Бабы строем не воюют - Евгений Красницкий

«Господи, да как он сам помнит-то, с чего начал? Я так уже и позабыла. И ведь даже дух перевести не остановится, журчит, как струйка в нужнике…»

– … Того ради, – все так же монотонно журчал Тит, – приняв на рамена свои обязанность даже и в самой малости не отступать от истины, как бы тяжко это мне ни давалось, обязан я признать и в свидетели себе в том призываю Господа Бога нашего Иисуса Христа и Пресвятую Богородицу…

«Да что ж ты в младенчестве-то не помер? Господи, прости меня грешную, сама же эту напасть говорящую на нас навлекла».

– … и впредь на том стоять буду нерушимо, ибо сказанное мной сказано не с намерением кого-либо уязвить или же опорочить, но лишь в желании принесть посильную для меня пользу православному воинству…

«Но шутковать со мной, дурень лысый, ты отныне заречешься! Ради такого и Тита потерпеть можно… О! Кажется, все!»

– … Для стрельбы из самострелов как отроками, так и отроковицами вкупе со зрелыми женами, а также и для стрельбы из луков воинами в сем деле даже и весьма искусными, сии помосты неудобны, а потому надлежит их переделать. О том же, какие именно переделки необходимы, поговорим и посоветуемся в иное время, а сейчас, для краткости, разговор о стрельбе прервем и поговорим о том, как устроено сообщение воинства, на сих помостах находящегося, с внутренностью крепости.

– Что?!! Это еще не конец?!! – чуть не выкрикнула вслух Анна.

Старшина Сучок издал что-то вроде сдавленного рычания, и нехорошим взглядом уперся в шею Тита, мастер Нил тоскливым взглядом проводил пролетающую мимо ворону и трубно высморкался ей вслед, наставник Прокоп почесал железным крюком себе между лопаток и огляделся – не то в поисках места, где можно было бы присесть, не то просто отворачиваясь от боярыни, чтобы та не расслышала вырвавшегося у него ругательства. Один только Кузьма не только не огорчился, но, наоборот, слегка оживившись, предложил подойти к краю помоста, чтобы хорошо видеть то, о чем Тит собрался говорить.

– Погоди, – остановил Кузьку Тит, – до внутреннего края у нас разговор еще дойдет… чуть позже, а пока давайте заглянем за наружный край.

Да, наказание плотников оказалось даже более жестоким, чем предвкушала Анна. Прокоп, конечно, предупредил ее о способности Тита монотонно говорить на любую тему сколь угодно долго, даже рассказал, как однажды Тит, побившись об заклад, непрерывно и не повторяясь, красочно описывал оторванную подметку на протяжении всего того времени, которое понадобилось, чтобы закипела вода в подвешенном над костром котле на десятерых едоков. Однако одно дело – выслушать рассказ и совсем другое – испытать это на себе! Даже привлекательнейшее поначалу зрелище – терзания Сучка и Нила, причем совершенно заслуженные, успело наскучить. Уже и что-то похожее на сочувствие шевельнулось было в душе, но как шевельнулось, так и пропало, задавленное мыслью о том, что именно из-за этих паскудников приходится терпеливо сносить Титову говорильню.

Боярыня, по возможности незаметно, вздохнула, по-воински расставила ноги на ширину плеч, заложила руки за спину (ну ни дать ни взять воевода Корней) и подставила лицо свежему ветерку (хоть не жарко, и то слава богу). Ветер тут же бесстыдно облепил тканью юбки-портов колени и голени, не прикрытые короткой, как у воинов, рубахой. Анна уже собралась изменить позу и вдруг краем глаза уловила заинтересованный взгляд Нила, прилипший к ее ногам.

«Ох, мужи! Вот только что терзался самыми мрачными предчувствиями, и на тебе! Коленки бабьи увидал! И Прокоп туда же! Ну кобелины… Нашли спасение от титовского бормотания.

А с другой стороны, почему бы и нет? Не старуха, чай! Хоть и лестно, конечно, себе-то можно и не врать».

И как-то само собой получилось – не иначе черт попутал, – Анна, нет чтобы смутиться под откровенными мужскими взглядами, так еще и слегка прогнула спину, позволяя ветру обтянуть тканью грудь.

«Ой, бесстыдница ты, Анька! Правда, от Титова занудства еще и не на такое отчаешься! Знали бы мужи, о чем мы думаем, когда стоим перед ними со смиренным видом, небось половину слов проглотили бы! Это перед Аристархом я ни за что не осмеливалась, а здесь… Попробовать, что ли? Ну держись, кобелины, сейчас вам и вовсе тошно станет! Али я не боярыня?»

Она, не скрываясь, уставилась на стоящих бок о бок Нила и Прокопа и, презрительно скривив рот, перевела взгляд на вдрызг изруганный Титом помост, дескать, вам ли, неумехам (один криво сделал, другой не уследил) на боярыню заглядываться?

