Наследник (СИ) - Алексей Кулаков

Невольно зарычав от боли, когда десятник рванул его голову вверх, стольник уставился на царевича гневно–непонимающими глазами.

— Вот как.

Глубоко впившись пальцами в безбородое лицо, наследник начертал ему чуть выше переносицы крест, моментально вспухший безобразным нарывом. Разжал левую руку и прошипел свой приговор–обещание:

— Любой, кто умыслит на братьев моих или сестру, еще при жизни познает муки адовы!

Потеряв интерес к подергивающемуся в мелких корчах телу с закатившимися глазами, Дмитрий вернулся к притихшим от увиденного родным. Ласково улыбнулся, почти сразу развеселив сестру немудреной шуткой, затем к развалившемуся на земле стольнику потерял интерес и Иван. Ну а Федор, по малым своим годам, с самого начала был к происходящему равнодушен. Поглядев на царевичей (и в особенности на самого старшего из них), разошлась по своим местам и стража. А вскоре, царские дети и их охрана вообще покинули внутренний дворик Теремного дворца: на свежем воздухе побегали, в жмурки поиграли, пришло время сказки читать!..

— Ветер, ветер, ты могуч! Ты гоняешь стаи туч, ты волнуешь сине море, всюду веешь на просторе. Не боишься никого, кроме Бога одного… Аль откажешь мне в ответе? Не видал ли где на свете ты царевны молодой? Я жених ее.

Семь верховых челядинок, собравшихся вслед за своими подопечными в покои наследника, и наравне с ними завороженные необычайно красивой сказкой, задержали дыхание, слушая мягкий голос десятилетнего баюна. Он играл интонациями, тембром голоса, то повышая, то понижая его — а они видели молодого богатыря, скитающегося в поисках своей любимой, ощущали его тоску, и вместе с ним печалились и радовались.

— Постой — отвечает ветер буйный. Там, за речкой тихоструйной, есть высокая гора. В ней, глубокая нора; в той норе, во тьме печальной, гроб качается хрустальный, на цепях между столбов. Не видать ничьих следов вкруг того пустого места… В том гробу твоя невеста.

Вошедший в покой князь Вяземский застал удивительную и даже тревожную картину: личные служанки детей его повелителя, сидели тесным кружком, лица их были печальны, а из глаз так и норовили пролиться слезы.

— Что слу…

— Тш!!!

Услышав в ответ многоголосое шиканье, он несколько растерялся. Впрочем, верховая челядинка Авдотья почти сразу изобразила лицом немой вопрос, и он пятью словами изложил свое дело:

— Великий государь наследника видеть желает.

Она тут же скользнула за дверь, оборвав своим появлением размеренный речитатив седьмой из двенадцати «Сказок». Недолгая тишина, и слова полились вновь — вот только выговаривал их уже средний царевич, а Димитрий, ответив на поклон князя вежливым наклонением головы, зашагал вслед за ним в родительские покои.

— Батюшка.

В царском Кабинете обнаружилась целая куча людей: за спиной сидящего на привычном месте Иоанна Васильевича стояла, и сверкала полными скрытого бешенства глазами его супруга, у двери замерли двое рынд и десятник постельничей стражи — а вдоль боковой стены выстроились князь Черкасский в компании с царицыным стременным и ее же двумя стольниками. Правда, на этом список родичей великой княгини не заканчивался — ибо еще один как раз лежал на рогожке, расстеленной в аккурат посреди Кабинета, внушая отвращение своим почерневшим лицом, на лбу прогнившим аж до светло–желтой кости. Да и попахивало от него… Будто от кучи потрохов, вдоволь полежавших на солнцепеке.

— Митя.

Против ожидания, отец спросил его о другом.

— Марья печалуется, что ты неслух. Она тебя просила придти, а ты? Отчего так, сыно?

— Прости, батюшка, я и не знал, что меня зовут.

— Ну как не знал, коли она своего стольника за тем и отправила? Кстати, а что это с ним?

— Стольник тот, батюшка, оказался невежей: шапку не сломил, поклона не отбил, считая себя выше рода царского. А когда я ему на то попенял да к вежеству сподвигнул, начал шарить у пояса в поисках клинка.

— Так. Продолжай, чего же ты?

— Вопросив его, я узнал, что желает он смерти моей, а так же братьев и сестры.

Ярко–синие глаза потихоньку начали темнеть, но властитель земли Русской этого не заметил — хотя прозвучавшее обвинение и было более чем серьезным, однако же, своему первенцу он поверил сразу и безоговорочно. Кому как не родичу молодой царицы думать о том, сколь много пользы принесет и ей, и ближним ее смерть пасынков и падчерицы?

— По мечтам его и награда.

— Так.

Пару–тройку мгновений поразмыслив, великий государь звучно щелкнул пальцами и сделал брезгливый жест — после коего гниющее заживо тело быстро унесли прочь.

— Кто еще так думает, сынок?

