Хороший отец - Ной Хоули

Я достал из буфета стакан и перелил в него остатки пива. Голова была занята пациенткой, из-за которой я сегодня задержался в клинике, – Элис Краммер. Она обратилась ко мне две недели назад с жалобой на боли в ногах. «Как огнем жжет», – сказала она. Боли появились за два месяца до того. Несколько недель назад начался кашель. Поначалу сухой, потом с кровью в мокроте. Раньше она бегала марафон, а теперь ее утомляла даже короткая прогулка.

До меня она обращалась к другим врачам. Ходила к терапевту, неврологу и пульмонологу. Но окончательный диагноз поставить не удалось. Несмотря на все наши усилия, слабость и одышка у нее сохранялись.

Если не считать кашля, она казалась здоровой. В легких чисто. Умеренная слабость мышц правого бедра, но суставы, кожа и мускулатура в норме. Симптомы предполагали нарушения в нервной и дыхательной системе. Это необычно. Не синдром ли Шегрена? При этом заболевании иммунная система атакует собственные железы, производящие жидкость. Однако пациенты с синдромом Шегрена обычно жалуются на боль в глазах и сухость во рту, а у нее этого не было.

Или склеродермит, вызванный перепроизводством коллагена? При этом состоянии возникает утолщение кожи, могут страдать и другие органы. Я направил ее сделать анализ крови и, ожидая результатов, вернулся к истории болезни. Как врач последнего бастиона, ревматолог должен свежим взглядом пересмотреть все подробности. Я изучил сканы осевой томографии и МРТ. На томограмме грудной клетки заметил легкое помутнение в обоих легких. Само по себе оно ничего не значило, но в контексте остального обретало смысл. Когда я просмотрел снимки, на место встал еще один кусок головоломки.

Я заказал биопсию легочной ткани. Результат показал воспаление. Когда образец ткани вернулся, я вместе с патологом пересмотрел слайды под бинокуляром. И на них увидел ключ к загадке: гранулему – клеточное образование, клетки которого в сто раз превышают нормальную величину. Такие встречаются в легких при очень немногих заболеваниях. Чаще всего при саркоидозе и туберкулезе. А поскольку у пациентки не имелось симптомов туберкулеза, я уже не сомневался, что она страдает саркоидозом – хроническим заболеванием, сопровождающимся воспалением тканей.

Сегодня днем я сообщил ей диагноз. Элис расплакалась. С первого проявления симптомов прошел не один месяц. Она обращалась к десятку врачей, многие из них говорили, что болезнь у нее в голове. Но моя работа – верить обратившимся ко мне пациентам, брать не сходящиеся фрагменты и складывать головоломку.

Телеконкурс прервало новостное сообщение. Огромный анонс, тревожные цвета. Сначала никто из нас не обратил на это внимания. Мы были поглощены обрядом над пиццей. Раскатывалось тесто. Накладывались слои сыра и соуса. Детей укоряли в неумеренности по части начинки.

– Я не инженер, – сказал я, – но ни один круг такого веса не выдержит.

Вэлли принялся рассказывать, что выучил за день: Фредерик Дуглас был рабом-вольноотпущенником. Джордж Вашингтон Карвер изобрел арахис.

– Вряд ли изобрел, – заметила Фрэн.

– Открыл?

– Думаю, тебе стоит заглянуть в тетрадь, – посоветовал я, допив пиво и потянувшись за новой бутылкой.

Фрэн спохватилась первая. Обернулась к телевизору, а там вместо ехидных ведущих и азартных участников показывали трансляцию какого-то митинга. Камера дрожала.

– Что такое? – спросила она.

Мы все стали смотреть. На экране была съемка какого-то политического собрания в Лос-Анджелесе. Мы видели кадры с толпой, красно-бело-синие знамена на стенах. Кандидат в президенты произносил речь на сцене. Звука не было: дети привыкли, пока крутят рекламу, убирать звук, предоставляя актерам восхвалять товар пантомимой. У нас на глазах политик вздрогнул и качнулся назад. За его спиной двое агентов Секретной службы достали оружие.

– Звук! – сказала Фрэн.

– Где пульт? – Я пошарил вокруг.

На поиски ушли драгоценные секунды, еще много времени заняли поиски кнопки. Дети орали над ухом – нажми ту, нажми эту. Когда мы наконец включили громкость, диктор говорил: «…сообщают, что неизвестный сделал два выстрела. Сигрэм доставлен в ближайшую больницу. О тяжести ранений пока не сообщают».

На экране повторили те же кадры. Кандидат на трибуне, звук выстрелов из толпы. На этот раз кадры задерживали долго, давали приближение.

– Мы пытаемся подобрать лучший ракурс, – сказал ведущий.

Я переключил канал. На CNN то же самое. И на ABC, и на NBC.

