Журнал «Приключения, Фантастика» 2 96 - Юрий Петухов

Иван поднял за корявую ножку табурет, поставил возле потемневшего от старости стола. Присел. Прежде ему морочил голову подлый Авварон, сбивал с пути, пихал то в болото, то под камнепад, разыгрывая из себя спасителя и благодетеля. Но все же он вел Ивана к цели, худо-бедно, но вел. Ныне гнусного бесеныша не будет. Он сам его изгнал. Ныне надежда только на себя. Избушка была непростой. Да и какая это, к дьяволу, избушка — одна видимость только, а на самом деле — многоканальный шлюз-переходник, одна из межпространственных пуповин, связующих несчитанные миры Пристанища. Из этого шлюза Иван выходил не единожды и через дверь и через окна, сюда его приволакивали связанным, сюда несло его по своей воле.

— Ничего, разберемся! — пробормотал он себе под нос.

Из сеней повеяло холодком. Где-то снаружи звякнуло что-то, будто цепь поддернули, невидимый оборотень каркнул хрипло и приглушенно. Было. Все это было!

Иван усмотрел в черном дощатом потолке небольшую дыру — только-только протиснуться. Встал. Нашарил в сенях скрипучую лесенку, притащил внутрь. Хотел было вытащить из бокового клапана инфраленту, прилепить к вискам, чтобы в потемках видеть получше. Да передумал, зажег полуистлевшую лучину на подоконнике, таком же кривом и ветхом как и само окно. А потом приставил лесенку к стенке и быстро вскарабкался наверх.

Чердак был пыльный, старый, забитый всяким хламом и рухлядью. Три метра вперед, два направо, три налево, а дальше сплошняком: мрак, паутина, обшарпанные стены, рванье какое-то, хлипкие стропила, что-то дряблое, свисающее с них, хлам, мусор, грязь… Иван ожидал чего угодно, только не этого

— он весь оцепенел, переваливаясь от края в прелое сено. Это был тот самый чердак! который вел в Систему, на Хархан-А! Всего пять шажков по лесенке! Непостижимо! Неужто подлец Авварон не знал про этот лаз?! Не мог не знать… нет, мог и не знать! не все лазы открыты для всех, есть стены и фильтры, в которых видит распахнутые ворота и щели лишь допущенный к перемещению в них. А Авварон все время ныл и жаловался, что не во все двери его, видите ли, пускают. Вот так избушка! Это замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. Он сразу все припомнил. «Лети, комар, форточка открыта!» Они тогда издевались над ним… Теперь они его просто убьют. Тогда он был забавной букашкой, ползающей по ярусам и сферам-веретенам, жалкой и смешной мошкой. Теперь он непрошенный и злой гость, с которыми поступают круто. Он все помнил. Чтобы очутиться в садах Хархана, надо провалиться сквозь мякоть этого фальшивого «прелого сена» — и все закрутится по-новой, опять пойдут лютые мордобои и развлечения, опять его закуют в цепи и бросят в подземелье… или сразу прикончат. Нет! Причем тут Хархан-А! Ему нужен Спящий мир Пристанища, а не триединое квазипространство «системы», вывернутое наизнанку одновременно в восьмидесяти полюсах Страшных Полей. Назад!

Иван сунулся к дыре. Опустил вниз голову. И не увидел убогой горенки, освещенной тусклой лучиной. Избушка-шлюз сыграла свою очередную шутку.

— Сихан, ты слышишь меня? — молча вопросил Иван, настраиваясь на катакомбы Зангезеи.

— Слышу, — раздалось в ответ после секундной задержки. — Но не советую злоупотреблять связью. Они запеленгуют тебя… и убьют.

— Поглядим еще, кто кого, — проворчал Иван. А мысленно сказал: — Мне нужен выход в Спящий мир!

— Все! Молчи! Я дам знать, когда ты наткнешься на него!

