Дело петрушечника - Роман Валериевич Волков

Денис Трофимович уже сидел на корточках посреди кучи хлама и внимательно ощупывал пол. Нестор стоял над ним, наклонившись и упершись руками в колени.

— Смотрите! — Барабанов поднял голову и поманил Муромцева рукой. — Кажется… кажется, что-то есть.

— Определенно, — сказал Спасибо. — Это люк. Старый, доски вросли друг в друга, поэтому сразу и не заметили. Но люк.

— Я же тут сто раз проходил! — В голосе Барабанова прорезался тщательно скрываемый восторг. — Именно тут, вот, в пыли даже мои следы. И вдруг что-то как будто в голову стукнуло: «Нет, Нестор, остановись, приглядись внимательно!» И вот — вот оно!

— Хорошо, если так, — похлопал его по плечу Муромцев. Его интуиция почему-то молчала — и это его тревожило.

— Ага, — сказал Денис Трофимович, сдергивая тканую, почерневшую от плесени дорожку, которая прикрывала часть люка.

— Ого, — сказали хором Муромцев и Барабанов.

Две металлические скобы — в полу и в крышке люка — были соединены проржавевшим амбарным замком. «Как же ты сто раз ходил тут, Нестор, и не заметил его», — хотел сказать Муромцев, но промолчал.

Сыщик начал бить по замку заржавевшим топором. После пятого сильного удара каменная полусфера раскололась на две идеальные половины — но и дужка замка, крякнув и осыпав все хлопьями ржавчины, лопнула и выскочила из пазов.

Муромцев спустился первым. В нос ударил спертый запах, вонь старых тряпок, застаревшей грязи и еще чего-то, смутно знакомого. Нехорошо знакомого. Он повел фонарем — и чуть не выронил его, тихо ахнув сквозь сцепленные зубы.

— Что там? Что там? — заволновался Барабанов, пытаясь выглянуть из-за его плеча и всем своим тоном намекая, что это он нашел люк и это он должен был идти первым.

— Принесите лампу, — отрывисто бросил Муромцев, отведя луч фонаря. — Свечи. Что угодно, хоть факел. Нужен свет. Много света.

Крысы сожрали все сальные свечи, так что Барабанов нашел лишь несколько восковых, церковных. Они не смогли разогнать темноту, а скорее вызвали сонм теней, которые теперь шевелились в каждом углу.

— Пресвятая Богородица, — сказал старый сыщик в наступившей тишине.

Здесь не было того беспорядка, который царил в обветшавшей усадьбе наверху. Все было аккуратно расставлено по своим местам — в соответствии с какой-то жуткой, леденящей структурой, ведомой только хозяину подвала.

Если бы все эти предметы были еще хоть несколько меньше размерами, можно было бы подумать, что они все предназначены для кукол, что это мастерская безумного кукольника, мастера по марионеткам, хозяина Петрушек — но нет, нет, нет. Достаточно было бросить взгляд на свою руку — и затем перевести ее на колодку, чтобы понять: они предназначались не для кукол.

А для детей.

Да, все в этом подвале было для детей.

И клетки — узкие, низкие, тесные, в которых семилетнему ребенку можно было поместиться лишь согнувшись в три погибели. Клетки, полы которых до сих пор сохранили жуткого багрового цвета засохшие пятна.

И миски — совсем небольшие, погнутые, облупившиеся, с царапинами на дне, словно кто-то остервенело выскребал их, стремясь добыть последние крошки еды.

И колодки — в отверстия которых, казалось, можно было бы просунуть лишь несколько пальцев, и Муромцев заткнул уши, лишь бы не слышать треска детских костей, который ему услужливо подсунуло воображение.

— Он же их… как кукол… — прохрипел за его спиной старый сыщик. — Как кукол подвешивал и…

Что именно «и» — они так и не смогли произнести вслух. Но это было и так ясно. Об этом кричали колодки — разных форм и высоты, в которых можно было стоять на коленях, висеть распятыми, корчиться, согнувшись. И плети — длинные, короткие, однохвостые, двухвостые, гладкие и витые, с петлями на концах и с металлическими шариками. В углу комнаты безмолвной статуей возвышалась кукла в рост мужчины — в руке она сжимала длинный, свернутый кольцами пастуший кнут. Муромцеву показалось, что в свете фонаря и отблесках свечей на нем виднеются багровые пятна. Кукла смотрела на сыщиков пустым лицом, голой болванкой, на которой не было ни глаз, ни носа, ни рта. Но Муромцеву отчего-то казалось, что она ухмыляется.

Лишь одно было там для взрослых — маски. Маски и костюмы. Петрушки, Дуняши, Арапа, Черта — истлевшие, они аккуратно и даже как-то любовно были развешены на длинной металлической трубе, словно вот-вот должна была отвориться дверь и должны были войти те, кому эти костюмы принадлежали. Те, кто надевал их и смотрел.

В управлении Цеховский молча выслушал их доклад. Доклад был кратким и сухим, ни единого слова, которое могло бы прорвать плотину чувств.

— М-да, — сказал Цеховский, уронив это слово, как тяжелый камень.

И не успело оно коснуться пола, как дверь распахнулась и в кабинет ворвался взмыленный вестовой.

— Прошу прощения, ваше благородие, срочное де… — вестовой запнулся, переводя дух.

— Что случилось? — отрывисто спросил Цеховский.

— Еще одно убийство, — запыхавшись, выпалил вестовой. — Просили передать про петрушечника: мол, оторван палец, а в рот вставлена кукольная ручка.

— Кто? — глухо спросил Муромцев.

Вестовой перевел нерешительный взгляд на Цеховского, тот разрешающе кивнул.

— Некий мещанин Ираклий Пахаклавин, — сказал вестовой.

Барабанов наморщил лоб, пытаясь припомнить фамилию.

— Такого не было в списке сиротского суда, — мрачно опередил его Цеховский, на всякий случай просмотрев свою табличку. — Поэтому и наблюдения за ним не было и быть не могло.

— Да что ж такое-то! — всплеснул руками Барабанов.

— Нельзя все предусмотреть, — пожал плечами Цеховский. — Нельзя поставить наблюдение за каждым человеком в городе. В любом случае это неважно. Я сейчас дам распоряжение задержать Якова Кобылко.

— Нужно срочно осмотреть место происшествия, — сказал Муромцев. — Этот Пахак-как-там-его… далеко отсюда жил?

Вестовой покачал головой:

— Три проулка. Минут за десять пешком можно добраться.

— Хорошо, — кивнул Муромцев. — Тогда прямо сейчас отправляемся. Нестор, вы с нами?

Барабанов фыркнул, словно поражаясь тому, что кто-то в этом сомневается.

— Нет, вы представляете! — гоготал в коридоре пристав, скаля крепкие белые зубы. — Ишь, фря какая приперлася!

— Какая фря? — рассеянно спрашивал молоденький полицейский, перебирая в руках пачку засаленных бумаг.

— А кто ж ее знает? — Пристав приоткрыл дверь за своей спиной и бросил туда быстрый взгляд. — Вона какая! Расфуфыренная вся! Приперлася и говорит: так, мол, и так, — пристав, кривляясь, передразнил неизвестную гостью. — Пришла сдаваться на милость закона. И глазами еще так — эть!

— Эть? — переспросил полицейский.

— Эть? — эхом повторил Муромцев, замедлив шаг и развернувшись к приставу.

— Эть! — с готовностью закивал пристав, довольный, что получил еще одни свободные уши, на которые можно присесть. — Я таких платьев отродясь не видал у приличных дам-то!