Дневники Зевса - Морис Дрюон

— Ну что ж, загляни в него снова. Видишь? Теперь они заполнили его целиком. Можешь быть спокоен, — вздохнула она. — Ты не нарушил предначертания Судеб.

Сказки все это, верно, дети мои? Сказки, которые вам рассказывает, немного завираясь, ваш отец Зевс. Вы ведь так думаете? Но признайтесь, вам случалось когда-нибудь избавиться от несчастья или бедствия, не найдя при этом нового средства порабощать или уничтожать друг друга? Когда вы будете способны выдумать рычаг, не сделав из него тотчас же катапульту, изобрести станок, не превратив его в пулемет, работать с косилкой, не приделывая ее к боевой колеснице, пользоваться осветительным газом, обойдясь без газа удушающего; когда вы сможете лечить ваши больные органы и сломанные конечности, побеждать эпидемии, пробивать горы, плавать под водой, странствовать меж звезд, не увеличивая при этом арсенал вашего самоуничтожения; когда, расщепляя атом, вы сумеете воспользоваться им, чтобы орошать пустыни, осушать болота, давать кров дрожащим от холода, кормить обессилевших, а не испарять себе подобных на всех континентах, вот тогда у вас и будет право счесть мой рассказ сказкой. А пока слушайте историю четвертой расы и ничего не упустите.

Спустившись с Олимпа, Прометей доверил бронзовый ящик своему брату Эпиметею. Тот был тугодумом, но, безусловно, послушным и безмерно восхищавшимся старшим братом. Великим честолюбцам ведь больше всего угождает преданность глупцов. Не будь среди вас стольких эпиметеев, виновники ваших бедствий не стали бы никем!

И Прометей собрал людей, чтобы те его восхваляли. По его словам, заключенные в сундуке несчастья он вырвал у меня убеждениями и угрозами, одержав надо мной великую победу. Действительно, дело можно было представить и так. Прометей сумел убедить людей, что они обязаны своим новым положением только ему, то есть в некотором смысле самим себе, что лишь польстило их гордыне и лености. Они не замедлили совершенно забыть богов и стали вести себя так, будто остались единственными хозяевами во всей Вселенной.

Повсеместно стали появляться местные Прометеи, которые уверяли толпы эпиметеев, что несут им величие, могущество, неуязвимость, и потому принуждали по-настоящему поклоняться себе. Повсюду любовь стала походить на похотливое барахтанье Ареса и Афродиты в их злосчастной сети.

Везде тщеславие и желание превосходства сталкивали людей между собой, сталкивали мужчин с женщинами, а народы друг с другом. Повсюду расцветало двуличие и насилие. Перестав испытывать усталость, человек воспользовался этим, чтобы муштровать свои армии. По ночам он наслаждался глубоким сном, но бывал внезапно вырван из него нападением соседнего народа. Он больше не страдал от болезней, но зато погибал в огромных побоищах. На самом деле, подавляя, унижая, мучая или истребляя себе подобных, человек пытался доказать присвоенную себе иллюзорную божественность. И даже не замечал полной абсурдности своей затеи.

Я вызвал Прометея и довольно резко отчитал его:

— У каждого созданного Ураном вида существ есть свое предназначение во Вселенной и обязанность его исполнять. Они должны сохранять себя, а не уничтожать.

— Однако, — ответил тот с некоторой надменностью, — разве не антагонизм является движущим принципом Вселенной?

— Антагонизм — да, но не самоуничтожение! — возразил я гневно. — Предназначение человеческого рода в том, чтобы служить зеркалом для богов. Однако люди потеряли всякую набожность.

— Ах да, набожность... — протянул Прометей.

— Набожность слагается из трех вещей: из знания о божественном, из подчинения божественному и жертвоприношения божественному. Без знания, которое является пониманием Вселенной и единением с ней, жизнь не имеет смысла. Без подчинения, которое вытекает из знания и является согласованием своих поступков с законами, которые правят миром, жизнь не имеет оправдания. А без жертвоприношения, которое вытекает из подчинения и является добровольным возвратом части того, что каждый получает, дабы поддерживалось вселенское равновесие, жизнь не имеет удовлетворения.

Слушал ли меня этот умник Прометей? Он смотрел на шаровую молнию, которую я подбрасывал правой рукой. Ах, как же он хотел ее заполучить, эту молнию! И еще скипетр, которым я временами постукивал в такт своим словам. И как охотно он свернул бы шею орлу, который распускал крылья и царапал когтями пол у подножия моего престола! Странный Прометей... Я не мог запретить себе любить его, несмотря на всю его враждебность. Ах! Сколько всего мы могли бы сделать вместе, не будь в нем столько зависти и гордыни!

