Сказки о сотворении мира - Ирина Ванка

— Левка Боровский! — представил он малыша, словно кто-то не успел познакомиться.

Левка немедленно замолчал и выпучился на гостя. Розалия Львовна вышла из кухни, но, против ожидания, никого не стала ругать и сама замерла на месте, вытирая руки о фартук. Аппетитный запах обеда ворвался в гостиную вслед за Розалией.

— Вот и мамочка, — точно заметил гость.

— Давайте, возьму… — потянулась к сыну Розалия, — он наверно описался.

— Ничего похожего. Он просто потребовал к себе внимания.

Дверь комнаты тихонечко приоткрылась и Мария Натановна выглянула на шум.

— Привет Машка, — поздоровался граф.

— Привет, — ответила Маша.

— Как жизнь?

— Ты к папе или ко мне?

— Я к Оскару.

— Вот так всегда, — обиделась Маша. — Ко мне ты никогда не приедешь.

— В следующий раз я приеду к тебе, — пообещал девочке гость, — и мы пойдем кататься на яхте.

— В следующий раз! — объявил Оскар. — А теперь нам пора!

Он, не церемонясь, вытолкал графа за дверь. Маша вышла за ними на лестницу. За ней последовал Натан и Розалия Львовна с Левушкой на руках.

— А как же обед?! — растерялась хозяйка. — Нет, так дело не пойдет! Оскар, когда вы вернетесь?

Оскар вытолкнул из подъезда графа и вернулся, чтобы принести извинения. Семейство Боровских продолжало стоять на лестнице.

Лев Натанович первый отошел от оцепенения и стал реветь пуще прежнего. Розалия понесла сына в детскую. Маша закрылась в комнате, а Натан полез в карман за платком, чтобы протереть очки. Придя в себя, он постучался к Марии. Девочка сидела на полу перед телевизором и накручивала волосы куклы на бигуди.

— Маша, ты знаешь дядю, который к нам приходил? — спросил Натан дочь.

— Ну, знаю.

— Кто он?

— Какой-то артист, — ответила Маша, пожимая плечами.

— Какой артист? Как его зовут?

— Не помню, не знаю.

— И с чего ж ты взяла, что он артист, если не знаешь?

Девочка с раздражением отложила куклу.

— Ну, папа, какой ты тупой! — возмутилась она. — Откуда же я могу его знать, если он не из телевизора?

Разгневанный Оскар, ни слова не говоря, прошагал по бульвару три квартала. Он прошагал бы больше, но Эрнест не выдержал паузы:

— Обиделся, да? — спросил он. — За что обиделся? За то, что я сказал правду? Что обидного было в моих словах? Ничего обидного не было!

— Заткнись и молчи, — приказал Оскар.

Он остановил такси, и Эрнест послушно залез в машину. Он не позволил себе открыть рот, даже когда Оскар заспорил с водителем. Даже когда Оскар готов был с водителем драться, граф не напомнил о своем присутствии, только нахмурился, слушая спорщиков.

— Какой тебе порт? — злился таксист.

— Первый день работаешь, город не знаешь?

— Какие яхты? Что ты мне голову морочишь?

— Не твое дело, какие яхты! Слово «порт» понимаешь или русский язык забыл дома?

Рассерженный таксист вышвырнул ездоков из машины.

— Вон твой порт, — он указал на мачты, торчащие из-за бетонного парапета. — Иди и не морочь мне голову! Идиот!

Таксист уехал. Лицо Эрнеста приняло виноватое выражение. Оскар издалека узнал «Рафинад». Огромный и ужасный «кусок сахара» среди прогулочных яхт, был похож на айсберг, на большую белую акулу, заплывшую в домашний аквариум. Всем своим видом он нарушал физические законы природы и здравого смысла. Оскару казалось, что «Рафинад» слегка накренился на бок, потому что уперся в дно килем.

— Ты сказал заткнуться, — оправдывался Эрнест, — я и заткнулся. Не злись, лучше посмотри, что я принес, — он достал из кармана пузырек с порошком и потряс у Оскара перед носом. — Я пошел в аптеку и заказал лекарство по рецепту Гургеныча. Это еще лучше, чем то, что выписал я. Поедем к девочке, поможем ей, и, может быть, тогда ты поймешь, что я совсем не собирался тебя обидеть. Вот… дата изготовления, — пояснил Эрнест, — а это срок годности.

— Нет, меня не только таксисты в этом городе держат за идиота…

— Ну, хорошо, срок годности — это я перегнул, — принял упрек юный граф. — Я просто подумал, что ты за нее беспокоишься, и нужно поторопиться.

— Поклянись, что ты приехал ко мне, а не Натану… голову морочить.

— Клянусь! Иначе стал бы я позировать у балкона? Я рассчитывал, что ты все-таки выйдешь. Я не виноват, что Натан вышел раньше тебя.

— Тогда зачем ты пришел в его дом?

— Чтобы ты поскорей спустил меня с лестницы. Оскар, я ведь здесь стихийный инохронал на очень длинных подтяжках. В любой момент отдернусь со всеми пуговицами. Зачем народ пугать? Я вел себя так, чтобы мы скорее ушли.

— Что ты сделаешь с пуговицами?

— Отдернусь, — повторил граф. — Но я вернусь, просто мы потеряем время. Я явился к тебе сейчас, чтобы показать: я тоже что-то могу. И я не шутил, когда говорил, что мы необходимы друг другу. Не смотри на меня с укором, потому что пока еще ты ничему меня не научил. Но ведь научишь, правда? Я бы попросил Натана, но Мирка мне запретила. Пойдем на борт, ты увидишь, как классно я вожу яхту.

— Сначала я дам тебе урок хороших манер, — сказал Оскар и развернул малыша лицом к «Рафинаду». — Смотри и запоминай! Чтобы я такого бреда больше не видел! На яхте есть кнопка визуальной маскировки. Густав показал, где она находится? Или мне показать?

— Я думал…

— Если б ты подумал, то понял, что проявил неуважение к людям, которые не обязаны наблюдать абсурд. Посмотри, ужаснись и запомни, как не надо ставить лодку у пристани, — сказал Оскар, повторяя рукой наклонную линию палубы относительно горизонта.

— Да, здесь не хватает глубины для этого класса яхт, но я не хотел, чтобы ты промахнулся, когда будешь подниматься на борт!

— Не надо считать меня дураком. И выключи свой дурацкий зеленый фонарь! Как-нибудь не пропаду без него!

— Как скажешь, — согласился молодой граф.

Больше всего на свете Оскара раздражало название новой яхты, но мнения спонсора никто не спросил. Сначала не было времени спорить с графиней, потом появились другие, более важные темы, а сейчас… не только спорить, даже разговаривать стало не о чем. Оскар ушел в каюту, когда вода перестала быть видной под днищем судна, воздух напитался влагой и «Рафинад» растворился в нем, как мираж. Оскару показалось, что лодка плыла под водой, расправляя жабры, а шторм, бушующий на поверхности океана, ритмично качал ее «сахарные» борта. Теннисный мячик выпрыгнул из шкафа, стал кувыркаться от стены до стены. Оскар ухом не повел, когда волна стукнула в иллюминатор соленой пеной. Он думал над проблемой, которая не имела решения, и его качало между двух крайностей. Оскару не хотелось жить, но он не мог шагнуть в ад, не понимая, что за грех тяготит его душу.