Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

Гости Годунова переглядывались. Все было настолько непривычно, что не укладывалось в голове.

Борис поднялся из-за стола, поклонился гостям и вышел из палат. Он направился в сопровождении десятка самых ловких стрельцов из личной охраны к Ивану Великому. Не приведи Господь оказаться на их пути даже в закрытом от посторонних людей Кремле.

Рядом с ним шел дежурный лекарь Генрих Шредер из Любека и командир роты немецких телохранителей француз Жак Маржерет.

Желание подняться на самый верх было давним. Борис с детства боялся высоты. Он и себя хотел преодолеть, и иностранцам показать, что царь не просто в хорошем здравии, но еще может чудить и самодурствовать.

Борис с большим трудом и долго поднимался по деревянным лестницам, а когда поднялся на самый верх, ахнул! Он и не подозревал, что Москва такая огромная. Глаз радовали купола, купола, купола и зеленый лес с лугами, уходящий за горизонт.

Снега уже почти нигде не было. Далекие грязные деревни-заставы казались чистыми и игрушечными.

– Ну как, Генрих, нравится тебе Москва?

– Хороша, государь. Отсюда очень хороша. Он выделил слово «отсюда».

– А вон наше подворье, государь. И мой дом отсюда видно. Вон тот, с красной крышей.

– Как ты думаешь, стрела отсюда до него долетит? – спросил Годунов.

– Нет, ваше величество. Далеко.

– А ты, Жак, как считаешь?

– Не долетит, государь.

Все молчали, прикидывая расстояния.

– Из пушки этот дом можно достать, – пошутил Маржерет. – Может, попробуем, государь?

– Есть у нас один лучник из татар, – задумчиво произнес Борис. – Он может достать.

– Далеко, государь, – стояли на своем иностранцы.

– Позвать сюда Разрубая, – велел Борис. – Пусть самый сильный лук возьмет. Да мигом, а то мы здесь замерзнем на ветру.

Охранники бросились выполнять приказание. Но Борис вдруг почувствовал колотье в боку, дурноту и срочно велел свести его вниз.

– Татарин пусть стреляет, – приказал он. – Потом мне доложите.

Борис вернулся к гостям в Золотую палату. Сел за стол, хотел что-то сказать, но вдруг схватился за грудь, закашлялся, и все гости увидели, что изо рта его, из ушей и даже из глаз хлынула кровь. Борис забился в конвульсиях, и его срочно вынесли из зала.

Гостей охватил ужас. Все замерли и онемели. Первым очнулся и вспомнил о государственных делах царевич Федор. Он приказал Маржерету:

– Закрыть город! Чтоб ни один всадник не выехал!

Борис умирал. Умирал в той же палате, где умирал царь Федор Иоаннович.

Он терял память, кровь. Прибежал патриарх, за ним явилось духовенство. Кое-как успели причастить царя святых тайн. Над полумертвым совершили пострижение в схиму, нарекли Боголепием. Около трех часов пополудни Борис-Боголеп умер.

После смерти тело Годунова быстро почернело, как уголь. Все оно изломалось до неузнавания. По городу поползли слухи, что его отравили.

Потому отравили, что он слишком близко приблизился к разгадке тайны самозванца. Он уже знал, кто выковал Лжедмитрия, и готовился к расправе с этими семьями. Просто его опередили.

При его смерти присутствовали врачи: Новомбергский Давид Весмер, Генрих Шредер из Любека, Иоанн Гильген из Риги, Иосиф Фидлер из Кенигсберга, Эразм Венский из Праги.

Когда Генрих Шредер вернулся к вечеру в свой дом, он увидел в стене, в наличнике над окном, тяжелую боевую татарскую стрелу.

Народу целый день не решались говорить о кончине Бориса Федоровича. Только на другой день стали посылать народ в Кремль целовать крест на верность царице Марии и сыну Федору. Патриарх объявил, что царь Борис завещал им свой престол.

На следующий день Бориса похоронили в Архангельском сборе.

Новый русский царь Федор Борисович Годунов был шестнадцати лет, полный телом, румяный, светлоглазый. Он был изучен всякого философского «естествословия».

Ему присягнули в Москве без ропота, но говорили:

– Недолго царствовать Борисовым детям! Вот Дмитрий Иванович приедет в Москву!

Весть о смерти царя Бориса дошла до царевича Дмитрия в тот момент, когда он в походном шатре занимался с отцами Николаем и Андреем географией на двух больших вручную раскрашенных плоскошариях, разложенных на его походном столе.