Вдруг он снова обрел свое великолепное красноречие, изобретая всевозможные извинения человечеству и призывая меня к терпению, — выдавал себя за моего верного союзника и покорного слугу. Раз я этого хочу, люди вновь начнут приносить жертвы богам, как повелось со времен доброго царя Мелиссея или мудрого Триптолема. Он ручался за это.

И действительно, вернувшись на Беотийскую равнину, Прометей приказал людям привести молодого быка, весьма белого, весьма сильного, весьма тучного. Велел его помыть и почистить, чтобы ни одна соринка не пятнала его шкуру, и украсить гирляндами из листвы и цветов. Потом, устроив длинное шествие, животное отвели к белому камню с выдолбленным углублением и умертвили, обратившись в сторону восходящего солнца. «Хорошо, — подумал я, — Прометей держит слово». С высоты Олимпа я наблюдал за ним и его подопечными, которые разделывали тушу, собирали кровь, разжигали костры и готовили вертела; при этом беспрестанно падали ниц, вставали и опять падали. «Вот это настоящее жертвоприношение! — размышлял я. — Если люди и в самом деле будут уделять столько времени этим ритуалам, у них не останется времени на дурные дела».

Наконец, когда долгие приготовления были закончены, Прометей послал Ириду-вестницу сообщить мне, что люди ждут моего присутствия.

Я встал со своего престола и явился на место жертвоприношения. Люди держались поодаль, за спиной Прометея, который говорил от их имени.

— Вот, — сказал он, — мы поделили все на две части: одна для богов, одна для людей. Но выбрать самим то, что причитается богам, значило бы оскорбить их. Так что укажи долю, которую оставляешь за собой.

Я посмотрел на две груды, сделанные из бычьей туши. Они казались равными по объему, но одна была покрыта разрезанным рубцом животного, и вид у нее был совсем не привлекательный, а запах зловонный. Зато на второй груде был разложен прекрасный, аппетитный, золотисто-желтый жир.

— Ты и люди хотели польстить мне, — ответил я Прометею, глядя ему в глаза, — и, похоже, переусердствовали в желании угодить. Ведь не ждете же вы, что царь выберет себе худшую долю? Ну да ладно, хочу видеть в этом знак вашего рвения. Я выбираю часть, покрытую жиром.

— Значит, отныне другая часть остается человеку, — произнес Прометей, положив руку на вторую груду.

Тотчас же из зарослей Беотии раздался смех.

Я приподнял слой жира и увидел, что под ним только бычьи кости, причем тщательно очищенные, уже без мозга, тогда как все мясо и все съедобные внутренности были спрятаны под вонючим рубцом.

— Ах, Прометей, Прометей! — воскликнул я. — Неужели человек всегда останется похож на ребенка или раба, которые только и думают, как бы обмануть, когда им что-то приказывают, даже если приказ направлен на их же благо? Неужели вы пойдете топиться, потому что вам запретили подходить к реке, или будете упрямо умирать от голода ради удовольствия ослушаться хозяина, который велел убрать урожай до грозы? И после этого вы еще удивляетесь, что отец или хозяин вас наказывает. Неужели из-за своего желания сравняться с богами вы навсегда останетесь бунтарями по отношению к любой власти, даже самой справедливой или стремящейся быть таковой? Требуя от тебя восстановить жертвоприношения, я имел в виду прежде всего благополучие человека. Ты мне не поверил и решил обмануть. Ну что ж, ладно. Я возьму себе свою долю, а твоим дорогим людям оставлю ту, что ты им так хорошо приготовил. Но на пир пусть не надеются, ибо отныне...

Одним ударом я поверг вертела на землю.

— Ибо отныне они будут есть мясо сырым!

И я разметал огонь очагов и погасил их. И тотчас же по моему приказу дожди в полях затопили костры из травы; ветер задул пламя светильников; сон обуял хранительниц очага в домах, или же Афродита внушила им желание приключений, заставившее их оставить свои бдения; моя молния больше не зажигала деревья, от которых люди могли бы добыть себе огонь. Аид, Посейдон, все главные боги неба, земли и подземного царства, так же оскорбленные, как и я, присоединились ко мне, чтобы покарать вашу четвертую расу, отняв у нее огонь и исходящее от него благо.