Андрогин - Владимир Ешкилев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я попытаюсь, отче. Я искренне попытаюсь. Я уничтожу, растопчу, растворюсь, отрекусь… – шептал Григорий, и слезы текли, текли по его лицу, и не видно было тем слезам исчерпания.
Озеро Несамовитое, август, наши дниТа же беседка на черно-белом «шахматном» поле. Существо в серебряной маске смотрит на Вигилярного металлическими глазами.
«Ты уже понял?»
«Меня хотят использовать. Вот и все, что я понял».
«Тебе дают право на твое истинное назначение».
«У меня уже есть назначение».
«Какое?»
«Я историк, я напишу книгу о Григории Сковороде».
«О Сковороде уже написаны сотни книг. Ты хочешь потрудиться во имя приумножения привычного?»
«А какое тогда мое “истинное назначение”?»
«Стать продолжением Сковороды, стать Сковородой».
«Неужели «Сковорода» – это не фамилия, а титул?»
«И фамилия, и титул, и чин, и звание, и знак, и убежище посреди пустыни. Так повелось на этой земле, что только Сковорода через Библию создал свой отдельный мир, замкнул на себя суверенные смыслы и навеки остался самым выдающимся Хранителем Навны, завещанной этой земле предками».
«Простые люди не знают об этом».
«Простым людям и не надо об этом знать. Им такое не подобает. Как не подобает босым глазам смотреть на Солнце. Ослепнут от Солнца босые глаза. Простые люди пребывают в мировоззренческих блужданиях и будут пребывать там до исполнения времен. А для того чтобы они свободно могли предаваться своим заблуждениям, рожать детей, сеять хлеб и строить дома, кто-то должен предстоять за них перед Вечностью. Кто-то должен видеть и знать, скрывать и являть, заглядывать в бездны…»
«…и смотреть на Солнце?»
«Если тебе понравился этот образ, мысли свой долг через него. Кто-то должен смотреть на Солнце и не слепнуть».
«У вас есть очки для таких добровольцев?»
«Очки не нужны. Прогони Ехидну с лица своего».
«Каким образом?»
«Ощути, как Вечность побеждает смерть».
«..?»
«Сейчас ты одинок, очень одинок. И смерть приготовилась встретить тебя. Но вокруг тебя не пустота, а вода. Первейшая субстанция и основа основ жизни. Она может убить тебя, а может стать опорой для воскресения. Побеждая смерть, ты найдешь знание, которое нельзя вычитать в книжках и услышать на лекциях. Если ты воскреснешь для мира, значит, воскреснешь уже иным».
Беседка исчезла.
«Открой глаза!» – приказал голос Маски.
Он медленно, очень медленно – будто в фильме с замедленной съемкой – падал в холодную озерную бездну. Из рта его вырывались пузыри, а вода заливала уши, упрямо просачиваясь сквозь стиснутые губы.
«Не могу пошевелить ногами, – сказал он себе, будто смотря на свое тело со стороны. – Не чувствую ног… Это судороги… Все, звездец!»
«Говори! – велела невидимая Маска. – Говори слова!»
«Какие к хренам собачьим слова?!» – не понял он.
А потом вспомнил.
И мысленно их произнес:
ПРИШЕЛ К ВАМ ВЗЯТЬ НЕ СИЛОЙ, А ПО СОГЛАСИЮ
Словно электрический ток сотряс его тело. Жалящая энергия зародилась в чреслах, двумя потоками ушла в ноги и еще одним – в грудь. Вигилярный снова ощутил свои нижние конечности. Возрожденные ощущения отрапортовали Павлу Петровичу, что на самом деле никуда он не падает, а стоит под водой на четвереньках, на скользких плоских камнях. Он оттолкнулся обеими руками от донных камней, встал на ноги, и голова его вынырнула из воды. Глубина здесь была в три четверти роста. Правда, равновесие изменило ему, и он снова упал. Впрочем, это падение, в отличие от первого, было вполне контролируемым. Вигилярный быстро справился, вынырнул и несколькими рывками добрался до берега.
Там никого не было.
Горный цирк окутал густой туман. Озеро выглядело уже не границей бесконечности, а небольшим овальным водоемом, не длиннее ста метров.
Вигилярный беспомощно оглянулся вокруг. Его мокрое тело охватила дрожь, зубы клацали. Сила, оберегавшая его с момента намазывания, исчезла.
«Так и воспаление легких подхватить можно», – подумал он и сразу понял, что думает неправильно. Это ощущение было конкретным и неожиданным. Вигилярный впал в растерянность, но длилось это не долго.
«К чертовой матери! Мне не холодно!» – сказал он себе, и озноб прекратился. Взамен сын капитана почувствовал подтверждение правильности адресованной самому себе установки. Будто кто-то незримый одобряюще похлопал его по плечу.