Иван примолк. Первозург зря нервничать не станет, есть причина. И он сам пока что не в «системе», а на пыльном чердаке, значит, есть ход назад. Как дико и прекрасно устроен мир! До одной и той же цели можно лететь веками, преодолевая бесконечную толщу пространства, изнывая и умирая на пути этом, а можно лишь шагнуть — и ты уже там, на месте! Пристанище и Система! Их разделяет только дверь — тончайшая, невидимая, недоступная для прочих. Их разделяют миллионы световых лет. И здесь нет никакого противоречия, ибо Мироздание живет не по человеческой логике, у него свои законы, не доступные разуму людскому.

Иван встал на ноги, и его тут же качнуло порывом налетевшего невесть откуда ледяного ветра. Злобный вой, переходящий в хохот, ударил не только в уши, но и в само сердце, в обнажившуюся внезапно на этом ветру душу.

Он резко обернулся. И замер от ужаса.

— Ты возвратился, чтобы умереть! Сбывается черное заклятье!!!

Призрак страшной старухи, злого духа планеты Навей черной смертной тенью нависал над ним. Бились в ураганных ледяных струях черные одежды, скалилось изможденно-злобное лицо из-под черного капюшона, тряслись воздетые кверху уродливые морщинистые руки… Это была она — Алена! Брошенная им, прожившая века в горе, исстрадавшаяся, озлобленная, превращенная извергами-зургами в ведьму, в злобную навь, беспощадную, мстительную, неистовую. Время творит чудовищные дела.

— Стой!!! — закричал он в отчаянии. — Не смей!

Острый конец черного посоха, что сжимала в своих лапах старуха, был нацелен в его грудь. В этом острие таилась Иванова смерть — не телесная, но погибель, вечная погибель его души. И он это знал. И еще он знал, что в морщинистых, корявых, воздетых к мрачному верху руках в этот миг слилась вся сила преисподней, вся злоба черного мира, вся ненависть потусторонней бездны и еще… месть извергнутого беса Авварона. И ему дана лишь доля мига, чтобы принять решение. И отсрочек не будет. И Пресветлые Силы с ним… но Они не вмешиваются, ибо только он, только он сам должен решить — наделенный душой и волей.

Смертное острие неотвратимо приближалось, будто в замедленном старинном кинематографе, и одновременно неслось с быстротою молнии, разящей обреченную жертву. Надо было отпрыгнуть, увернуться, уйти от удара. Но Иван поступил иначе. Он ринулся вперед, отбил древко посоха, ухватил старуху за костлявые плечи, с силой сдавил их, встряхнул высохшее тело, отбрасывая черный капюшон за спину… и заглянул в пустые глазницы черепа.

— Алена!!!

Желтые зубы, почти не прикрытые расползающейся полуистлевшей плотью, заскрипели, разомкнулись. Из горла извергся протяжный и тоскливый вой. Он ощутил, как морщинистые костистые пальцы сомкнулись на его горле, стали душить.

— Алена… — прохрипел он.

И, преодолевая ужас, отвращение, боль, притянул ее голову к своей, впился в последнем горячем поцелуе в ее тленные губы, изгоняя своим человечьим теплом все то нечистое и злобное, что вселилось в нее, что сделало ее такой, что управляло ею, обратив в одержимую, бесноватую. И почти сразу их обоих подхватило, понесло в ледяных струях урагана куда-то вниз, в пропасть, бесконечную пропасть холода и мрака. Но он не отрывался от ее губ. Он уже не дышал, горло было сдавлено до хруста позвонков. Он цепенел будто скованный льдами, замерзая в этом смертном ледяном поцелуе, умирая, уносясь в Мир Тьмы. И уже когда сознание покидало его, когда не оставалось надежды, он вдруг ощутил, что губы ее теплеют, что в них возвращается жизнь. И замелькали почему-то перед внутренним взором падающие снежинки, огромное множество, целый калейдоскоп падающих снежинок. И падение прекратилось.