— То мне неведомо, батюшка.

— Так ты пройдись, спытай их. А мы на то посмотрим. Да, Марьюшка?

От этих тихих, и несомненно ласковых слов, разом побледнела как сама царица, так и все ее родственники. Да и атмосфера в Кабинете стала вроде как попрохладнее. Может, это из–за того, что на них вдруг отчетливо потянуло стылой могилой?

— Посмотри мне в глаза, князь.

Поймав взгляд Михаила Темрюковича, наследник почти сразу потерял к нему интерес. Тревога, боязнь умереть на плахе, легкое сожаление о чем–то доселе несбывшемся и жаркая надежда на справедливость — все это было, а вот желания смерти близким Дмитрию людям полностью отсутствовало. Коротко шагнув, мальчик приблизился к первому из стоящих за князем стольников.

— Гляди мне в глаза… Пес!!! На колени!..

— Сын.

Остановив руку, уже почти коснувшуюся запрокинутого лба, царевич вопросительно поглядел на родителя — заодно изрядно перепугав и без того нервничающую мачеху своими полностью черными глазами.

— Оставь его.

Легко поклонившись, отрок шагнул ко второму из стольников:

— Гляди на меня.

И снова достаточно быстро потерял к нему интерес, перейдя к оставшемуся последним стременному.

— Смотри мне в глаза.

Постоял, затем растерянно тряхнул своей сереброволосой гривой, стараниями Авдотьи уменьшившейся до середины спины. Отвернулся и как–то даже нерешительно спросил:

— Батюшка, а что такое — сладкий голосом и нежный телом бача–бази? И что значит разделить ложе?

Великий государь, царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси поначалу мало что понял — зато уж когда до него дошел весь смысл ДЕТСКОГО вопроса… Все присутствующие с нарастающим страхом глядели, как меняется лицо властителя: вот оно побледнело, потом в единый миг налилось дурной багровой кровью, затем посерело и начало медленно темнеть. Жалобно заскрипели подлокотники любимого государева стольца…

— Сынок. Ты, пожалуй, возвращайся к себе.

Вновь покосившись на стременного с явственным недоуменным любопытством, царевич послушно кивнул:

— Да, батюшка.

Выходя из отцовских покоев, юный отрок совсем не удивился удвоившемуся количеству постельничих сторожей. А дошагав до смотровой галереи Теремного дворца, глубоко вдохнул весенний воздух, улыбнулся и задумчиво пробормотал:

— Сделал гадость, в сердце радость…

Глава 12

Удивительно жаркий май принес с собой в Москву не только долгожданную сушь и тепло, но и упоительный дух цветущих яблонь. Ушла до поздней осени раздражающая слякоть, радовала яркой зеленью трава, рассыпались по обочинам обильными брызгами желтого вездесущие одуванчики и даже солнышко жарило как–то… Ласково.

— Худой мир лучше доброй ссоры!

— Верно. Только ты это не мне говори, а шляхте польской да литовской, что на деревеньки порубежные наскакивает!.. Что мир у нас с ними, что война, им все заедино…

В Грановитой палате московского Кремля, несмотря на буйство жизни за ее толстыми стенами, все было тихо и степенно. Очередное заседание Боярской думы, несмотря на скрытые страсти и некоторые трения между отдельными ее представителями, протекало вполне плодотворно, и вопросов на повестке было ровно три. Первый был скорее формальностью, но все же довольно важной: еще семь лет назад сибирский хан Едигер добровольно признал себя подданым царства Московского. Разумеется, с выплатой положенной в таких случаях дани — и так же разумеется, что была та дань исключительно символической, «на уважение». Пока обстоятельно обо всем договорились, пока составили все необходимые грамоты, немало времени прошло. В общем, с мая месяца года от Сотворения мира семь тысяч семидесятого, к титулу Иоанна Васильевича из рода Рюрикова добавились короткие, но очень важные слова — «и всея Сибирския земли повелитель!», а держава его приросла мало что не вдвое. Как ни крути, есть чему радоваться и чем гордиться…

— Раз мириться не пожелали, значит надо нам их воевать! Зорить беспощадно, земли безлюдить, ибо сказано — око за око, и зуб за зуб!!!

— Ишь, вояка. Сам что ли, полки поведешь?

Второй вопрос был не таким приятным, хотя особых сложностей в себе тоже не таил. Все в том же мае месяце истекало очередное (сколько их уже было!) перемирие с Великим княжеством Литовским — которое, в свою очередь, не изьявило никакого желания его продлить. Ни король Польский и великий князь литовский Сигизмунд Август второй, ни набольшие люди княжества… И хотя в Литве хватало здравомыслящей шляхты и магнатерии, сами по себе они мало что могли — все их предложения на сеймах встречали упорное противодействие со стороны такой же как и они шляхты и самого великого князя. Вернее, почти такой же, ведь они были православными, а их противники перешли в католическую веру.