– Повторяем: полчаса назад Джей Сигрэм, сенатор-демократ от Монтаны и лидер президентской гонки, был ранен выстрелом неизвестного.

– Тэд, мы слышали, что сенатор Сигрэм в операционной. У него как минимум два пулевых ранения – в грудь и шею. Прогноз пока не дают.

Вот как бывает: ничего – и вдруг что-то. Семья готовит ужин, смеется, и внезапно врывается внешний мир.

Фрэн отослала детей в гостиную. Им рано такое смотреть. Она расстроилась. Она слушала выступление Сигрэма в нашем городе. Он был молод, красив, говорил авторитетно. Она поверила, что этот, как она выразилась, «настоящий».

– Кто мог это сделать? – спросила она.

Я, как врач, понимал, что Сигрэму нелегко будет пережить эту ночь. По сообщениям репортеров, первая пуля пробила легкое, вторая повредила сонную артерию. Скорая помощь быстро доставила его в больницу, но такие ранения ведут к массивной кровопотере. Потеря крови нарушит кровообращение, затруднит дыхание и без того пострадавших легких. Чтобы исправить такой ущерб вовремя, нужен искусный хирург.

Мы ели пиццу в разных комнатах – каждый прилип к своему экрану. Фрэн сидела за кухонным столом, искала последние слухи в Сети на своем лэптопе. Дети в гостиной любовались, как диснеевские пираты ищут приключения в бурных морях, и гадали, надолго ли мы зависли на своих новостях. Я каждые несколько минут заглядывал проверить, все ли у них в порядке. Так всегда в трудные времена – хочется проверить, все ли хорошо у тех, кого любишь.

Свидетель на экране рассказывал: «Я смотрел на них, и вдруг – блям-блям-блям…»

Три выстрела? В новостях говорили о двух.

– Два часа, – сказала Фрэн, – но вам придется сделать пересадку в Далласе.

Сидя за компьютером, она совмещала два дела. Горел огонек на наушниках, а на мониторе в одном окне был открыт сайт авиалиний, в другом – политическая программа в прямом эфире.

– Включи MSNBC, – крикнула мне Фрэн, оторвавшись от монитора. Я переключил канал и успел увидеть кадр, снятый под другим углом. Обычной видеокамерой из дальнего правого угла сцены.

– То, что вы сейчас увидите, весьма наглядно и может причинить вред детям.

Я проверил, в гостиной ли ребята. Камера на экране дала приближение, сфокусировалась на лице говорящего Сигрэма. Аудиозапись была нечеткой, любительской. На этот раз от звука первого выстрела я подскочил. Казалось, снимающий стоит у самой сцены. Сенатор пошатнулся, из его груди брызнула кровь. Снимающий обернулся, и на долю секунды мы увидели, как над толпой поднимается пистолет. Стрелок был в белой рубахе на пуговицах. Движение смазало его лицо. Люди на заднем плане с воплями разбегались. У нас на глазах стрелок развернулся и стал проталкиваться к двери. Агенты Секретной службы прыгнули в толпу, бросились за ним.

– На кого-то он похож, – сказала Фрэн. – На какого-то актера? У тебя такое бывает? Чувство, будто ты видел человека раньше. Или он кого-то напоминает. Может, просто дежавю.

Камера дико заметалась. Зрители схватили стрелка. Подоспели агенты и полиция. Камера их потеряла.

Я подошел ближе к экрану, но вблизи рассмотреть было еще труднее.

– Нам сообщили, – сказал ведущий, – что полиция установила личность стрелка.

В дверь позвонили.

Мы с Фрэн переглянулись. Я мысленно перебрал все несчастья своей жизни. Смерть отца, автомобильную аварию в старших классах и три операции после нее, распад первой семьи, каждую смерть пациента. Я взвешивал каждое, сравнивал. Стоял теплый весенний вечер, я был доволен жизнью и счастлив. Счастливчик, привыкший ждать только хороших известий. Я вытер руки салфеткой и пошел открывать.

Перед дверью стояли двое мужчин в костюмах, на газоне еще несколько человек. На дорожке я увидел несколько машин: маячки вспыхивали то красным, то синим, сирены молчали.

– Пол Аллен, – заговорил один из мужчин.

Высокий белый мужчина, невероятно чисто выбритый. От воротничка к его левому уху тянулся проводок в пластиковой изоляции. Стоявший рядом с ним был черный, широкоплечий. Возможно, когда-то играл в полузащите.

– Я – агент Мойерс, – сказал белый. – Это агент Грин. Мы из Секретной службы. Просим проехать с нами.

В том, что я видел, не было никакого смысла. И в его словах.

– Извините, – сказал я, – вы уверены, что не ошиблись домом?

Фрэн тихо подошла сзади и остановилась в коридоре, глядя круглыми глазами. Блютуз из уха она вынула. Из гостиной до нас добрался оркестровый проигрыш капитана Джека Воробья.