Вместе с отцами иезуитами он искал удобный торговый путь в Индию. Кроме того, он собирался просить отцов иезуитов растолковать ему некоторые места в томе сочинений Квинтилиана.[5]

Вдруг прискакал измученный казак от атамана Корелы. Он подал царевичу длинную замасленную черную стрелу, к которой нитками было примотано письмо.

В письме, присланном в крепость на стреле из московского войска, было всего три слова: «Царь Борис умер».

– Что будем делать, царевич? – спросил отец Андрей Чижевский.

– Будем дальше заниматься, – ответил Дмитрий.

– Но ведь это такая важная новость!

– Очень важная. Именно поэтому будем ждать подтверждения. Второй вести, – сказал Дмитрий. – А вдруг это просто фокус, чтобы выманить нас из города.

Тем не менее занятия как-то сами собой прекратились.

Когда все вышли из шатра, царевич встал на колени и стал страстно молиться на свой походный иконостас, на икону Божией Матери, привезенную из Курска, и благодарить Бога. Хотя такая молитва была явно неправедной. Царевич понимал, что, наверное, это неправильно – благодарить Бога за смерть даже врага.

С этого дня города один за одним стали сдаваться и присягать новому, истинному, настоящему государю.

В это же время по всем городам, портам и заставам была разослана другая присяга:

«Целую крест государыне своей, царице и великой княгине Марии Григорьевне всея Русии, и ее детям, государю своему и великому князю Феодору Борисовичу всея Русии, и государыне своей, царевне и великой княжне Ксении Борисовне всея Русии, на том, чтобы мне хотеть им, государям моим, добра во всем вправду и безо всякой хитрости.

Чтобы государыне моей, царице и великой княгине Марии Григорьевне всея Русии, и ее детям, государю моему, и великому князю Феодору Борисовичу всея Русии, и государыне моей, царевне и великой княжне Ксении Борисовне всея Русии, зла мне не хотеть ни в чем никакого. Ни задумывать, ни делать колдовским путем и всякой хитростью по этому крестному целованию.

Также мне над государынею моей, царицей и великой княгиней Марией Григорьевной всея Русии, и ее детьми, государем моим и великим князем Феодором Борисовичем всея Русии, и государыней моей, царевной и великой княжной Ксенией Борисовной всея Русии, ни в еде, ни в питье, ни в платье, ни в чем ином зла никакого не чинить, ничего дурного не мыслить и не испорчивать, и зелья лихого и корений не давать.

А кто захочет зелье и коренье лихое давать и мне станет предлагать, чтобы мне государыне царице и великой княгине Марии Григорьевне всея Русии, и ее детям, государю моему, великому князю Феодору Борисовичу всея Русии, и государыне моей, царевне и великой княжне Ксении Борисовне всея Русии, какое зло совершить, мне того человека никак не слушать и зелья и коренья у него не брать, да и людей своих с колдовством и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылать.

Также мне государыню мою царицу и великую княгиню Марию Григорьевну всея Русии, и ее детей, государя моего и великого князя Феодора Борисовича всея Русии, и государыню мою, царевну и великую княжну Ксению Борисовну всея Русии, от всякого зла оберегать. Куда они пойдут, по их следу колдовским мечтанием их не портить. По ветру злым ведовством на них никакой беды не насылать. Кудесничеством никого не губить.

А если кто захочет государыню мою царицу и великую княгиню Марию Григорьевну всея Русии, и ее детей, государя моего и великого князя Феодора Борисовича всея Русии, и государыню мою, царевну и великую княжну Ксению Борисовну всея Русии, кореньем или лихим зельем и волшебством и кудесом испортить, того мне поймать и к государыне моей царице Марии Григорьевне всея Русии, к государю моему и великому князю Феодору Борисовичу всея Русии или к их боярам и людям ближним привести без всякой хитрости и двоемыслия по этому крестному целованию.

Также мне мимо государыни моей царицы и великой княгини Марии Григорьевны всея Русии, и государя моего и великого князя Феодора Борисовича всея Русии, и государыни моей царевны и великой княжны Ксении Борисовны всея Русии на Московское государство иного государя или государыни кроме них не желать, не искать, и не хотеть, и не замышлять.

Ни Симеона Бекбулатовича, ни иного какого князя. С ними не знаться и не ссылаться грамотками. И к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать. А кто начнет предлагать мне ставить на Московское государство хана Симеона или того вора, который называет себя князем Дмитрием Углицким, мне того человека изымать и вести к государыне моей царице и великой княгине Марии Григорьевне всея Русии, и к государю моему и великому князю Феодору Борисовичу всея Русии и к их боярам и ближним людям.