Павленков - Владимир Десятерик

Нет, профессор духовной академии не намерен оставлять такой проступок безнаказанным! Свое возмущение он адресует в Вятку — епископу, архиереям, ректорам семинарии и, естественно, в полицию. Кроме того, в журнале «Православное обозрение» публикует статью «Книги Секки “Единство физических сил” и тенденция вятского издания ее на русском языке», которая полна нападок на издателя и переводчика книжки. Архиерей не замедлил согласиться с рецензентом и поставил вопрос перед Главным управлением по делам печати об изъятии данного перевода из обращения среди читающей публики. Однако там не смогли инкриминировать книге ничего предосудительного, поэтому не посчитали возможным удовлетворять просьбу о ее уничтожении.

История эта, само собой разумеется, стала достоянием общественности. Уже позднее В. Г. Короленко с пристрастием выспрашивал у Ф. Ф. Павленкова: осознанно ли им была осуществлена такая операция с книгой аббата? На что тот, усмехнувшись, дал, по свидетельству Короленко, недвусмысленный ответ.

«…Я помню, — рассказывал Владимир Галактионович, — одну лекцию в Историческом музее в Москве, где лектор, излагая учение известного астрофизика аббата Секки, привел параллельно места из его книги “Единство физических сил” и русского перевода этой книги, изданного Павленковым. В переводе оказались исключенными все места, где автор, замечательный ученый, но вместе иезуитский аббат, допускал непосредственное влияние Божества на основные свойства материи, как тяготение. Когда я передал об этой лекции Павленкову, он усмехнулся и сказал:

— Еще бы! Стану я распространять иезуитскую софистику».

А Н. А. Рубакин, коснувшись этого эпизода павленковской биографии, замечал не без иронии, что в данном случае издатель, которому довелось отдать немало сил в борьбе с цензорскими придирками, сам увлекся и выступил в роли… цензора.

Жизнь Павленкова в Вятке вошла в обычное для него русло. Весной 1873 года Флорентий Федорович живо следил за разыгравшейся тяжбой вокруг Вятской публичной библиотеки. Чиновничий попечительный комитет привел библиотеку в полный упадок, по всему ощущалась совершеннейшая его некомпетентность в книжном деле. Комитет хотел сдать библиотеку губернскому земству, но при условии сохранения своей власти над ней. Одновременно с этим шумные пересуды в Вятке вызвали хлопоты земства об освобождении от приглашенного самим же им чиновника по народному просвещению Рачинского, кому доверили быть первым директором основываемого земством сельскохозяйственного училища. Он зарекомендовал себя всем, чем угодно, только не пониманием дела, к которому был призван. Однако затруднения чинились властями земства в этом вопросе изрядные.

Нередко ловил себя на мысли Флорентий Федорович, что Вятская земля ему теперь вовсе не чужая, заботы ее обитателей волнуют его больше прежнего. В «Отечественных записках», других журналах теперь в первую очередь перечитывал все то, что публиковалось из Вятки. Так, в майском номере «Отечественных записок» за 1875 год он познакомился с потрясшими его данными об истреблении в Вятской губернии хищными зверями крупного и мелкого скота. Только это наносило огромный ущерб населению. Так, в 1873 году от волков и медведей погибло в губернии

7 тысяч 600 голов крупного и 34 тысячи мелкого скота, что по отношению к общему количеству скота составит 0,4 процента для крупного и 1,7 процента для мелкого. В другой раз с большим интересом прочитал в петербургском журнале заметку «Наши общественные дела», где рассказывалось об эпизоде осуждения петербургским судом бывшего вятского губернатора Компанейщикова (в 1867–1868 годах) за оскорбление мирового судьи и банковского чиновника. Его приговорили к тюремному заключению на два месяца с неделей. Подумалось: по нынешнему губернатору тоже давно уже плачет веревка!

Но ведь не один губернатор и полицмейстер олицетворяют этот далекий край. Сколько здесь светлых, чистых, самобытных талантов! Когда на ярмарке разглядывал изделия мастеровых людей, восхищался тонкостью работы, чутьем красок, игрой воображения, пришло тогда на память, что более десяти лет назад, в бытность службы своей в Киеве, вычитал чуть ли не в тех же «Отечественных записках» о замечательном самоучке-изобретателе, крестьянине Вятской губернии Андрее Хитрине, который в 1852 году изобрел сенокосную, жатвенную, землепахотную машины и сеялку. Его это так поразило, что в один из своих приездов в Санкт-Петербург специально отправился смотреть эти модели на проходившей там сельскохозяйственной выставке.

Продолжению издательской деятельности Павленкова в Санкт-Петербурге способствовало то, что друг и сподвижник В. Д. Черкасов после службы в Черниговской губернии (куда он был вынужден отправиться по воле властей за участие в писаревских похоронах) возвратился в Петербург и вопреки всем преградам вел все павленковские дела. Важно было поддерживать связь с владельцами типографий, другими издателями, заботиться об аккуратной уплате по договорам, о рекламе.

Владимир Дмитриевич по роду своей службы должен был постоянно разъезжать по стране. Он не мог все время находиться в Санкт-Петербурге, что осложняло работу. Однако свои обязанности перед Павленковым Черкасов старался выполнять четко и, по возможности, своевременно. Сохранилось его письмо из Орла издателю «Русского календаря» А. С. Суворину. 3 октября 1874 года он обращался к коллеге-издателю по павленковским делам: «Не откажите в моей покорнейшей просьбе поместить прилагаемое при этом объявление в издаваемом Вами календаре впереди текста на одной странице. При этом я бы просил поместить заглавия “Новый курс физики” А. Гано и “Наглядная азбука” отдельно, как это сделано в Вашем календаре за 1874 год на 6-м месте от начала. Деньги за объявления и за 1 экз. календаря на 1875, который прошу Вас выслать мне в Орел, — не потрудитесь получить из книжного магазина Базунова по прилагаемой на обороте записке».

В воспоминаниях В. Г. Короленко рассказывается о том, как Павленков, несмотря на строжайший режим контроля за каждым его шагом в Вятке, все же сумел выбраться в столицу. Что потребовало столь рискованного предприятия?

Возможно, желание помочь Вере Ивановне? Или какие-то издательские работы? Это неизвестно. Но само по себе свидетельство В. Г. Короленко очень ценно для нас.

Павленков получил из столицы известие, которое призывало его в Петербург недели на две. Добиться отпуска из ссылки не было никакой надежды. Приходилось опять пускаться на хитрость.

В то время в Вятке существовал уже особый порядок надзора: ссыльные обязаны были являться ежедневно и расписываться в полицейском управлении. С Павленковым все-таки поцеремонились: он сказался больным, и к нему послали полицейского на квартиру. Флорентий Федорович сумел добиться и еще одной уступки: полицейский не являлся к нему лично, а справлялся о нем у хозяйки. Павленков облегчил ему этот надзор: его квартира была во втором этаже, и окна ее выходили на улицу. Каждый вечер в определенные часы Павленков прогуливался по своей комнате и его тень размеренно мелькала на освещенных лампою шторах. С некоторых пор хозяйка, — кстати сказать, очень преданная своему неблагонадежному жильцу, — сообщала полицейскому, что Павленков нездоров, очень раздражителен и даже ей не позволяет без крайней надобности входить в его комнаты. Но все-таки в определенные часы силуэт поднадзорного появлялся на освещенных шторах к полному удовлетворению полицейского.