Неизвестная «Черная книга» - Илья Альтман

Хочу Вам еще описать несколько эпизодов и сценок из немецкого концлагеря, достойных пера и кино, конечно, больших специалистов, чем я.

В селе Чуков, четыре километра от нашего лагеря, находился наш приятель из Единец адвокат Давид Лернер с шестилетней девочкой, женой и семьей жены Аксельрод. Когда в сентябре убивали детей, им удалось спрятать девочку в мешок. Девочка была умная и тихая, и она была спасена. В течение трех недель отец носил девочку с собой на работу, и ребенок все время жил в мешке. Через три недели наш зверь Гениг[161] приехал к ним забирать хорошие вещи. Он подошел к мешку и ударил в него ногой, девочка вскрикнула и была раскрыта. Дикая злоба овладела палачом, он бил отца, бил ребенка и забрал у них все вещи, оставив всю семью почти без одежды. Все-таки девочку он не убил, она осталась в лагере и всю зиму прожила в смертном страхе, ожидая каждый день смерти. Пятого февраля уже при второй «акции» девочка была взята вместе с бабушкой. Безумный страх овладел ребенком, она так кричала всю дорогу на санях, что детское сердечко не выдержало и оборвалось. Ребенка к роковой яме принесла бабушка на руках уже мертвой. Об этом рассказали милиционеры[162], присутствовавшие при операции. Мать, узнав об этом, с ума сошла, ее расстреляли, вскоре убили отца и всю остальную семью.

В Немирове с нами было два старика из Черновиц – Моргенштерн и Визель. Старые, беспомощные, одинокие, они очень скоро завшивели и лежали отдельно в соломе. Один слабый вскоре умер. Когда пришли его хоронить, было распоряжение взять обоих. Бедный Визель просился, умолял, обещал, что он почистится. С мягкой улыбкой ему велели повернуться, выстрелили в затылок, и оба были брошены в общую яму.

Лагерь Зарудинцы[163]. Туда были привезены евреи из Печоры. Это тоже был лагерь смерти, но от голода и болезней. Оттуда выбрали более молодых и здоровых, остальных оставили в Печоре. Таким образом, оторвали матерей от грудных детей, детей от стариков-родителей, жен от мужей и т. д. Эти люди, пробывшие уже год в лагере, остались совершенно без вещей и денег и были в ужасном состоянии. Первого февраля 1943 года я пришла в лагерь проведать больных и увидела такую картину. Люди с тупыми лицами, потерявшими человеческое выражение, покрытые лохмотьями, босые, с телами, истерзанными чесоткой и самыми разнообразными язвами, которых медицина в нормальное время никогда не встретит, сидят на полу на каких-то тряпках и серьезно, озабоченно бьют вшей. Они так заняты своей работой, что даже не обращают внимания на мой приход, только такие, которые особенно нуждались в моей помощи, поднялись. И вдруг движение, крики, люди вскакивают, глаза блестят, некоторые плачут. В чем дело? Привезли хлеб… и, представьте себе, дают по целой буханке хлеба на каждого человека. Это что-то новое, вероятно, спасение близко, думают несчастные. Оказалось, что наши добросердечные аккуратные немцы, зная, что пятого будет «акция» и несколько дней не будут точно знать количества необходимого хлеба, так как нужно будет высчитать, сколько людей останется, то дали авансом по целому хлебу. Это мы узнали после несчастья.

После 5 февраля нас тоже перевели в этот лагерь.

Суровый зимний рассвет, еще темно на дворе, а нас уже нагайками гонят на работу. Наспех несчастные завязывают мешочки с соломой вокруг порванных ботинок, чтобы не отморозить ноги. Надевают старые одеяла на голову, обвязываются[164].

Белоруссия

Минск

В Минском гетто

Из записок партизана Михаила Гричаника

[165]

Когда немецкие оккупанты вступили в Минск, они издали приказ об обязательной регистрации мужчин в возрасте от 18 до 50 лет. Оказалось, что никакой регистрации проведено не было: всех, явившихся в указанное место на «регистрацию», немцы под конвоем угнали за город, на открытое поле…[166]

На поле кругом стояли часовые. Народ прибывал партия за партией. Ночью в открытом поле было холодно, люди обогревались, лежа друг возле друга.

Так прошла первая ночь на поле, наступил светлый, яркий день. Народу много, есть не дают. Очень жарко, хочется пить. Люди просят воды, но и ее не дают. Лишь только подходишь просить воды, солдаты стреляют в упор разрывными пулями. За то, что просили воды, были убиты во второй день больше десяти человек. Немцы заставили вырыть яму и закопать их. Кто еще дышал, того пристреливали.

Так кончился второй день. Наступила вторая ночь. Люди лежат голодные и холодные. Кто одет, а кто просто в летних рубашках: ведь шли они не на истязания, а на «учет». Наступил день. Народ прибывает. Вот показался немец с ведром и начал раздавать воду. Народ окружил и чуть не задавил его. Опять стреляют эти гады в народ!

