было семь.

– Он учился в колледже Вассар?

– Недолго. Бросил прошлой весной, не сказав нам.

– Вы могли бы сказать, что близки с сыном, доктор Аллен?

Я искал следы сарказма в его голосе и не нашел. На мгновение я увидел себя его глазами: равнодушный отец, который месяцами не видится с сыном, неделями не разговаривает. Слишком занят карьерой, чтобы быть отцом.

– Агент Мойерс сказал, что сенатор умер от ран, – заговорил я.

– Около получаса назад. Первая пуля пробила не только легкое, но и аорту. Доктор Харден сделал все возможное.

– Я знаю доктора Хардена. Хороший хирург.

– Недостаточно хороший, – вставил Мойерс.

Дэвидсон взглядом заставил его замолчать.

Я подумал, во что превратилось тело Сигрэма. Пуля входит в тело человека ударом кувалды. Пробитая грудная полость быстро заполняется кровью, сжимает легкие, удушая раненого. Если еще задето и сердце, у Сигрэма не было шансов.

– Его жена, – сказал я.

– Ехала с ним в машине «Скорой помощи». Двое детей дома в Монтане.

Двое детей: десятилетний Нил и тринадцатилетняя Нора. Их фото показывали в новостях. Теперь они будут расти без отца – дети будут спать, положив под подушку фото покойного.

– Что будет с моим сыном? – спросил я.

– Возможны варианты, – ответил Дэвидсон. – Формально ваш сын террорист.

– Кто?

– Политическое убийство приравнивается к террору. Это дает федеральным властям большую свободу в определении наказания и формулировке обвинения.

Он помолчал, давая мне усвоить эту мысль. «Что превращает преступление в терроризм?» – думал я.

– Вам следует знать, – сказал я, – что издатель «Нью-Йорк таймс» – мой пациент.

Если мои слова и произвели впечатление, Дэвидсон этого не показал.

– Если хотите, – продолжал он, – мы можем отнести вашего сына к военнопленным. Его может судить трибунал. Это позволит нам ограничить его доступ к адвокату. Позволит задержать его, если не до бесконечности, то, по крайней мере, оттягивать суд на годы.

– Я не позволю, – сказал я.

– Как мило, – сказал Дэвидсон, – что вы считаете себя в силах нам помешать.

Мы смерили друг друга взглядами.

– Вам повезло, – продолжал он, – что правительству нужна победа. Слишком много следствий по делам террористических групп заканчиваются безрезультатно. Не хватает улик, задержание производится до преступления. Умысел на совершение чего? А тут у нас свидетели, не остывшее оружие и мертвый сенатор. Тут дело верное.

Глядя на него, я впервые начал понимать, что означает это событие. Кандидат в президенты убит. Дэнни обвиняется в его убийстве. За долю секунды мой сын стал достоянием публики. Орудием в политической борьбе, жертвой на алтарь. Для большинства он уже не ребенок, даже не человек. Действовать надо быстро, пока мой сын не стал рабом истории.

– Я имею в виду, – сказал Дэвидсон, – что за Дэниела можете не волноваться. Или лучше звать его Картером? В наших интересах сохранить ему жизнь и здоровье.

«Не спеши! – приказал я себе. – Хладнокровнее».

– Я где-то слышал, – сказал я, – что в этой стране человек невиновен, пока его виновность не доказана.

Дэвидсон пожал плечами:

– Этот вопрос мы и пытаемся решить. С кем дружил ваш сын? Зачем приехал в Техас? Почему в Сакраменто? Где встречался с инструктором? Мы должны знать, действовал ли ваш сын в составе группы.

– Не знаю, – ответил я. – В последний раз, когда звонил, он сказал, что в Сиэтле.

– Насколько нам известно, – сообщил Дэвидсон, – в Сиэтле ваш сын не бывал.

Мойерс, стоявший у двери, тронул ухо пальцем и, подойдя к Дэвидсону, прошептал что-то.

– Любопытно, – заметил тот. – Оказывается, ваш сын волонтером участвовал в агитационной компании Сигрэма в Остине, Техас. Вы знали?

Я не знал. Оказывается, я ничего не знал о сыне.

Мойерс снова зашептал. Выслушав его, Дэвидсон встал:

– Простите.

Меня оставили одного. Я сидел, сцепив зубы, рубаха под мышками промокла. Во рту стоял вкус металла. Я слышал гнусавое гудение люминесцентных ламп, сливавшееся с приглушенным гулом голосов из командного пункта за стеной. Я представил, что сына сунули в допросную, за грубый барьер. Ему придется отвечать на вопросы под дулом пистолета, в окружении злобных мужчин с намозоленными кулаками. Если слишком долго думать об этом, потеряешь сознание. Неужели и правда с последнего нашего разговора прошло три недели? Хуже, может быть, и пять. У меня заболел бок. Возможно ли, что Дэнни стрелял в сенатора?