Опаньки! Нил мгновенно – будто краской плеснули – побагровел, даже шея в вырезе ворота сделалась красной, а Прокоп поперхнулся и снова полез чесать спину своим крюком, но внезапно замер, словно прислушиваясь к чему-то, и испуганно выпучил глаза.

«Ага! Рубаху крюком прорвал! Придется тебе к Верке на поклон идти, чтобы зашила, жена-то в Ратном пока. А Верка не хуже Тита заговорит».

Еще совсем недавно Анна поражалась и завидовала тому, как Арина походя отшила грозу девиц и молодух Глеба, а сейчас… сейчас у нее самой получилось нечто более сильное. Если Глеб, получив отлуп от Арины, был удивлен, растерян и, наверное, обижен, то Нила Анна буквально повергла, считай, сапогами потопталась! И ведь ни слова не произнесла, не сделала почти ничего, а как ударила! Вот она – власть над мужами, которой тем противопоставить нечего. Вот оно – женское оружие!

Женская власть… На днях у Анны случился любопытный разговор с лекаркой Юлией. Та принесла боярыне два небольших мешочка, тонко пахнущих травами, и сказала, что это обереги для отроков, которые дежурят возле парома. Мол, по первому требованию Красавы они перевозят ее на другой берег, когда бы той ни понадобилось, начисто забывая спросить на то разрешения старших. Как их за это ни ругают, как ни наказывают, отказать малолетней ведунье отроки не в состоянии.

– Вели, Анна Павловна, дежурным у парома эти обереги при себе всегда держать и скажи, что силу Красавы они отбивают начисто, вот и не понадобится отроков больше наказывать, ничего эта гадюка мелкая им сделать не сможет.

«Да что ж вам всем свет клином на Красаве сошелся?! Давеча Арина про нее заговаривала, теперь вот ты».

Анна хотела просто отмахнуться от лекарки с ее оберегами, но вспомнила слова Аристарха: «Коли тебя, все равно каким способом, подталкивают к решению или поступку, о которых ты ранее не задумывалась, перво-наперво помысли: кому и для чего это надо, и надо ли это тебе?

«Ладно, Арина про Красаву и не знает почти ничего, видать, искренне беспокоится, а вот с тобой, девонька, дело нечисто».

– А что за обереги-то? – осторожно поинтересовалась боярыня. – Не волхвование ли языческое?

– Хочешь, перекрести или святой водой побрызгай. – Юлька равнодушно пожала плечами. – Главное не в том, что я в эти мешочки положила, а в том, чтобы отроки поверили, что это от Красавы помогает.

Так и сказала: «от Красавы» – будто от простуды или поноса.

«Ага, так я твоему равнодушию и поверила. Чтобы ты да про Красаву спокойно говорила? Не смеши! Про ваши стычки, почитай, все отроки шепчутся. Как там Аристарх наказывал? Искать общее? Вот оно общее и есть: Сучок с Плавой хотели, чтобы я Мишанин приказ отменила, в споре с ним на их сторону встала. А ты хочешь показать, что я, боярыня, не просто на твоей стороне, но даже и по твоему слову поступаю. А вот это уже, голубушка, не дело».

– Ну так и отдай им сама. Они за такую защиту тебе в ножки поклонятся и впредь уважать еще больше станут.

– Я нарочно тебе принесла, мне-то оно зачем? – Юлька поначалу удивилась, а потом едва заметно скривила губы. – Мне власти над отроками и без того хватает.

«Власти, значит… Что такое настоящая власть, ты, соплюха, и понятия не имеешь; своей у тебя пока нет, только заемная, от Настены да от Мишани. А сейчас ты все это затеяла, чтобы, пальцем о палец не ударив, теперь уже по моему слову еще ломоть власти отхватить. Смотри, милая, поперхнешься…»

– Та-ак, тут дело серьезное, я гляжу. Давай-ка присядем, – боярыня кивнула лекарке на лавку и сама устроилась поудобнее.

Юлькино обыкновение – чуть что ей не по нраву, вскочить и уйти – Анна знала, но сейчас ей требовалось, чтобы юная лекарка сидела и слушала, а потому боярыня начала издалека:

– Для начала подумай-ка, достанет ли у тебя терпения выслушать то, что тебе покажется неприятным или обидным?

Юлька вскинулась с возмущенным ответом, но Анна, не давая ей и слова вставить, продолжила говорить, только слегка голос повысила; не посмеет девчонка старшую перебивать. И сама не заметила, что в ее речи уже не Корней чувствовался, а Аристарх.

– Я сказала: подумай! Мне сейчас не слова твои нужны, а чтобы ты думала! Разумом, а не возмущением или обидой. А чтобы думалось тебе лучше, напомню кое-что. Ты знаешь, что мы с твоей матерью еще смолоду подружились?