«Что-то я таки взял из проклятого озера», – решил он и заметил желтый отблеск, пробившийся сквозь туманные космы. Где-то в направлении Пожижевской[135] зажгли костер.
Вигилярный направился к свету.
Возле костра его ждали Лидия и Лилия. На высоком, составленном из диких камней постаменте стоял знакомый идол в новой расшитой рубашке. В его руках-чашках горели короткие медовые свечи. Вигилярный ощутил странный горьковатый запах.
«Наверное, набросали в огонь каких-то ведьмовских травок», – догадался он.
– Где мой брат? – спросил он «сестер».
– Спит под Испытательной скалой и видит приятные сны, – заверила Лилия.
– Под Испытательной скалой?
– Он называет это место Ведьминым лазом.
– Неправильно, значит, называет?
– Все вещи мира имеют несколько имен. Пусть называет, как хочет. Но ты теперь имеешь право знать внутренние имена вещей.
– Ему с тобой понравилось?
– Не знаю, – пожала плечами спортсменка. – Я не спрашивала. Если тебе интересно, он меня не впечатлил. Гонора на червонец, дел на копейку. Искренне сочувствую его супруге.
– Я тоже, – улыбнулся получивший право, присел возле костра, всем телом впитывая его живительный жар. – Что-то мне подсказывает, что я сподобился некоего посвящения.
– Этой ночью ты стал на путь Хранителя, – подтвердила Лидия. – Нижнее твое утонуло в озере, а верхнее вынырнуло. Теперь ты свободен в своем выборе. Можешь идти по Кругу познания в обе стороны. Можешь идти направо, а можешь налево. Можешь прийти к нам и согреться живым огнем. Иди к нам, Паша, теперь втроем можем утешить Богиню.
– Какую из богинь? Иштар? Морану? Афродиту?
– Имеющую много имен. – Лидия бросила взгляд на идола, словно адресуя Павла Петровича.
– Эх вы, официантки хреновы. Чуть не утопили меня… И что же, вы мне скажите, все это значит? – Он поудобнее устроился между женщинами, уже догадываясь, как те собираются утешать божество.
«Все-таки как парадоксально устроен этот мир, – подумалось Вигилярному. – Еще каких-то двадцать минут назад я тупо загибался в холодной воде, а теперь вот займусь любовью с двумя красивыми ведьмочками. А могло бы быть иначе… Хорошо то, что хорошо кончается».
– Врата служения Силам земли открываются посредством мистерий Богини, – медовым голосом зашептала Лилия, прижимаясь к нему всем телом и целуя его шею. – Богиня радуется и возрождается в силах своих, когда мы сливаем нашу плоть во имя освобождения энергии нижней чакры. Она добра и снисходительна к своим детям. Она не требует от нас слов и заверений. Она требует действия, мощи, неутомимости. Она истинная изначальная владычица любви и плодородия.
– Теперь ты будешь стражем ее сокровища, ее магицы, – поддержала «сестру» Лидия, поглаживая его тело. – А мы тебе будем помогать. Тебе же нравятся такие помощницы, правда?
– Правда, правда… А при чем здесь Сковорода? И этот дядька в носатой маске? Кстати, куда он делся? – Павел Петрович твердо решил прояснить некоторые моменты, прежде чем многоименная Богиня начнет радоваться, а некие загадочные врата открываться.
– Скоро ты обо всем узнаешь, – заверила Вигилярного Лилия и ловко запрыгнула на него. – Обо всем-всем. Поверь мне, ты никогда не пожалеешь о том, что потерял этой ночью.
Подолье, 25 ноября 1752 годаДорога без конца. Он снова бредет неизвестно куда. Он проснулся ночью и ощутил зов дороги. Кто-то звал его, звал к восстановлению странствующего чина. Это был не простой зов, он был царем, императором, папой призывов, и Григорий не смог ему сопротивляться. В ночь первого снега он тихо выскользнул из киновии и направился припорошенной дорогой на север, туда, где, по его расчетам, пролегал Волошский тракт. Побег сей в его собственных глазах выглядел жалко и малодушно. Он признал свое поражение. Пронзительная наука афонских подвижников так и осталась для него недоступной тайной.
Обидный для Григория парадокс заключался в том, что именно разум, самый могущественный из его инструментов постижения Божьего мира, оказался непреодолимым препятствием на пути к истинному, отрицательному богопознанию. Разум упрямо не желал засыпать (а на самом деле умирать!), и Григорий не мог не сочувствовать сопротивлению собственного разума. Живого и жаждущего знаний. Теперь он знал, что для того, чтобы оспорить мир позитивный, нужно сначала потушить в душе изначальное пламя творения, опуститься на уровень Онисима и Богдана, отдаться бесу меланхолии, убедить себя в наступлении скорого исполнения времен и тогда уже, перед лицом скорой и неминуемой вселенской гибели, отчаянно и бесповоротно нырнуть в Божественный Мрак исихастов.