Наступает восьмая ночь. Народ лежит на поле. Предупредили, чтобы не поднимались ночью, не то стрелять будут. Так прошла ночь. Часто стреляли из пулемета. Вдруг слышим крик: «Убили!» Люди поднимались по своим надобностям, а в них стреляли!

Вот лежит один человек. Пуля попала ему в поясницу и вышла из живота. Вырвала кишки. Он еще жив, просит записать его адрес и написать жене и детям, как он погиб. Подходит немец и спрашивает, кто ему «распорол живот ножом»…

Тринадцатый день. Десять часов утра. Приезжает машина. Объявляют, чтобы поляки отошли в левую сторону, русские – в правую, уголовные – отдельно; для евреев же отводится площадь возле речки. Площадь огорожена толстыми веревками. Начинают расходиться, как приказано. Уголовные пользуются этим моментом: у кого из евреев вырывают еду, у кого срывают плащ с плеч, у кого отнимают пиджак, сапоги. Доходит до того, что люди остаются в одном белье. Немцы стоят в стороне и смеются.

Кругом веревок стоят немцы с резиновыми дубинками, другие из них гонят евреев к веревкам, избивают дубинками. Уголовные помогают немцам гнать евреев. Возле веревок их опять встречают дубинками. Кто сопротивляется, того добивают до смерти, расстреливают. Вдруг объявляют из машины, что будут отпускать домой поляков. Затем новое объявление – будут отпускать русских, а насчет евреев ничего не говорят. Начинают отпускать часть поляков домой…

Семнадцатый день утром. К десяти часам приезжает машина с переводчиком. Объявляют, что все евреи – инженеры, врачи, техники, бухгалтеры, учителя и других интеллигентских профессий – должны записаться, – из лагеря их освободят и отправят на работу. Началась запись. Переписали всю интеллигенцию, построили и отвели в сторону от рабочих. Становится темно. Кроме евреев и военнопленных, на поле никого нет…

Девятнадцатый день. Под утро. Темно. Слышен гул машин. Машины подъезжают к интеллигентам, их сажают в машины и увозят «на работу». После отхода машин проходит минут двадцать и слышится пулеметная очередь. Спустя еще пятнадцать минут машины возвращаются и снова увозят людей. Так увезли всех интеллигентов[167], остались одни рабочие. Явился офицер, выбрал еще человек двести рабочих и таким же образом отправил их «на работу» пешком. Он объявил, что завтра поведут нас отсюда в другое место; там будет тепло, и дождь не будет лить…

Двадцатый день. Утро. На поле остались одни евреи. Явился отряд гестаповцев. Нас всех построили в ряды и повели через город. Кто пробовал подойти к нам, того расстреливали на месте. Всю дорогу до тюрьмы стояли часовые. Нас поместили на втором этаже в небольших камерах. Камеры забили битком. Было очень жарко. В каждой камере железная параша – вонь, дышать нечем. Люди по очереди становятся «в два этажа» (взбираясь друг на друга) возле решетки, чтобы подышать воздухом. Воды давали очень мало, есть же совсем не давали…

Явились гестаповцы, открыли камеры и гонят всех на двор. Внизу, возле двери, в коридоре стоят другие гестаповцы с березовыми палками и никого не выпускают без того, чтобы не ударить его палкой. Но вот стали избивать людей и наверху на лестнице, и народ, бросившись с лестницы, проскочил мимо гестаповцев, которые стояли внизу в дверях. Вот уже все на дворе. Отдана команда: «Становись по четыре». Все построились. Переводчик говорит, что у офицера в канцелярии утащили все списки арестованных, полотенце и кусок мыла, чтобы тот, кто это сделал, признался, или, если кто знает виноватого, пусть на него укажет. Пока не найдут вора, никого из тюрьмы не выпустят, но лишь только его обнаружат, то спустя два дня нас всех отпустят домой. Пошли в ход палки. Одного парня хватают и на его голове ломают палку. Он падает. Говорили, что у него нашли кусок полотенца. Всех нас погнали обратно в тюрьму. У входа в коридор опять бьют палками.

Через два дня является переводчик и говорит, что сегодня же нас отпустят домой. Раздают по камерам бумагу, и переводчик предлагает нам, чтобы мы составили по камерам списки арестованных на немецком и русском языке и передали ему. В два часа дня являются гестаповцы и всех выгоняют во двор. Построились, как сидели, – покамерно. Когда все были в сборе, переводчик стал вызывать некоторых людей по фамилиям и велел им строиться отдельно. Некоторые не отозвались и не выходили. Благодаря этому им удалось на этот раз остаться в живых. Так спаслись, например, Ботвинник, член партии, рабочий фабрики «Октябрь», и Каган, снабженец, работавший на хлебозаводе.